- Мария Эрастовна! - окликнула ее Софья Петровна.
Кипарисова остановилась, подняла большие черные глаза и с видимым усилием изобразила на лице приветливую улыбку.
- Здравствуйте, Софья Петровна! Сколько лет, сколько зим! Сынок-то ваш, верно, взрослый уже? - Она стояла, держа Софью Петровну за руку, но не глядя ей в лицо. Огромные глаза ее в смятении бегали по сторонам.
- Мария Эрастовна,- сердечно сказала Софья Петровна.- Я так рада, что встретила вас. Я слышала, у вас неприятности... с Иваном Игнатьевичем... Послушайте, мы ведь с вами друзья... Иван Игнатьевич Колю крестил... конечно, это теперь не считается, но мы-то ведь с вами старые люди. Скажите, Ивана Игнатьевича обвиняют в чем-нибудь серьезном? Неужели эти обвинения имеют под собой какую-нибудь почву? Я просто не могу, не могу поверить. Такой прекрасный, такой почтенный врач! Муж всегда уважал его и как клинициста ставил выше себя.
- Иван Игнатьевич ничего не сделал против советской власти,- угрюмо сказала Кипарисова.
- Я так и думала! - воскликнула Софья Петровна.- Я ни минуты в этом не сомневалась, я так всем и говорила...
Кипарисова мрачно смотрела на нее черными огромными глазами.
- До свиданья, Софья Петровна,- сказала она без улыбки.
- Когда Иван Игнатьевич вернется, зовите меня на пирог,- проговорила Софья Петровна.- Да что вы, право, такая расстроенная? Раз Иван Игнатьевич не виноват - значит, все будет хорошо. В нашей стране с честным человеком ничего не может случиться. Просто недоразумение. Смотрите же, будьте молодцом... Пришли бы когда-нибудь чайку выпить!
Кипарисова зашагала по панели, постукивая палкой о лед.
"Неужели и я так же постарела? - думала Софья Петровна.- Лицо черное, все в морщинах. Да нет, не может быть, я еще не такая. Она просто распустилась уж очень: валенки, палка, платок... Для женщины много значит не распускаться, следить за собой. Ну кто теперь носит валенки? Не восемнадцатый год. Вот и выглядит на 65 - а ведь ей не больше пятидесяти... Хорошо, что Кипарисов не виноват. Уж кто-кто, а жена знает. Я так и думала, что это просто недоразумение и ничего больше".
8
На следующий день машинописное бюро кончало полугодовой отчет. Все знали, что ночью, со "Стрелой", директор выедет в Москву, чтобы завтра доложить о полугодовой работе издательства в Отделение печати ЦК Партии. Софья Петровна торопила машинисток. Наташа писала, не отрываясь, весь обеденный перерыв.
В 3 часа отчет в четырех экземплярах лежал уже перед Софьей Петровной, и она аккуратно раскладывала его по четырем копиям. Не жалея зажимок, она ровненько скалывала листы.
А секретарша директора все не шла за отчетом. Софья Петровна решила сама отнести его в кабинет.
У полуоткрытых дверей директорского кабинета она столкнулась с парторгом.- Туда нельзя! - сказал он ей, не поклонившись, и, хромая, прошел в другую комнату. Вид у него был встрепанный.
Софья Петровна заглянула в полуоткрытую дверь. Перед письменным столом на коленях стоял незнакомый мужчина и вынимал из тумбочки бумаги. Весь ковер в кабинете был усыпан бумагами.
- В котором часу будет сегодня товарищ Захаров? - спросила Софья Петровна у пожилой секретарши.
- Он арестован,- одними губами, без голоса, ответила ей секретарша.Сегодня ночью.
Губы у нее были голубые.
Софья Петровна понесла отчет обратно в бюро. Когда она дошла до дверей бюро, она почувствовала, что у нее слабеют колени. Грохот машинок оглушил ее. Знают они уже или не знают? Они стучали, как будто ничего не случилось. Если бы ей сообщили, что директор умер, она была бы менее поражена. Она села на свое место и начала машинально снимать зажимки с листов. Вошел Тимофеев, открыв дверь собственным ключом. Софья Петровна впервые заметила, что, несмотря на хромоту, парторг держится очень прямо и походка у него мерная. "Простите!" - сказала она испуганно, когда он, проходя мимо, нечаянно задел ее плечом.
В половине пятого раздался, наконец, звонок. Софья Петровна молча сошла с лестницы, молча оделась и вышла на улицу. Таяло. Софья Петровна остановилась перед лужей, сосредоточенно обдумывая, как бы ее обойти. К ней подошла Наташа. Наташа уже знала: ей сказала Эрна Семеновна.
- Наташа,- начала Софья Петровна, когда они дошли до угла, где обыкновенно прощались.- Наташа, вы верите, что Захаров виноват в чем-нибудь? Да нет, какая чепуха... Наташа, ведь мы-то знаем...
Она не могла подобрать слов, чтобы выразить свою уверенность. Захаров, большевик, их директор, которого они видели каждый день, Захаров вредитель! Это была невозможность, чепуха, р е н и к с а, как говорил когда-то Федор Иванович. Недоразумение? Но ведь он такой видный партиец, его знали и в Смольном, и в Москве, его не могли арестовать по ошибке. Он не Кипарисов какой-нибудь!
Наташа молчала.
- Зайдемте к вам, я вам сейчас все объясню,- сказала вдруг Наташа с необычайной торжественностью.
Они пошли. Молча разделись. Наташа вынула из своего старенького портфельчика аккуратно сложенную газету. Она развернула газету перед Софьей Петровной и указала ей подвал на вкладной странице.
Софья Петровна надела очки.
- Понимаете, дорогая, его могли завлечь,- шепотом сказала Наташа.Женщина...
Софья Петровна принялась читать.
В статье рассказывалось о некоем советском гражданине А., честном партийце, который был командирован советским правительством в Германию с целью освоить применение недавно изобретенного химического препарата. В Германии он честно исполнял свой долг, но вскоре увлекся некоей С., элегантной молодой женщиной, сочувствовавшей якобы Советскому Союзу. С. нередко навещала гражданина А. у него на квартире. И вот однажды гражданин А. обнаружил пропажу из бюро серьезных политических документов. Квартирная хозяйка сообщила ему, что в его отсутствие в комнате побывала С. Гр-н А. имел мужество немедленно порвать связь с С., но сообщить о пропаже документов товарищам мужества у него не хватило. Он уехал обратно в СССР, надеясь честной работой советского инженера загладить свое преступление перед Родиной. Целый год он работал спокойно и начал уже забывать о своем преступлении. Однако замаскированные агенты гестапо; проникшие в нашу страну, начали его шантажировать. Запуганный ими А. выдал им секретные планы того завода, на котором работал. Доблестные чекисты разоблачили окопавшихся агентов фашизма: нити следствия привели к несчастному А.
- Вы понимаете? - шепотом спросила Наташа.- Нити следствия... Наш директор, конечно, хороший человек, честный партиец. Но ведь и гражданин А., тут пишут, тоже был сначала честным партийцем... Всякого честного партийца может опутать смазливая женщина.
Наташа терпеть не могла смазливых женщин. Она признавала только строгую красоту и не находила ее ни в ком.
- Говорят, наш директор бывал заграницей,- вспомнила Наташа.- Тоже в командировке. Помните, лифтерша Марья Ивановна рассказывала, что он привез своей жене из Берлина голубой вязаный костюм?
Статья сильно смутила Софью Петровну, и все-таки ей еще не верилось. То какой-то А., а то их Захаров. Выдержанный партиец, сам докладывал о процессе. И при нем издательство всегда вьшолняло план с превышением.
- Наташа, ведь мы же знаем,- устало сказала Софья Петровна.
- Что мы знаем? - с азартом заговорила Наташа.- Мы знаем, что он был директором нашего издательства, а больше ничего мы, собственно, не знаем. Разве вам известна вся его жизнь? Разве вы можете за него поручиться?
И в самом деле: Софья Петровна не имела ни малейшего представления о том, чем был занят товарищ Захаров, когда не председательствовал на издательских собраниях и не водил девочку под елкой. Мужчины - все, все до единого, страшно любят смазливых женщин. Какая-нибудь наглая горничная - и та может прибрать к рукам любого мужчину, даже порядочного. Если бы Софья Петровна не выгнала Фани вовремя,- еще неизвестно, чем кончилось бы ее заигрывание с Федором Ивановичем.
- Давайте чай пить,- сказала Софья Петровна.
За чаем они припомнили, что фигура Захарова отличалась военной выправкой. Прямая спина, широкие плечи. Уж не был ли он в свое время белым офицером? По возрасту он вполне мог успеть.
Они пили пустой чай. Обе были так утомлены, что поленились спуститься в магазин за булкой или пирожными. "Завтра будет тяжело в издательстве,думала Софья Петровна.- Будто покойник в доме. Что ни говори, а жаль директора". Она вспомнила полуоткрытую дверь кабинета и мужчину на коленях перед столом. Она только теперь поняла, что это был обыск.
Наташа собралась уходить. Она аккуратно сложила газету и спрятала ее в портфель. Потом налила себе в стакан кипятку и на прощанье стала греть о стакан свои большие красные руки. Они у нее были отморожены в детстве и всегда мерзли.
Вдруг раздался звонок. И второй. Софья Петровна пошла отворять. Два звонка - это к ней. Кто бы это так поздно?
За дверьми стоял Алик Финкельштейн.
