Сергей Голицын - Записки уцелевшего (Часть 2)

На торговле хлебом самарские купцы наживали огромные состояния, а деньги тратили в диких оргиях и кутежах. Этот же маркер разыскивал по всему городу в бедных семьях девушек, подчас малолетних, и сватал их купцам и их сынкам. А они, бывало, в рояль доверху наливали коньяк, поджигали его, бросали в пламя сотенные бумажки, и раздетые девушки должны были эти бумажки выхватывать и брать себе. Рассказывал маркер о публичных домах, какие жуткие извращения и глумления позволяли себе расходившиеся в кутежах пьяные купцы. Кто из них был поскромнее, играл с маркером в шахматы.

Вдоль левого берега Волги почти до самой Красной Глинки высились купеческие дачи, одна другой вычурнее. Купцы хорохорились один перед другим, как бы выстроить их почуднее. Последний из них воздвиг по сторонам здания двух гигантских алебастровых слонов, которых хорошо было видно с парохода. Я их застал уже облезлыми, у одного отломался хобот. Не знаю, что бы придумал архитектор для следующей купеческой дачи, но "помешала" революция.

На мой вопрос, какова была дальнейшая судьба всех этих купцов, маркер отвечал, что большинство из них, забрав драгоценности, скрылось, а некоторые были расстреляны.

Маркер рассказывал об удивительном купце Челышеве, который всей своей жизнью и деятельностью резко отличался от остальных самарских воротил. Высокий, дородный, с длинной черной бородой, он держался особняком, не только не участвовал в кутежах, но был принципиальным трезвенником. Его выбрали председателем Всероссийского общества трезвости. По его почину на пожертвования по всей стране организовались народные дома (клубы), библиотеки-читальни, другие просветительные заведения, чтобы отвадить народ от алкоголя; выбрали его и депутатом Государственной думы. Царское правительство косо смотрело на эту его столь полезную для народа деятельность. И такой, выдающийся человек без всякого суда и следствия был расстрелян в первый год революции**.

______________ ** Я хорошо знаю его внука, может быть, кто-нибудь заинтересуется личностью Челышева и напишет о нем исследование. Право, он стоит того, чтобы о нем узнали нынешние поколения. Я дам телефон внука.

8.

Расскажу об одной жительнице Куйбышева, о которой, наверное, до конца жизни буду вспоминать.

Еще когда я впервые приехал в этот город, то собрался навестить Мериньку Львову, урожденную графиню Гудович. Но тогда арестовали ее мужа Сергея Львова, и я, признаться, поостерегся ее посещать, тем более что и добираться из Старо-Семейкина до Куйбышева было сложно.

Из Гавриловой поляны в летнюю пору ходили по Волге речные трамвайчики. С 1939 года Меринька с двумя мальчиками постарше моих - Сашей и Сережей время от времени приезжала к нам по воскресеньям. Вместе мы ходили на Волгу купаться. А пляж у нас с мелким песком был замечательный. И мы, случалось, всей семьей останавливались у Мериньки на два-три часа или на ночлег, благо жила она недалеко от вокзала.

Она рисовала для местных учебных заведений какие-то плакаты и числилась художницей. Живя с двумя сыновьями, Меринька очень скучала и к нам относилась с большой теплотой, чувствуя в нас близких друзей.

А хороша она была, я всегда издали ею любовался. Мелкие черты лица, маленький рот, маленький точеный нос и большие, с длинными ресницами глаза, идущие от предков - Шереметевых, Вяземских и Параши Жемчуговой. К ней приехала мать - графиня Мария Сергеевна Гудович, урожденная графиня Шереметева. Со следами былой красоты, миниатюрная, также с огромными шереметевскими серыми, с поволокой глазами, она была породиста до кончиков маленьких и тонких пальцев. Ее муж кутаисский губернатор был расстрелян в первый год революции; о расстреле ее старшего сына Дмитрия на канале Москва - Волга в 1937 году я уже рассказывал. Жила она у младшего сына Андрея, после окончания канала Москва - Волга работавшего на строительстве Рыбинского гидроузла; из Рыбинска приехала на пароходе к дочери на все лето.

Однажды побывала она и у нас с дочерью и внуками на Гавриловой поляне. Я настропалил сыновей, чтобы вели себя смирно, не баловались. Раньше я им рассказывал, как в детстве меня заставляли сидеть за обедом неподвижно и прямо, положив четыре пальца левой руки на скатерть.

По случаю приезда гостей Клавдия постелила на дощатый стол простыню. Мы сели обедать, мой старший сын Гога, сидя на лавке, застыл, выпрямившись, и положил четыре пальчика на край стола. Когда гости уехали, он мне сказал про Марию Сергеевну, что она совсем не такая, как "другие тети"...

Неожиданно у Клавдии вздулись нарывы на обеих руках под мышками, поднялась высокая температура, в народе это называется "сучье вымя". Она не могла двигать руками. Врачиха при лагере зеков ничем не могла помочь, а в городе попасть в поликлинику было очень трудно.

После окончания финской войны в куйбышевских госпиталях находилось много обмороженных воинов. Мериньку как художницу привлекли рисовать обмороженные части рук и ног ратников. Эти рисунки были нужны для научных исследований, они считались секретными, но я их видел и ужасался.

Я надеялся, что Меринька сумеет по знакомству показать Клавдию военным врачам. Анашкин, милый человек, отпустил меня на свой страх и риск (дисциплина прежде всего). Клавдия и я поехали и прямо отправились к Мериньке. Она сказала, что обыкновенным гражданам к врачам, и гражданским, и военным, попасть почти невозможно, тем более что Клавдия числилась моей бесправной иждивенкой. Но живет в Куйбышеве одна старушка - тайная ворожея и лечит заговором, берет по десятке. Меринька повела к ней Клавдию, а я остался ждать.

Через час они вернулись. Я сразу убедился, что Клавдия выглядела лучше. Она рассказала, как старушка бормотала, размахивала руками, дула и плевалась. В тот же вечер оба нарыва прорвались, вытекло много гноя, и температура у Клавдии спала, и она поправилась.

Вскоре Меринька приехала к нам. Мы пошли купаться на волжский пляж. Я обратил внимание, что у нее был очень красивый купальный костюм, черный, с широкой голубой полосой, нашитой наискось от правого плеча. Меринька нам сказала, что сняла дачу в Царевщине - это старинное село на другом берегу Волги, следующая пристань после Гавриловой поляны. Она взяла с нас слово, что мы всей семьей приедем к ней в гости, объяснила, как ее найти.

В один из ближайших дней Клавдия проснулась и сказала, что видела про Мериньку ужасный сон - с ней что-то случилось. Я спешил на работу, сказал что-то вроде: "Глупости какие!" - и ушел.

Во второй половине дня Клавдия пришла ко мне на работу. А не полагалось, чтобы жены являлись к мужьям, усматривали в этом нарушение дисциплины. Она вызвала меня в коридор и сказала, что одна приехавшая с пароходом женщина говорила: в городе идут разговоры, что утонула какая-то художница. Где, когда утонула - женщина не знала. Клавдия уверяла меня, что это наверняка Меринька, говорила, задыхаясь от волнения, смотрела на меня умоляющими глазами. Я пытался ее успокоить: мало ли в Куйбышеве художниц? Она продолжала настаивать: скоро пойдет вверх по Волге пароход, умоляла меня поехать в Царевщину, разузнать.

Вечером я поехал. В избушке, где Меринька снимала дачу, застал только хозяйку. Она подтвердила страшную весть. Да, Меринька утонула, и тело никак не могут найти. Ее мать увезла внуков в город. На мой вопрос, как это случилось, хозяйка рассказала: пошла Мария Александровна вдвоем с младшим сыном - шестилетним Сережей на Волгу купаться, и вдруг он с плачем прибежал один. Кое-как от него дознались, что его мама бросилась в воду, нырнула, но не вынырнула. И все...

С ночным пароходом я вернулся на Гаврилову поляну. Клавдия не спала. Когда я ей все рассказал, она ответила, что, увидев Мериньку во сне, она была убеждена в ее гибели.

Целую неделю искали тело, потом поиски прекратились. И вдруг опять Клавдия прибежала ко мне на работу и с искаженным от горя лицом сказала, что возвращавшиеся из города с пароходом пассажиры слышали рассказ о всплывшем у пристани Фрунзе утопленнике или утопленнице. И чтобы я сейчас же ехал.

Фрунзе - это пристань, где высились бывшие купеческие дачи. Я поехал, на дебаркадере отыскал начальника пристани. Он показал мне, где шагов за сто на самом берегу Волги находилось нечто прикрытое рогожей; сверху сидели две вороны.

В тот ясный вечер накануне выходного дня из города на пароходе прибыло много веселых, нарядных людей. Я поспешил мимо них к тому, что было прикрыто рогожей, приоткрыл край. Не буду говорить, что увидел. Я не узнал утопленницу. Приоткрыл с другого края и поверх блеклого от длительного пребывания в воде купального костюма увидел нашитую наискось полосу. По этой полосе я догадался, что утопленница была Меринька. Пошел к начальнику пристани. Он сказал, что мне, опознавшему труп, надо ехать в город, в речную милицию. Пароход отходил нескоро. Я сел на берегу невдалеке от трупа, изредка вставал - отгонял ворон.