И вот началось рысканье по магазинам и портнихам, а в результате — заказ целой серии белых и черных платьев.
Юлианна задумала поскорее во что бы то ни стало выпихнуть падчерицу замуж, чтобы избавиться от неудобной соперницы: свежая, юная прелесть Марины могла, как распускающийся цветок, скоро развернуться и быть ей опасной в деле светских успехов. Однако несмотря на твердую решимость сократить по возможности срок пребывания Марины в отцовском доме, Юлианна окружала ее всевозможными заботами и нежностями, а расчет ее был верен. Она поняла, что Павел Сергеевич обожает дочь и старается вознаградить ее за изгнание и долгую разлуку, а потому, конечно, будет благодарен жене за внимание к Марине.
Однажды утром Марина кончала, наконец, письмо к Эмилии Карловне, как вошла Юлианна. Стараясь приобрести доверие падчерицы, она часто невзначай заходила к той поболтать; но при этом избегала упоминать в разговоре имя ее матери, понимая, насколько это было неприятно молодой девушке.
— Ах, извините, милочка, вы кажется пишете и я вам помешала? — с улыбкой извинилась она.
— Нет, нет, я кончила свое письмо к мадам Коллеони и даже запечатала его. Пожалуйста останьтесь, — покраснев, ответила Марина.
— Я тоже знаю, хотя по имени только, некую Коллеони в Монако. Может быть, это и есть та самая, с которой вы переписываетесь? — расспрашивала Юлианна, усаживаясь.
— Вот именно. Мы жили у нее на вилле, где и скончалась мама. Она и ее племянник, барон Фарнроде, были очень добры ко мне и всячески помогали в это тяжелое время. Мадам Коллеони пожелала, чтобы я написала ей, а я, к моему стыду, только сегодня исполняю свое обещание.
— Я и не знала этих подробностей. Поль не любит говорить о прошлом, и я вполне понимаю и уважаю его горе. Значит, вы познакомились с моим двоюродным братом Фарнроде? Теперь я вспоминаю, что другой мой cousin, граф Земовецкий, говорил мне, что видел Реймара осенью в Монако.
— Ах, вы видели графа? Я его немного знаю. Он тоже играл в Монако и был знаком с мамой.
Марина опустила голову и не видала насмешливого взгляда мачехи.
— Я ведь лето провела у родных; а наша земля граничит с Чарной, имением графини Ядвиги Земовецкой — бабушки Станислава и Реймара. Стах вернулся из-за границы ко дню рождения графини, у которой я его видела.
— Как? У барона и графа одна бабушка? — удивилась Марина.
— Вас поражает, что у немца и поляка общая бабушка? — рассмеялась Юлианна. — Не скрою, такое сочетание довольно странно; тем не менее, факт налицо. Если вам интересно, то я расскажу вкратце генеалогию нашей семьи.
Будущее лето я думаю провести, по обыкновению, у родных, да и Поль собирается приехать туда же, после Виши; вы, конечно, будете со мной, и мне хотелось бы, чтобы вы подружились с моими и хорошо там себя чувствовали.
— Конечно, если они будут ко мне так же добры, как и вы. Я буду вам очень благодарна, если вы расскажете мне…
— Про вашу новую родню? — весело перебила ее Юлианна. — Так слушайте. Но, чтобы вы меня лучше поняли, мне придется начать издалека. После восстания 1830 г. много польских дворян было разорено, в том числе и мой дальний родственник Франциск Чарнинский, который бежал в Австрию.
Во время долгих тяжелых лет изгнания ему посчастливилось жениться на дочери какого-то банкира, будто бы миллионера, а потом попасть под амнистию и вернуться на родину. Имения его, конфискованные и проданные, были конечно безвозвратно потеряны. Тогда он купил Чарну у своей родственницы, графини Земовецкой, муж которой незадолго перед тем застрелился, оставив вдову с семилетним сыном и весьма расстроенное состояние.
У Чарнинских родилась дочь Ядвига, а когда, вскоре затем, умерла графиня Земовецкая, то они взяли к себе маленького Станислава, воспитали его и женили на своей единственной дочери. От этого брака было двое детей: Болеслав, отец известного вам Стаха Земовецкого, и дочь Ванда, которая вышла замуж за барона Фарнроде и была матерью Реймара. Вот вам вся история в нескольких словах. Добавлю только, что мой отец происходит от младшего брата того эмигранта Франциска Чарнинского. Остальные семейные подробности я расскажу вам как-нибудь на месте, когда вы познакомитесь со старой графиней Земовецкой. Король-баба, одно можно сказать, — засмеялась Юлианна.
Марина слушала ее внимательно. Правда, она была совершенно равнодушна к генеалогии чужих для нее людей; зато все, что касалось барона Реймара, пробуждало в ней глубокий интерес пополам с горечью.
Поболтав затем о разных разностях, Юлианна увезла Марину делать визиты.
В короткое время Марина приобрела довольно обширный круг знакомых. Из всей этой массы новых знакомых только одна молодая женщина с первого же раза завоевала живое расположение Марины, и это чувство росло с каждой встречей.
Валентина Антоновна Булавина приходилась по мужу родственницей Адауровым. Молодая чета жила небогато, но Марина отлично себя чувствовала в их доме, где все было уютно, просто и дышало радушием и спокойствием. Умный, живой и разнообразный разговор Булавиной всегда возбуждал глубокий интерес в одиноко росшей девушке, жаждавшей познания, и воспитание которой было заброшено.
Марина часто бывала у Булавиной, которая занималась с ней и много читала по истории, литературе и даже географии России. Павел Сергеевич был доволен таким сближением.
— Я рад, что ты оценила Валентину Антоновну, и что она, со своей стороны, полюбила тебя, — сказал он как-то, целуя Марину. — Бывай у нее почаще: это высокопорядочная, образованная и умная женщина, общество которой принесет тебе громадную пользу.
Марина тем охотнее воспользовалась этим разрешением, что в гостиной ее мачехи появились личности, крайне ей несимпатичные.
Во-первых, граф Станислав Земовецкий, напоминавший ей Монако, смерть матери, знакомство с Фарнроде и разные мелкие неприятные подробности жизни. Встреча с графом даже ошеломила ее; она не знала почему, но присутствие Земовецкого в доме отца ей было невыносимо. Но граф не замечал, казалось, такого неприязненного отношения и отменно вежливо отнесся к Марине, когда Адауров представил его дочери.
— Я уже имею честь быть знакомым с Мариной Павловной, встречаясь с ней у моей родственницы мадам Коллеони, на вилле которой жил тогда мой двоюродный брат барон Фарнроде.
Умолчание о матери Марина приписывала светскому такту графа, и хотя была очень ему за это благодарна, тем не менее вид Станислава и его частые посещения злили ее.
Второй антипатией Марины была одна дама, состоявшая, по словам Булавиной, в большой дружбе с Юлианной.
— Ее муж директорствует в каких-то акционерных предприятиях и зарабатывает громадные деньги. Супруга мотает деньги на туалеты, а муж не остается в долгу и проживает на актрис тоже бешеные суммы, — презрительно пояснила Валентина Антоновна эту характеристику.
Эта особа, Текла Тудельская, была женщина лет тридцати шести, отчасти миловидная, но растолстевшая, хотя очень разбитная, смелая и отчаянная кокетка. Граф Станислав открыто за ней ухаживал.
На Марину Тудельская сразу произвела неприятное впечатление своим подмалеванным лицом, развязными манерами и бесцеремонным приставаньем к Земовецкому. Марина вспомнила, что видела эту даму еще в Монако незадолго до смерти матери; однажды, когда Надежда Николаевна чувствовала себя нездоровой, а Марина каталась с Эмилией Карловной, им навстречу попалась Тудельская, гулявшая под руку с графом Станиславом и нежно на него поглядывавшая.
На третий день Рождества праздновалось рождение Павла Сергеевича, и у Адауровых бывал по этому поводу всегда большой обед и вечер.
В доме целый день толпился народ, но Марину, очаровательную в своем белом платье, эта толпа и шум утомили.
Тудельская, очень нарядная, в кружевном, осыпанном блестками платье, уехала после обеда, так как обещала быть еще на вечере у родных; некоторые из обедавших тоже разъехались, мужчины ушли в кабинет к генералу курить и пить кофе, а дамы-винтерши уселись за карточные столы.
Марина хотела воспользоваться затишьем перед вечером и отдохнуть у себя в комнате. Она незаметно исчезла из залы и через будуар Юлианны вышла в коридор, который вел к ее комнате. Вдруг она вздрогнула, удивленная, и остановилась. Через полуотворенную дверь она услыхала шепот голосов и увидела из-за приподнятой портьеры мачеху и графа Земовецкого, который, держа руки Юлианны, страстно целовал их. Комната, в которой они стояли, соединялась с будуаром генеральши, служа ей не то библиотекой, не то уборной, и обыкновенно посторонние туда не заходили.
— Ты так дивно хороша сегодня, Юлианна, что святого можешь с ума свести, — шептал граф, пожирая ее глазами, и вдруг притянул ее к себе так близко, что лица их коснулись друг друга.
