Корее, ему наверняка не исполнилось и пяти лет.
Из проигрывателя жизнерадостный голос поет: «Love Grows Where My Rosemary Goes» [25], и по голове шибает осознание: Рекс и Хиллари живут вместе. В квартире только одна спальня.
— Садись, садись.
Зено садится за стол. Пластинка крутится. Волнами накатывают усталость и растерянность. Хиллари ходит по комнате, пригибаясь, чтобы не задеть головой лампочку. Переворачивает пластинку, стряхивает пепел в цветочный горшок.
— Клево, что к Рексу пришел друг. К Рексу никогда друзья не ходят. Иногда я думаю, у него до меня никого не было.
В двери поворачивается ключ, Хиллари смотрит на Зено, подняв брови. Входит человек в галошах и плаще. Лицо у него желтовато-бледное, над ремнем нависает брюшко, грудь впалая, очки запотели, а веснушки стали бледнее, но их все так же много, и это Рекс.
Зено протягивает руку, но Рекс его обнимает.
Чувства брызжут у Зено из глаз.
— Джетлаг, — говорит он, вытирая щеки.
— Конечно.
В миле над ним Хиллари подносит к глазу ноготь с облезлым зеленым лаком и тоже смахивает слезу. Наливает в две чашки черный чай, ставит тарелку с печеньем, выключает проигрыватель, надевает огромный лиловый плащ и говорит:
— Оставляю вас двоих, старых корефанов, наедине.
Зено слышит, как он, словно огромный разноцветный паук, сбегает по лестнице.
Рекс снимает плащ и разувается.
— Снег, значит, расчищаешь?
Комната как будто качается на краю обрыва.
— А я вот по-прежнему читаю поэмы железного века мальчишкам, которые не хотят их слушать, — продолжает Рекс.
Зено откусывает печенье. Ему хочется спросить Рекса, мечтал ли тот когда-нибудь вернуться в Лагерь номер пять, чувствовал ли тоску по тем часам, когда они в косом вечернем свете сидели за лагерной кухней и рисовали на земле буквы, — извращенную ностальгию. Однако мечтать о возвращении в концлагерь — безумие, а Рекс рассказывает о поездках в северный Египет, о том, как прочесывал там античные мусорные кучи. Все эти годы, все эти мили, столько надежды и страхов, а теперь он наедине с Рексом и в первые же пять минут совершенно растерялся.
— Ты пишешь книгу?
— Вообще-то, уже написал. — Рекс достает из шкафа бежевый томик с названием синими буквами: «Компендиум утраченных книг». — Мы продали сорока два экземпляра, из них примерно шестнадцать купил Хиллари. — Он смеется. — Похоже, никто не хочет читать книжку про книги, которых больше нет.
Зено проводит пальцем по имени Рекса на переплете. Ему всегда казалось, что книги, как деревья и облака, просто есть. Например, на полках в Лейкпортской публичной библиотеке. И вот оказывается, он знаком с человеком, который написал книгу.
— Взять хотя бы одни трагедии, — говорит Рекс. — Мы знаем, что в пятом веке до нашей эры в греческих театрах их шло не меньше тысячи. А знаешь, сколько сохранилось? Тридцать две. Семь из восьмидесяти одной Эсхила. Семь из ста двадцати трех Софокла. Нам известно про сорок две комедии Аристофана — а дошли до нас одиннадцать, из них не все полностью.
Зено листает страницы, видит разделы про Агатона, Аристарха, Каллимаха, Менандра, Диогена, Херемона Александрийского.
— Когда у тебя есть лишь обрывок папируса с несколькими словами, — говорит Рекс, — или одна строчка, процитированная в чьем-то еще тексте, потенциал утраченного тебя ужасает. Это как мальчики, погибшие в Корее. Мы горюем о них, потому что они не стали мужчинами, которыми могли бы стать.
Зено думает о своем отце: насколько легче быть героем, когда тебя уже нет в живых.
Однако усталость, словно вторая сила гравитации, грозит ему падением со стула. Рекс ставит книгу на полку и улыбается:
— Ты совсем падаешь. Идем, Хиллари тебе постелил.
Среди ночи он просыпается на диване с острой мыслью, что двое спят на одной кровати по другую сторону закрытой двери в семи футах от него. Когда он просыпается снова, спину ломит от смены часовых поясов или какой-то темной сердечной боли. Уже вторая половина дня, Рекс давным-давно ушел в школу. Хиллари стоит у гладильной доски в чем-то вроде кимоно и смотрит в книгу, написанную, судя по всему, на китайском. Не отрываясь от нее, он протягивает чашку с чаем. Зено берет ее и, стоя в мятой дорожной одежде, смотрит в окно на кирпичные стены и пожарные выходы.
Он принимает чуть теплый душ, стоя в ванне и держа душевую лейку над головой. Когда он возвращается в комнату, Рекс стоит на ее прибранной половине и разглядывает в зеркальце свои редеющие волосы. Он улыбается Зено и зевает.
— Перетрахать столько красивых мальчиков — тяжелая работа для старика, — шепчет Хиллари и подмигивает.
Зено успевает ужаснуться, прежде чем до него доходит, что Хиллари пошутил.
Они смотрят на скелет динозавра, едут на двухэтажном автобусе, Хиллари заходит в косметический отдел универмага и возвращается с синими завитками на веках, Рекс рассказывает Зено про марки джина, и Хиллари постоянно с ними, скручивает сигаретки, наряжается в блейзеры, в туфли на платформе, в чудовищное шикарное платье для выпускного бала. Вот уже четвертые сутки его визита, они после полуночи едят мясные пироги в винном погребке, Хиллари спрашивает Зено, дочитал ли тот в Рексовой книге до того, что каждая утраченная книга прежде своего исчезновения какое-то время существовала в единственном экземпляре? Хиллари говорит, ему это напоминает, как он однажды в чехословацком зоопарке видел белого носорога и на табличке было написано, что это один из двадцати последних белых носорогов в мире, единственный в Европе, и как животное смотрело через прутья клетки, издавая звук, похожий на стон, а глаза у него были облеплены мухами. Потом Хиллари смотрит на Рекса, вытирает глаза и говорит, я каждый раз читаю это место, думаю про носорога и плачу, а Рекс похлопывает его по руке.
В субботу Хиллари уходит в «галерею», хотя Зено понятия не имеет, о какой именно галерее речь, а они с Рексом сидят в кафе среди женщин с колясками. На Рексе черный твидовый жилет, еще в мелу после сегодняшних уроков, и у Зено от этого учащается пульс. Низкорослый официант беззвучно приносит им чайник, сплошь разрисованный малиной.
Зено надеется, что разговор коснется той ночи в Лагере номер пять, когда Бристоль и Фортир загрузили бочку с упрятанным в ней Рексом в кузов. Он хочет услышать, как Рекс спасся и простил ли его, Зено, за трусость. Однако Рекс с жаром рассказывает о поездке в Ватиканскую библиотеку, где прочесывал груды папирусов из мусорных куч Оксиринха, кусочки древнегреческих текстов, пролежавших в песке две тысячи лет.
— Девяносто девять процентов там, конечно,
