Троеруков. Ну да!
Китаев. Я, бывало… Да я… поголовно истреблял… как собака тараканов! Хлеба не давать? Так я ж их поголовно! Как в сказке: ахну, и — нет ничего, только пыль, брызг и сапоги! Вы — кто? Помещики, дворянство, буржуазия или просто — люди? Да я вас так, что от всей вашей массы только одни уши останутся… А теперь вот…
Троеруков. Время не для вас, не для героев!
Китаев. Понимаешь? Теперь я — кто?
Дроздов (вышел на террасу, оглянулся, идёт в сторону Крыжова, мимоходом). В самом деле, товарищ Китаев, вспомни-ко, — кто ты…
Китаев. Я помню!
Дроздов. Не забывай. (Троерукову.) Вы что тут?
Троеруков. Спевка будет здесь.
(Китаев и Троеруков скрываются за углом дачи. Дроздов, посмотрев на Крыжова, идёт к террасе. Встречу ему Терентьев.)
Терентьев. Ну, что он?
Дроздов. Спит.
Терентьев. Значит: решили — завтра в Москву его?
Дроздов. Ну да. Ты Китаева хорошо знаешь?
Терентьев. Вовсе не знаю. Он сюда недавно прислан.
Дроздов. Дурак он, кажется.
Терентьев. А что?
Дроздов. Чего он возится с этим учителем пения?
Терентьев. Учитель-то, похоже, полуумный. Кстати, Дроздов, ты за Арсеньевой ухаживаешь…
Дроздов. А кому это вредно?
Терентьев. Ты ведь это так, для развлечения…
Дроздов (усмехнулся, напевает).
Эх ты, моя белая,
Что ты со мной сделала?
Терентьев. Погоди, я — серьёзно! Она мне вроде как бы жизнь спасла…
Дроздов. Рассказывал ты. Тогда они ещё плохо понимали нас, потому, изредка, и спасали. Если ты серьёзно, так — гляди, не ошибись…
Терентьев. Я, брат, года три бредил о ней… даже вот не женился. Может быть, это достойно смеха… Ты, конечно, моложе меня, красивый.
Дроздов. Ну, ладно…
Терентьев. Так что… вот! Понимаешь эту штуку?
Дроздов. Ладно, понял. Человек она как будто хороший, работница на все руки…
Терентьев. Образованная.
Дроздов. Всё это так! Но не нравится мне приятель её, этот учитель пения, малосольная морда.
Терентьев. Он ей — не приятель, и говорит она о нём — нехорошо.
Дроздов. А что — нехорошо?
Терентьев. Ты лучше сам спроси её.
Дроздов. Мы живём среди хитрого народа, словам надо верить осторожно.
(Людмила вышла, ставит на стол две бутылки пива, стаканы.)
Людмила. Вы что же — откупорили бутылки, а — не пьёте? Испортится.
Терентьев. Это — да!
Дроздов. Вчера у Сомова был большой буржуазный выпивон и разъедон. Жена его, эдакая — просят руками не трогать — в платье сопливенького цвета. Какая-то толстуха в красном… как мясная туша. Троеруков на скрипке пилил, рояль балабонила. Я шёл мимо около полуночи, эх, думаю…
Терентьев. Пускай веселятся, лишь бы честно работали…
Дроздов. Честно! Сие последнее есть самое главное, как говорил один товарищ у нас в кружке… лет пятнадцать тому назад…
Терентьев. Тебе — сколько?
Дроздов. Тридцать три. Шахтинский процесс…
(Входит Миша.)
Миша. Товарищ Дроздов, — за Селищами раненого нашли…
Людмила. Сашу Осипова?
Миша. | Неизвестно ещё…
Дроздов. | Почему ты думаешь, что Осипова?
Людмила. Он говорил мне, что грозят избить его…
Дроздов. Кто?
Людмила. Да — не знаю я!
Дроздов. Ну, надо ехать…
Людмила. Наверно, наверно, Сашу Осипова…
Терентьев. Не кричи! Ещё не установлено.
Людмила. У вас — всё не установлено! И кто клуб поджигал, и кто Маше Валовой голову проломил.
Миша. Я — с вами, товарищ Дроздов, — можно?
Китаев (идёт). Почему шум?
Людмила. Осипова Сашу избили.
Китаев. Хулиганил, наверно…
Людмила. Врёте!
(Крыжов проснулся, слушает, набивая трубку.)
Китаев. Почему — вру?
Людмила. Он про вас в стенгазете писал, вот почему!
Китаев. Кто под пулями гулял, тому стенгазета — муха!
Крыжов. Убили кого-то?
Терентьев. Рабкора ранили.
Крыжов. Эта мода и у нас есть. У нас сразу видно: кто рабкора считает врагом, доносчиком — значит, это чужой человек, не наш.
Людмила. Ай, как хочется мне туда!
Крыжов. На покойника поглядеть?
Людмила. Да — не покойник…
Крыжов (с упрямством старика). В покойнике ничего интересного нету. (Китаеву.) Дремал я тут, слышал, экую чепуху городил ты, парень!
Китаев. Ты — стар, тебе моих мыслей не понять!
Крыжов. Где понять! Глупость — трудно понять. А этот, который с тобой балагурил, — поп, что ли?
Китаев (отходит). Не любишь молодых-то?
Крыжов. Зачем? Молод да умён — два угодья в нём. Осердился. Вот теперь, отдохнув, я бы поел…
Терентьев. Идём.
Людмила. Ну вот, нашли время…
(Уходят. Китаев пьёт пиво. Появляется Троеруков.)
Троеруков. Опаздывают певцы.
Китаев. Придут. Петь — не работать, придут!
Троеруков. Вы, товарищ Китаев, шофёром были?
Китаев. Кто тебе сказал?
Троеруков. Не помню.
Китаев. Ну, а если — был, так — что?
Троеруков. Правда, что шофёр так может срезать человека крылышком автомобиля, что никто не заметит?
Китаев (пристально разглядывая его). И человек этот — не заметит?
Троеруков. О нём — речи нет.
Китаев. Так. А… зачем ты спрашиваешь?
Троеруков. Чтобы знать. Меня ловкость интересует. И — не верю, что это можно сделать безнаказанно.
Китаев (не сразу). Ты — чему учишь? Петь?
Троеруков. Да.
Китаев. Ну и — учи! Автомобиль тебя не касается.
Троеруков. И — хорошо! А то — коснётся крылышком, и — нет меня!
Китаев (смотрит на него). Это… какая же мелодия в башке у тебя?
Троеруков. Это просто любопытство. Вот, начинают собираться наконец! Товарищи! Сильно опаздываете…
(Идут: Дуняша, ещё две девицы, двое рабочих.)
Китаев (посмотрев на них, берёт бутылку пива). Предлагаю выпить! Кто — за? Кто — против? Воздержавшихся — нет? Принято единогласно… (Наливает, пьёт.)
(Собрались певцы. Дуняша и Людмила запевают.)
Вдоль да по речке,
Вдоль да по Казанке
Серый селезень плывёт.
(Китаев подошёл и тоже поёт. На террасе — Крыжов, хохочет, притопывая ногой. Терентьев, Арсеньева, глядя на него, тоже смеются.)
Китаев. Эх, мать честная! Здорово, ребята! (Кричит.)
А мы его по макушке
Бац, бац, бац!
У Сомовых. Та же терраса. Поздний вечер. Луна. Лидия — в кресле. Яропегов — шагает мимо неё.
Яропегов. Допустим, что ты говоришь правильно…
Лидия. Говори мне — вы! Тут свекровь ходит.
Яропегов. Несёт дозорную службу.
Лидия. И вообще — довольно! Всегда говори со мной на вы!
Яропегов. Слушаю. Итак — допустим, что ты — пардон, вы — рассуждаете правильно. Но у меня другой рисунок души, и я совершенно не выношу драм.
Лидия. У тебя — нет души.
Яропегов. Решено говорить на вы…
Лидия. Тише!
(Дуняша подаёт Лидии стакан молока.)
Лидия. Спасибо. Теперь вы свободны… Вот у Дуняши — есть душа. Она презирает всех нас.
Яропегов. Разве душа — орган презрения?
Лидия. Орган честных чувств. Дуняша честная с людьми.
Яропегов. Какой-то писатель проповедовал честность с собой. Это что-то вроде собаки, — собаки, которая водит слепого.
Лидия. А вы — не честный.
Яропегов. Спасибо. И — Сомов?
Лидия. Вы — все!
Яропегов (закуривая). Виноваты предки. Чёрт их научил избрать местом жительства этот идиотский земной мир! Представьте огромный арбуз, намазанный маслом. Страшно неудобно человеку стоять на нём, — скользишь направо, налево, вперёд, назад.
