- А почему же не закрепят за вами угодья? Кому это на руку?
- Всяким бездельникам да хищникам. Да еще любителям дешевой пушнинки да дичинки, да тем, которые любят развлекаться, из некоторых заведений. Один Калганов носился с этими таперскими участками, пока самого не ухлопали. Он и срывал на мне горе: плохо смотришь! А я что? Дух святой, чтоб углядеть за всеми? И семимильных сапогов у меня нету. Тайга велика. Один наш район с Голландию будет.
- Н-да, брат, дела... - Коньков в задумчивости побарабанил пальцами по столу. - Откуда Калганов?
- Из филиала Академии наук. А раньше был директором соседнего заповедника.
- И часто он у вас бывал?
- Не часто... но бывал. Года три назад он выпускал здесь баргузинского соболя. Изучал парнокопытных, книги писал.
- Он у тебя останавливался?
- Нет, в школе.
- В классе, что ли? Или у знакомых?
- Учительница тут была. Ну и он при ней, значит, приспосабливался.
- Куда же она делась?
- Вышла замуж за Зуева.
- Настя!
- Она.
- Вот оно что!..
Помолчали. Коньков вынул папироску, размял ее, Дункай тем временем услужливо вычеркнул спичку.
- Как думаешь, Семен Хылович? - спросил Коньков, прикуривая и глядя на Дункая. - Калганов разрешил Кончуге взять пантача, или он ваньку валяет?
- Не знаю. Я с ним и не был.
- А где сейчас Инга?
- Наверное, на медпункте.
Коньков засобирался.
- Ну, спасибо тебе за угощение и за откровенность, как говорится. Извини, если в чем был навязчив.
- Ну, об чем речь, - сказал Дункай. - Служба такая. Я ж понимаю.
- Так я пошел на медпункт.
- Ночевать приходи.
- Спасибо!
Коньков закинул через плечо свою планшетку, снял с вешалки фуражку и вышел.
8
Сельская больница размещалась в доме, срубленном из бруса на три связи. И крыльцо высокое, с тесовым козырьком.
Коньков, постучавшись, вошел в первую дверь и оказался в амбулатории. За столом в белом халате и в белой косынке, перехватившей ее иссиня-черные волосы, сидела молодая удэгейка с мелкими приятными чертами лица: низкий, но прямой носик, маленькие алые губки - двугривенным можно накрыть - и узкие, диковато-быстрые смоляные глаза.
Глянув на Конькова, она сказала:
- Присядьте на табурет.
И занялась своим посетителем. Перед ней сидел пожилой охотник-удэгеец в мятом пиджачке и в олочах с длинными ремешками, оплетавшими его ноги точно оборы.
Рука его лежала на столе - во всю ладонь загноившийся, забитый грязью порез.
- Чего же вы так руку запустили? Раньше надо было приходить, - сердито отчитывала охотника Ингани.
Тот ей что-то ответил по-удэгейски и засмеялся.
- Вот отрежут вам кисть, тогда посмеетесь, - строго сказала докторша.
- Э-э, один палец оставляй, чтоб крючок дергай, - и хорошо, посмеивался старик.
- Оля! - позвала Ингани.
Вошла медсестра, тоже во всем белом, молоденькая, но русская.
- Промойте ему руку как следует марганцовкой, положите мази Вишневского и перевяжите.
- Кикафу, пошли в перевязочную! - Оля хлопнула удэгейца по плечу.
- Пальцы резать не будешь? - спросил он.
- А это как себя станешь вести, плохо - отрежу.
- Мне один оставляй - и хватит. Вот этот, - Кикафу, довольный собственной шуткой, пошел за Олей в перевязочную.
- Итак, я вас слушаю? - обернулась Ингани к Конькову. - Что у вас болит?
- Я - участковый уполномоченный. И, видите ли, - извинительно заулыбался Коньков, - я в некотором роде по иной части.
- Понимаю, вы пришли допрос снимать?
- Ну, зачем же так? Допрашивает следователь. А я веду беседы, знакомлюсь с обстоятельствами. Вас Ингой зовут?
- Да.
- А меня Леонидом Семеновичем. Рад познакомиться.
- Что же вас интересует, Леонид Семенович? - Ингани не приняла того доверительно-ласкового тона, с которым обращался к ней Коньков, держалась как натянутая струна и отвечала сухо.
- Для начала мне хотелось бы знать, что сказал вам старый охотник насчет своей руки? Судя по его улыбке, это было что-то забавное.
- Он мне сказал, что рука - не нога. На охоту на руках ходить не надо.
Коньков усмехнулся.
- Почему же он так запустил рану?
- Старые охотники соблюдают старый обычай: за два месяца перед отправкой в тайгу на охоту они не только лекарств никаких не принимают, но даже не умываются. Это у них называется... как бы по-русски сказать? Обтаежиться, что ли? Чтобы весь он лесным духом пропитался, чтоб никаких посторонних, ну, человеческих, что ли, запахов от него не исходило. Тогда зверь его не так остро чует.
- Интересно! - покачал головой Коньков.
- А что еще вас интересует? - спросила не без иронии Ингани.
Коньков развел руками.
- Да вот, в больнице вашей ни разу не был. Вроде бы вы неплохо устроились. Кроме этой амбулатории, какие есть еще помещения?
- Пойдемте, покажу.
Ингани встала и все так же сухо, строго держась, повела его и деревянным голосом давала пояснения:
- Здесь у нас родильное отделение, здесь приемный покой, там аптека...
- А где же больные? - с удивлением спросил Коньков.
- Какие теперь больные? Сезон охоты скоро начнется. Они сами в тайге лечатся.
- Аптечку им даете с собой?
- Не берут. У них психология не та. С аптечкой не охотник.
- Простите, а куда ведет вон та дверь?
Ингани убрала прядку волос со лба под косынку и в упор, вызывающе поглядела на Конькова.
- Эта дверь ведет в мою комнату... личную.
- Извините, но мне хотелось бы заглянуть.
Опять пауза и молчаливый упорный взгляд.
- Это - моя обязанность, а не прихоть, - извинительно сказал Коньков.
- Хорошо! - Ингани пошла вперед, раскрывая дверь. - Прошу!
Они вошли в небольшую, уютно обставленную комнату, похожую скорее на мужской охотничий кабинет, - над диваном висел карабин, со стены спадала на подлокотники кресла пятнистая шкура барса. Рога изюбра, чучела птиц...
Коньков посмотрел в угол прихожей: под вешалкой, на полочках, аккуратно были поставлены в рядок черные лакированные туфли, расшитые тапочки с меховой оторочкой, желтые олочи с загнутыми носами. Рядом лежали ракетки.
- В бадминтон играете? - спросил Коньков, кивнув на ракетки.
- Играю. - Ингани стояла посреди комнаты бледная, но спокойная.
Коньков улыбнулся.
- В бадминтон играете, а кед нету. Как же вы обходитесь?
- Я предпочитаю олочи. Они удобнее - отпечатков не оставляют.
Коньков пристально поглядел на Ингани, но ни один мускул не дрогнул на лице ее - все та же подчеркнутая сухость и отрешенность.
- Интересно вы рассуждаете, - сказал он наконец. - С подтекстом, как теперь говорят писатели.
- Уж как могу.
На столе стояла большая фотокарточка под стеклом в синей рамочке - это был Калганов в кожаной куртке, с ружьем через плечо на фоне таежных зарослей. Борода и улыбка во все лицо. Коньков невольно задержал взгляд на нем: столько было силы и бесшабашной самоуверенности или даже дерзости на этом лице! Жил человек и думал, поди: неотразим и вечен, как бог, мелькнула мыслишка в голове Конькова.
- Калганов вам подарил? - спросил он.
- Не украла же, - вызывающе ответила Ингани.
- А шкуру барса тоже он?
- Нет, сама добыла.
- Вы охотник?
- Да.
- А я думал, что карабин вашего дяди, Батани. - Коньков подошел к ружью.
- Снимайте, снимайте! Вы же за тем и пришли сюда, чтобы карабин осмотреть.
- Приятно говорить с человеком, который все понимает.
- Спасибо за любезность.
- Прошу прощения! - Коньков извинительно развел руками, но карабин снял.
- Легонький. Прямо игрушка! - Коньков открыл затвор, посмотрел в ствол. - А ой у вас, простите, не чищен, и порохом пахнет. Совсем недавно стреляли?
- Да. Вчера стреляла. Нюх у вас хороший.
Он пропустил колкость мимо ушей.
- Где стреляли, на охоте?
- Нет, по мишеням.
- А-а! Где мишени берете? Сами рисуете?
- Бог дает. Вон мои мишени - шишки кедровые.
Две свежих шишки лежали на столе. Коньков взял одну, колупнул ногтем.
- Рано вы их сбиваете - смоляные еще. Значит, развлекаетесь?
- Извините. Других развлечений нету.
- Ну вот, и мы сейчас развлечемся. Пойдемте со мной!
Они вышли на крыльцо. Неподалеку от поленницы дров стояла бадья с песком. Коньков приложился и выстрелил в бадью. Потом протянул карабин Инге:
- Видите отметину в бадье?
- Вижу.
- А ну-ка, покажите класс!
Ингани, почти не целясь, дважды выстрелила в бадью. Коньков подбежал к бадье и сказал восторженно:
- Ну, надо же! Одна в одну всадили.
Он выгреб пули из песка и положил их в сумку.
- Возьму на память. Хорошо стреляете!
9
Кончугу нашел он в сумерках; тот неподалеку от своего дома, прямо в тайге, колол дрова и складывал их в поленницу. Два огромных выворотня ильм и пихта, высоко задрав обнаженные корни, валялись тут же; деревья были распилены и уже наполовину расколоты.
- Дары природы прибираешь? - спросил Коньков, подходя.
- Ветер сильный гулял, деревья повалил, - сказал Кончуга, присаживаясь на чурбак и раскуривая трубочку. - Дункай эти два дерева мне отдавал.
