больше минимум в два раза.
Гурии были прекрасны. Белокожие, излучающие утреннюю свежесть, они приветливо улыбались, сверкая огромными черными глазами. Некоторые из них казались почти прозрачными – их тела просвечивали. Вглядевшись, можно было увидеть белую кость под кожей, а под костью различить розовый мозг.
Они казались нагими, но долго рассматривать их было невозможно – наготу почти сразу скрывали от гостя шелковые и цветочные ворохи, возникавшие в луче направленного на гурию внимания. Завесы эти начинали светиться и переливаться тем ярче, чем бесстыднее делался взгляд. Хорошо, к Еве заскочил, подумал кукуратор. А то бы взволновался…
– Это небесные подруги, – сказал шейх. – А вот мои земные спутницы…
Он указал на отдельную группу девушек – райская почва поднялась под их ногами так, чтобы они стояли выше небесных созданий. Эти тоже были белотелыми и черноглазыми, но на их шеях и руках висело такое количество золотого блинга, что даже на фоне золотой листвы ощущался перебор. На их животах и бедрах сверкали бриллиантами и изумрудами громоздкие и неудобные драгоценные пояса.
Кукуратор еле заметно ухмыльнулся.
Он знал, конечно, что это за земные спутницы. Это были взрывные шахидки, чьи мозги сохранились после теракта и переехали в одну из зарезервированных тартаренами банок. Такое редко, но случалось. Шейх терпел их рядом, потому что они были важным инструментом агитации – об их жизни в раю рассказывал каждый второй пропагандистский ролик.
Шанс попасть в банку у обычной шахидки был даже меньше, чем, например, у сибирского сердобола, уволенного из конной гвардии за пьянство, но сентиментальные клипы с видами джанната невероятно мотивировали тартаренскую молодежь. Поэтому все шахидки перед детонацией спускали взрывной пояс низко-низко на бедра – так был больше шанс, что уцелеет голова.
Разведка доносила, что личный рай шейха Ахмада сильно подпорчен этим соседством. Ходили даже слухи, будто мученицы его бьют и вообще ведут себя довольно непредсказуемо из-за повреждений мозга при транспортировке. Везде скорбь, подумал кукуратор философски, везде невзгода, просто во дворцах язвы бытия скрыты под шелком и парчой…
– Что вы так вздыхаете, мой друг? – спросил шейх. – Я не могу предложить вам своих небесных подруг, ибо это личный дар Всевышнего. Но земные спутницы готовы разделить с вами ложе – если, конечно, вас не ослепит их красота… Они свободны выбирать.
И про это тоже доносила разведка – лично удовлетворять шахидок в раю было одной из главных религиозных обязанностей шейха. На это уходило две трети его времени, и при каждом возможном случае он пытался поделиться своей почетной миссией с гостями. Голубая халва наверняка была каким-нибудь афродизиаком, не зря же он ее жрал перед спуском. Не завидуй, человек, ибо не знаешь никогда, чему завидуешь…
Интересно, подумал кукуратор, оглядывая строй красавиц, а что будет с шейхом, если он узрит их наготу? Получится как с Евой, или в семьдесят два раза сильнее? Или вообще по-другому?
Большинство шахидок смотрели на кукуратора хмуро и недоверчиво – видно, не забыли еще, что это враг. Некоторые, впрочем, улыбались и манили прозрачными перстами, но в их черных зрачках отсвечивало что-то такое, что кукуратору первый раз за день стало по-настоящему страшно. Бедный Ахмад, подумал он, вот ведь попал… Не забыть послать ему яблок.
– Благодарю вас за царское предложение, – ответил кукуратор. – Однако сегодня я не могу принять его из-за поста. В моем раю есть не только радости, но и подвижничество. Вернее, именно подвижничество является одной из главных радостей.
– Ох, – вздохнул шейх, – и в моем раю тоже… В таком случае буду ждать вас в любое удобное для вас время – это предложение всегда в силе. И не волнуйтесь, мои девочки без кнутов. В джаннат с ними нельзя.
Шейх шагнул к кукуратору, и вожди деликатно обнялись. Кукуратор слегка поклонился гуриям и шахидкам – и пошел к вратам, выйти за которые полагалось по этикету перед тем, как исчезнуть.
– Бро кукуратор! – позвал шейх, когда врата раскрылись.
Кукуратор оглянулся. Шейх поднял над головой золотую розу, сорванную с куста.
– Будьте осторожны с цветами, мой друг. Помните о колючках…
Кукуратор улыбнулся, кивнул и вышел из джанната.
Оказавшись у себя в Саду, он сразу же направился к Вратам Спецсвязи, послушно возникшим среди зелени. Постучав в них, он подождал минуту, давая генералам время собраться, и два раза повернул засверкавший голубыми искрами ключ.
Судоплатонов и Шкуро в своих ретро-кителях с ромбами уже ждали в комнате для совещаний.
– У меня вопрос к одному Судоплатонову, – сказал кукуратор. – Можете отдыхать, Везунчик – вы и так трудитесь не покладая рук. Отправляйтесь в отпуск и не вздумайте возвращаться, пока не наберетесь сил.
Шкуро козырнул и исчез. Кукуратор перевел взгляд на второго генерала.
– Новое задание, – сказал он, упирая кулаки в расстеленную на столе карту (теперь там почему-то была Испания). – Разведке поручается проникнуть в симуляцию Прекрасного и выяснить, из каких событий и переживаний она состоит. Ахмад говорит, что тайна именно там.
Судоплатонов поднял бровь.
– Тайна чего?
– Всего, – ответил кукуратор, – всего вообще. Вот этой нашей проблемы с Гольденштерном и Розенкранцем.
– Но каким образом я…
Кукуратор слегка постучал костяшками по столу.
– Любым. Даю вам три недели… Нет, две. Но действовать следует очень осторожно. Ахмад говорит, что тема крайне чувствительная.
– Есть, бро. Задание понял.
– Тогда на сегодня все… Или не все? Я по глазам вижу, генерал, у вас еще что-то.
– Да, – сказал Судоплатонов, – но я даже не знаю, стоит ли про такую мелочь… Насчет Шкуро. Пикантная информация насчет его отпуска.
Кукуратор засмеялся.
– Схватка бульдогов под ковром, – сказал он. – Только бульдоги заползают туда по очереди.
– На этот раз не бульдоги, бро.
– А кто?
– Коты.
Миу была аккуратной, скромной и милой кошечкой – темно-серенькой и такой миниатюрной, что издалека казалась котенком.
Эта трогательная и порочная смесь кошачьего и котеночьего неотразима, конечно, в любой молоденькой мурке. Но Миу соединяла стандартные ингредиенты в такой гремучей пропорции, что всякий кот, встречавший ее на тенистых дорожках бутик-пространства «Базилио», сначала вздрагивал, и только затем робко подходил понюхать ее сзади.
В минуту харассмента Миу держалась скромно и с достоинством – делала вид, что не замечает происходящего, плотно вжимала хвост между задними лапами и устремлялась дальше, показывая, что хочет остаться одна. Но шла при этом неторопливо, давая нахалу внюхаться в ее головокружительную бездну, во влажный каталог ее горизонтов и смыслов, тем более манящих, что в них было как бы отказано.
Впрочем, отчего «как бы» – просто отказано. Да-да, кот. Смирись. Meow
