— Здесь, в селе, должен быть помещичий дом, где же? Его не видно… — обратился Лев Николаевич к ямщику, отрываясь наконец от созерцания этих незатейливых предметов.
— Есть; он вон там, правее будет, у самой речки: вишь, вон где роща-то? Это господский сад, значит, пойдет, а за ним и дом стоит, из-за саду-то его тепериче не видать, — обстоятельно пояснил ямщик. — Так как же тебя везти-то? У Балашева, что ли, пристанете? — спросил он через минуту.
— У него, у него, — поспешил сказать Матов.
Тройка круто повернула налево, в какой-то сравнительно очень широкий проулок, и подъехала к длинному двухэтажному деревянному дому без всякой вывески. На верхней ступеньке довольно крутого крыльца, которое вело прямо с улицы во второй этаж этого строения, стоял в розовой ситцевой рубахе атлетически сложенный, высокого роста старик с гладко расчесанной седой бородой, достигавшей у него почти до пояса. Заслонясь левой ладонью от косвенных лучей заходящего солнца, незнакомец с удивлением смотрел на подъехавшую тройку, пока ее возница проворно слезал с козел.
— Вот гостя тебе привез — постояльца, Микита Петрович, — с поклоном обратился к нему ямщик, очевидно, как к хозяину дома. — Примать?
— Мы гостям завсегда рады, на том, значит, стоим; только вы, к примеру, из каких будете? — степенно осведомился старик у Матова, спускаясь к нему с крыльца и медленно разглаживая правой рукой бороду.
— Здравствуйте, хозяин! Я доктор, — пояснил Лев Николаевич, вылезая из тарантаса. — Мне хотелось бы остановиться здесь на несколько дней, отдохнуть с дороги, так нельзя ли у вас?
Никита Петрович минуту затруднительно помолчал.
— Можно-то оно, пошто не можно, да только мы незнакомых не больно-то любим примать: всякого ведь тут народу довольно ездит… тоже и чиновники, тепериче… — сказал он, несколько замявшись и проницательно оглядывая с ног до головы скромную и вместо изящную фигуру приезжего. — Нам главное, по каким вы таким делам сюда пожаловали?
— Да я просто частный доктор и еду по собственной надобности, — объяснил Матов.
— Так-с… — проговорил Балашов, очевидно, все еще затрудняясь. — А долгонько у нас простоять-то думаете? — спросил он, опять помолчав немного.
— Да несколько дней, не больше, — конфузясь, сказал Лев Николаевич, как видно, не приготовленный к такому подробному допросу.
— Так-с, так-с… — снова протянул Никита Петрович, не зная, по-видимому, и теперь, как ему поступить. — Да делать-то уж, видно, нечего, надо будет принять, коли сюда завез; а только мы, признаться сказать, не больно охочи до всяких-то приезжающих… Ну, кум! Вываливай, что ли, поклажу-то… — решительно обратился он вдруг к ямщику, хотя в голосе его и слышалось явное нерасположение.
Матов тоже стоял в нерешительности, остаться ли ему здесь или поехать искать пристанища в другом месте.
— Да, вот что, хозяин, — надумался он сказать наконец, — но русской пословице, насильно ведь милым не будешь, так уж я лучше проеду куда-нибудь дальше.
Спокойный тон Льва Николаевича заметно сконфузил, в свою очередь, старика.
— Ничего, ничего… пошто и у нас не погостить! Может, ты и хороший человек, кто тебя знает; может, ужо и слюбимся как-нибудь, — поспешил он заключить еще решительнее, но на этот раз уже в самом примирительном тоне. — Пожалуйте-ка в горницу!
Матов охотно последовал за ним на крыльцо, сказав, между прочим, ямщику, чтоб тот вносил вещи.
— Опять тепериче и то надо по правде сказать: господа — народ, не приобвыкший к нашим мужицким порядкам: другой раз и хошь угодить на него, да не потрафишь. Купцы, дак те тепериче не в примере обиходнее… — лукаво заметил хозяин, как бы в свое оправдание.
— Не беспокойтесь, я не взыскателен, — сказал доктор.
— Известно, и у нас хорошие люди стаивали на фатере, да все оно как будто опаску имеешь; тоже и насчет кушанья, тепериче, хлопотно с господами… — продолжал Никита Петрович, видимо стараясь уже вперед выгородить себя на всякий случай.
— И и этом будьте совершенно спокойны, что дадите, то я и буду есть, — окончательно задобрил его Лев Николаевич.
Они вошли между тем в просторные сени, разделявшие весь дом на две отдельные половины.
— Тут вот я сам живу, а тебя вот здеся помещу, — объяснял Балашов, указывая одной рукой налево, а другой направо. — Черный народ когда бывает, так тот у меня больше внизу стоит, беспокойства, значит, вам большого не будет. Семейка моя тоже не больно-то велика: одна дочь тепериче да работник с работницей — и все тут.
Хозяин отворил дверь в правую половину и ввел туда приезжего. Здесь, кроме маленькой передней с полатями, оказались еще две довольно просторные, светлые комнатки, убранные, согласно деревенским обычаям, весьма недурно.
— Вот уж так все эвти три горенки вы и займите, — предложил Балашев, остановившись посредине второй комнаты и заложив за спину руки.
— А что вы с меня возьмете за это, хозяин? — спросил Матов.
— Да што с тебя взять-то?.. Шесть гривен в сутки с едой положишь? Известно — не травой станем питаться, — любезно сострил Никита Петрович.
Лев Николаевич остался совершенно доволен таким условием; он только выговорил при этом, чтоб ему подавали два раза в день, утром и вечером, самовар, если последний имеется в доме, как неосторожно выразился доктор.
— Господи, твоя милость! — воскликнул хозяин, обидчиво всплеснув руками. — Чтобы этого добра да в доме не было: не токмо что один, а и все три найдутся; хошь шесть раз в день, дак и то можно поставить — не отнимутся руки-то.
Рассчитавшись с ямщиком, который тем временем успел уже внести в комнаты пожитки приезжего, Матов наскоро разобрал их, переменил дорожное белье и, вообще приодевшись по-столичному, отправился на хозяйскую половину, чтоб спросить себе умыться и сказать, что он уходит из дому. Лев Николаевич встретил Балашева в сенях.
— Вон как скорехонько собрался! А я хотел тебя ужо чайком угостить. Мои-то севодне все разбрелись: с утра самого по черемуху ушли да, вишь, и по сю пору нет, — объявил Никита Петрович, возясь около самовара.
— Нет, хозяин, не беспокойтесь теперь напрасно, а я лучше вечерком напьюсь чаю. Мне хочется пока, засветло, погулять немного, кости размять: устал целый день в экипаже сидеть, — пояснил Лев Николаевич. — Вот умыться я попрошу.
Балашев увел доктора на свою половину.
— Вот тут помойтесь, — указал он ему на рукомойник. — Да тебе и мыться-то не к чему: ты и так беленький. Эки эвти девки подолошлепы, право! Только пусти их с глаз, до ночи рады прошляться… — ворчал между тем Никита Петрович, отыскивая в сундуке чистое полотенце.
Матов наконец умылся и собирался уйти.
— Погуляйте, погуляйте, поглядите на наше село: тоже супротив него тепериче другое такое еще поискать да и поискать, — с некоторой гордостью напутствовал его хозяин.
— Мне бы хотелось также и на барский дом взглянуть, да не знаю, как к нему ближе пройти? — сказал вопросительно доктор, уже взявший было за скобку двери.
Балашев подробно растолковал ему кратчайший путь в ту сторону и потом прибавил:
— Недалече будет. Там у нее сад преотменный; только тебя туды, уж извини, не пустят: окромя здешних баб да заводских ребятишек, посторонних туды никого не пущают — то есть наши мужики не ходят.
— Отчего?
— Помещицей, сказывают, не велено.
У Матова при этом коротком ответе так и завертелся в голове какой-то интересный вопрос, но доктор терпеливо отложил его до более удобного времени.
— Так до свидания, хозяин! — молвил он только, отворя выходную дверь. — Да! Вот еще что, — спохватился Лев Николаевич, — вам не нужен ли мой вид?
— Пачпорт-то, што ли? На-а что мне его! Тебе ведь не подати здеся платить; а коли потребуется, дак тогды и спросим у вашей милости. Счастливо погулять! — добродушно отозвался Никита Петрович и пошел проводить своего постояльца до крыльца.
Матов молча спустился с него и вышел на улицу. Солнце уже закатилось, но вдали, на небосклоне, все еще лежала широкая розовая полоса, предвещавшая на другой день ясную погоду. Сперва, торопливо пробираясь по людным улицам села, Лев Николаевич чувствовал себя не совсем-то ловко: его то и дело смущали пристальные и, в свою очередь, несколько встревоженные взгляды встречных крестьян и крестьянок, с удивлением осматривавших с ног до головы не знакомого им нарядного барина. Но, миновав ветхую, почти полуразрушенную, деревянную церковь и взяв от нее немного влево, где начиналась ограда сельского кладбища, доктор мог гораздо спокойнее продолжать свою прогулку: здесь прохожие попадались ему только изредка, и то в одиночку; пройдя же еще с четверть версты, Матов почувствовал себя уже на полной свободе. Теперь он вышел прямо к небольшой речке, густо заросшей по берегам всевозможным кустарником и огибавшей в этом месте правильным полукругом село. Налево уже некуда было идти дальше: кладбищенская ограда доходила до самого берега, теряясь в гуще молодой зелени; направо же, между кустов малины и шиповника, прихотливо вилась узенькая тропинка, которая, по словам Балашева, и вела «прямехонько к господскому дому». По ту сторону речки, сейчас же за опушкой прибрежного кустарника, тянулся, возвышаясь неровными холмами, густо разросшийся хвойный лес. От него так и повеяло на доктора смолистым запахом ели и лиственницы. «Здесь, вероятно, будет любимое место моих прогулок», — подумал Лев Николаевич и остановился, чтоб полюбоваться несколько минут скромным, но прелестным видом этого мирного уголка. Странное, однако, чувство необъяснимой тревоги овладело Матовым, когда, пробираясь вперед вдоль указанной тропинки, он услыхал внезапно глухой, далекий выстрел. «Даже робость напала, точно к немирным черкесам приближаюсь», — мысленно сострил над самим собою доктор. Но от этой забавной остроты отнюдь не прошла его тревога; напротив, она еще усилилась, когда минуты через три выстрел повторился, хотя и слабее прежнего. «Пожалуй, что князь и прав», — снова подумал Лев Николаевич на этот раз вслух и пошел почему-то тише. Между тем обширная группа деревьев, названная Матову ямщиком при въезде в Завидово «рощей», постепенно утрачивала неопределенный характер сплошной зелени, резко обозначая теперь отдельные породы леса. Береговой кустарник тоже редел все больше и больше, и наконец доктор незаметно поравнялся с массивным, заостренным кверху частоколом, живо напоминавшим ограду старинного острога. Впрочем, на этот раз она просто служила охраной «господского дома». «Однако здесь укрепились не на шутку», — улыбнулся Лев Николаевич и не торопясь пошел дальше. Частокол тянулся довольно долго, пока не закончился столь же массивными, наглухо затворенными воротами, за которыми, впрочем, он снова продолжался, по всей вероятности, на такое же расстояние, как и до них. По ту сторону ворот на пороге небольшой, настежь открытой калитки, прислонясь к ней локтем, стояла молоденькая девушка вроде провинциальной горничной, щегольски одетая в малиновый сарафан. Она пристально смотрела куда-то вдаль, не замечая доктора.
