— Ну, еще разговаривать сталъ!… и безъ штановъ пойдешь!..
— Отдайте мнѣ назадъ мои… Я въ нихъ пойду.
— Молчи, чортъ!… Поговори еще!… Въ рыло захотѣлъ!..
— Да какъ же я безъ штановъ-то… Идіоты вы эдакіе… Говорятъ, насъ въ Сокольники погонятъ… какъ-же я пойду?..
— Такъ и пойдешь… не великъ баринъ-то… Ночью не видать, а тамъ дадутъ…
— Не пойду я безъ штановъ!
— Не пойдешь?!
— Не пойду!… Что за безобразіе такое… Я жаловаться буду…
— Не пойдешь?! Жаловаться! такъ вотъ тебѣ штаны… На, получай!… Иди жалуйся!
И прежде, чѣмъ онъ успѣлъ что-нибудь сказать и сдѣлать движеніе, его схватили за шиворотъ и безъ церемоніи вышвырнули въ корридоръ…
— Какъ вамъ это покажется, а? — обратился онъ ко мнѣ, чуть не плача. — Что-же это за самоуправство такое, а?.. Казенныхъ не даютъ, свои собственные отобрали, да еще и по шеѣ бьютъ!… А, что? Вѣдь я говорилъ: бить будутъ… Такъ и вышло… Во всякомъ случаѣ я безъ штановъ въ Сокольники не пойду… Простудиться мнѣ, что ли, чортъ ихъ возьми, подлецовъ!..
— Къ доктору!… Эй, идите къ доктору на осмотръ! — закричалъ кто-то. — Къ доктору, къ доктору!..
— Остается только теперь послать насъ еще къ чорту! — сказалъ дворянинъ и добавилъ:- Вотъ хожденіе-то души по мытарствамъ… Однако, хорошъ на мнѣ костюмчикъ… Не правда-ли?.. Очень миленькая выйдетъ, такъ сказать, жанровая картинка прогуляться такимъ образомъ въ Сокольники, а?..
Я посмотрѣлъ на него и не могъ не засмѣяться. Широкіе, стоптанные, на босу ногу, чюни, широчайшіе «невыразимые», драный, сальный пиджакъ и высокая, какъ у Шевченка, барашковая (своя) шапка…
— Клоунъ! — сказалъ онъ съ горечью.. — Вотъ если-бы теперь на меня покойная маманъ взглянула, а? Фу, ты, чортъ!… «И похоже это на правду? Все похоже на правду, все можетъ статься съ человѣкомъ»!.. — продекламировалъ онъ изъ Гоголя и, какъ-то отчаянно махнувъ рукой добавилъ: — Наплевать!…
Докторъ, почтенный съ виду, бородатый, съ очками на носу господинъ, спасибо ему, не задерживалъ насъ. Его осмотръ оказался до крайности простъ.
Онъ сидѣлъ за столомъ вмѣстѣ съ какой-то барышней въ чолкѣ, вѣроятно фельдшерицей, и, не глядя на паціента, — спрашивалъ себѣ подъ носъ:
— Номеръ дѣла?
Паціентъ подавалъ картонный No.
— Грыжа есть?..
— Нѣтъ.
Барышня съ чолкой брала No и дѣлала на немъ съ другой стороны клеймо, букву С, т. е. «способенъ».
— Слѣдующій! Подходилъ слѣдующій.
— Грыжа есть?
— Нѣтъ
— Проходи!… Слѣдующій! Грыжа есть? и т. д.
Дошелъ «чередъ» до дворянина.
— Грыжа есть?
— Есть!
Докторъ поднялъ голову и съ удивленіемъ посмотрѣлъ на него.
— Давно?
— Не помню, съ какихъ именно поръ, по всему вѣроятію, какъ я думаю, съ дѣтства… Наслѣдственная, навѣрно… потому и отецъ мой страдалъ ей-же… Да, кромѣ того, — продолжалъ онъ, — я чувствую боль въ бокахъ, и вообще я нездоровъ и на тяжелую работу не способенъ.
— Гм!… Ну, неспособенъ, такъ и запишемъ, что «неспособенъ»… Не зачѣмъ было идти сюда: здѣсь не богадѣльня, а работный домъ… Неспособенъ! — обратился онъ къ барышнѣ…
Та положила на No клеймо Н., т. е. «не способенъ», и вручила дворянину.
— Проходите!… Слѣдующій!..
Послѣ докторскаго «осмотра» насъ опять загнали въ столовую. Было поздно — десятый часъ вечера… Пора бы дать отдохнуть и покормить измучившихся и наголодавшихся за этотъ безтолковый день людей. Но не тутъ-то было! Оказалось, что насъ сейчасъ-же «погонятъ» въ Сокольники.
Началась снова безконечная перекличка людей по фамиліямъ.
— Ивановъ! Сидоровъ! Столбовъ! Стригуновъ! проходи къ двери… Живо!… Стройся попарно!..
— Ты что безъ штановъ, косматый чортъ?! — заоралъ надзиратель, когда дошелъ чередъ до дворянина. — Гдѣ штаны?.. Пропилъ, что-ли?..
— Мнѣ не дали… Не хватило…
— Какъ не дали!… Врешь?..
— Не дали…
— Какъ-же быть?.. Нельзя-же тебѣ идти безъ штановъ… А, чортъ тебя задави!… Канителься съ тобой!… Эй, Шинкаренко! — обратился онъ къ молодому парнишкѣ, стиравшему со столовъ соръ. — Сбѣгай на спальню, возьми у пѣвчихъ штаны какіе-нибудь похуже… Скажи, за нихъ послѣ новые дадутъ… Отходи прочь! — заоралъ онъ на дворянина. — Эй, кто тамъ слѣдующій… Киселевъ! Перовъ! Эстенъ! выходи скорѣй! дьяволы!
Наконецъ, насъ вывели на дворъ, у воротъ опять пересчитали и тогда только «погнали» въ Сокольники…
Голодные и злые шли мы, не соблюдая никакого порядка, какъ попало, среди улицы, мѣся чюнями рыхлый и глубокій снѣгъ. Прохожіе останавливались и глядѣли на насъ… Нѣкоторые подавали деньги, думая, вѣроятно, что это идутъ арестанты. Дворники и извозчики глумились и острили на нашъ счетъ…
— Эй, землячки, куда Богъ несетъ?.. Ай въ деревню отправляетесь къ женамъ?.. Кланяйтесь тамъ нашимъ… На Хиву-то когда придете?.. Го, го, го…
Съ болью въ сердцѣ и съ чувствомъ невыносимой гнетущей тоски, шелъ я за другими, думая не о себѣ, а о своихъ близкихъ, оставленныхъ тамъ, дома, въ деревнѣ. Что, если бы они узнали про мои похожденія?..
Долго шли мы… Чѣмъ дальше, тѣмъ все глуше, печальнѣе и темнѣе становилась улица… Вѣтеръ пронзительно свисталъ и дулъ намъ прямо въ лицо, казенная одежда грѣла плохо… Въ особенности зябли ноги, обутыя въ гадкія, безъ подвертокъ, тяжелыя чуни… Люди шли молча, спотыкаясь, толкая и подгоняя другъ друга… Ни разговоровъ, ни смѣху не было слышно… Только изрѣдка раздавались ругательства, въ которыхъ слышались проклятія и злость на свою горькую долю…
Наконецъ, мы свернули съ шоссе влѣво и, пройдя немного темнымъ и узкимъ переулкомъ, остановились у воротъ… Сторожъ отперъ ихъ, и мы вошли въ какую-то пустынную и длинную аллею. Огромныя, высокія сосны глухо шумѣли вершинами… За деревьями вправо виднѣлись развалины не то какого-то строенія, не то забора, — трудно было разобрать въ темнотѣ… Дальше, на лѣво были небольшіе дома, а еще дальше, прямо въ глубинѣ, куда «гнали» насъ, виднѣлась какая-то огромная масса строеній… Мы подошли къ этимъ строеніямъ, свернули влѣво, мимо огромной, высокой, фабричной трубы и, повернувъ вправо, за уголъ, мимо высокаго краснаго дома, направились внизъ, подъ горку, къ какому-то мрачному, высокому и тоже красному дому. Достигнувъ его, мы взобрались по скользкимъ обледенѣлымъ ступенькамъ въ темныя сѣни, изъ которыхъ вошли, какъ оказалось, въ столовую работнаго дома…
Столовая эта, уставленная поперекъ длинными, узкими столами и скамейками, состояла изъ двухъ большихъ съ низкими, темными потолками комнатъ. Въ прежнее время здѣсь, вѣроятно, была какая-нибудь фабричная мастерская. Голыя стѣны съ обвалившейся кое-гдѣ штукатуркой выглядывали чрезвычайно мрачно… Точно такъ же были мрачны и высокія, съ одной только правой стороны, окна, съ большими стеклами, въ красныхъ переплетахъ рамъ… Холодомъ и сыростью несло отъ каменнаго, выстланнаго большими сѣрыми плитами пола. Вообще, вся эта столовая производила какое-то до крайности тягостное и тоскливое впечатлѣніе, точно тюрьма или затхлый могильный склепъ.
Надзиратель вмѣстѣ съ другимъ человѣкомъ, худощавымъ, съ злыми бѣгающими глазами, одѣтымъ въ коротенькое полупальто, сѣлъ къ столу, досталъ изъ сумки бумагу и началъ выкликать по фамиліямъ. Мы подходили… Одѣтый въ полупальто, человѣкъ окидывалъ глазами каждаго изъ насъ съ ногъ до головы и записывалъ себѣ въ какую-то тетрадку наши костюмы.
— Штаны какіе? — спрашивалъ онъ.
— Черные!
— Полушубокъ?
— Нѣтъ… Пиджакъ.
— Сапоги?
— Чюни.
— Проходи… Слѣдующій!..
Когда все это окончилось, насъ, голодныхъ, озлобленныхъ, усталыхъ, «погнали», наконецъ, на покой, въ спальню.
— Маршъ на спальню въ 15 No! — крикнулъ надзиратель, и мы всѣ, толкаясь и спѣша, хлынули изъ столовой.
— Слава тебѣ, Господи, — подумалъ я, — наконецъ-то, отдыхъ!..
Я побѣжалъ вслѣдъ за другими, черезъ дворъ, мимо трубы, къ тому угловому огромному, красному дому, мимо котораго мы проходили ранѣе, идя въ столовую.
По узкой, вонючей и скользкой лѣстницѣ я, вслѣдъ за другими, взобрался на третій этажъ, вошелъ въ помѣщеніе спальни — и… остановился, пораженный картиной, которую увидалъ.
На меня пахнула цѣлая волна затхлыхъ, вонючихъ испареній и дыма, смѣшанныхъ съ шумомъ и крикомъ множества людскихъ голосовъ. Сквозь густой и зловонный туманъ глаза мои съ трудомъ могли разглядѣть огромную длинную камеру, со сводчатымъ потолкомъ, поддерживаемымъ деревянными столбами, раздѣленную на три помѣщенія.
По обѣимъ сторонамъ этой камеры, оставляя проходъ посрединѣ, стояли сдвинутыя попарно вплотную койки. На койкахъ, подъ койками, на полу, въ проходѣ, вездѣ, гдѣ только было свободное мѣсто, валялись люди…
Многіе спали… Но нашъ приходъ, приходъ 147 человѣкъ, которые, какъ звѣри, ворвались въ спальню, разбудилъ всѣхъ. Крикъ, шумъ, ругань слились въ одинъ сплошной гулъ.
