Пока.
– Какой же вы десантник? Вы же бандит, авторитет, сами говорили.
– Самый настоящий, малец, самый что ни на есть. Два года срочной и год сержантом по контракту. В Чечне. Вот так-то, малец… – лицо Кирпича потемнело, и он замолчал.
Сергунька осторожно, на вытянутой руке протянул ему кружку. Кирпич осушил её тремя огромными глотками и потряс головой.
– А что ж вы тогда, – нерешительно спросил Сергунька, – ну, это… деньги, таджики, студентов вот…
– Почему бандитом стал? – усмехнулся Кирпич.
– Ну да.
– Потому что мы только там им были нужны. Под Грозным. А здесь…
– В милицию бы пошли.
– Не взяли. Контузия у меня.
– Ну в охрану бы!
– Слушай, что ты меня лечишь, терапевт? Охрана, менты, бандиты – всё едино. Все с одного кормятся. Думаешь, я не понимаю, что делаю, чем занимаюсь? Всё понимаю. Если государству на меня плевать, то и мне на него тоже. Живу, как умею. И бухаю, чтобы не думать. А тут ты…
Сергунька слушал, приоткрыв рот. Кирпич замолчал и погрузился в свои мысли.
– Я вас развяжу, – произнёс Сергунька. – Дайте слово десантника, что не тронете.
Кирпич поднял на него подёрнутые туманом глаза.
– Даю, малец. Не трону. Ничего тебе не сделаю.
Сергунька начал торопливо развязывать узлы. Он уже не боялся Кирпича. Он боялся себя. Не понимал, как ему такое могло прийти в голову. Из-за трехсот пятидесяти рублей.
Кирпич с наслаждением разминал затёкшие кисти. Выглядело это угрожающе, но Сергунька улыбался.
– Меня Сергунька зовут. Сергей.
– Гвардии сержант Кирпичников Николай Анатольевич, – протянул ему свою огромную лапу Кирпич. – Сгоняй-ка всё-таки за пивом. За знакомство и для поправки здоровья!
Он достал из кармана скомканную пачку купюр, отсчитал триста пятьдесят рублей и вложил их Сергуньке в руку.
– Я мигом! – улыбнулся Сергунька.
– Не, погоди, – Кирпич достал ещё несколько мятых сотен. – Я угощаю!
Я так и не узнал её имени. Прямо спросить не было повода, а в мимолётных разговорах её имя не называли. «Она», «у неё», «ей». Похоже, она настолько стала частью этого дома, что о ней говорили, как о само собой разумеющемся, как о предмете интерьера, важном, дорогом сердцу и неизменном.
Она неслышно ходила по дому серой дымчатой тенью, удивлённо глядя на гостей круглыми жёлтыми глазами. Ненавязчиво, издалека. Забиралась в укромное место, под стул или под банкетку, и смотрела на снующих мимо людей, как маленький совёнок, моргая подслеповатыми глазами.
Она была очень маленькая, миниатюрная. Над её ушками клубился редкий серый пух. А хвост пушился и щедро посыпал пол невесомой шерстью.
Старая она была. Казалось, мысли давались ей с трудом. Когда с ней кто-то заговаривал, она поворачивала голову и некоторое время изучала собеседника, глядя снизу вверх наивными круглыми глазами.
А иногда сама заговаривала с людьми. Ясно, чётко и громко, без обычного для кошек жеманства. И ждала ответа.
– Ты хорошая, – отвечал я ей, но она явно не удовлетворялась таким ответом и опять громко мявчила, глядя прямо в глаза.
– Ты хорошая кошка, – отвечал я более развёрнуто, а она всё смотрела, то ли удивляясь недогадливости гостя, то ли соображая, как ей лучше выразить свою мысль. Приходила хозяйка и, негромко ворча, словно слегка стесняясь своей питомицы, нарезала ей говядину маленькими кусочками. И она шла трапезничать без особого аппетита и рвения, всё так же тихонько, незаметно и скромно. Хозяйка хмурилась лицом и улыбалась глазами. Глубокая многолетняя любовь ощущалась между ними.
А ещё кошка любила маленькую девочку Машу. Правда, девочка давно уже выросла и всё реже забегала в родительский дом. Но она терпеливо ждала её, радовалась её внезапным визитам, забиралась к ней на руки, как десять лет назад. И Маша тоже радовалась, тискала её, как и десять лет назад, гладила пушистые ушки и улыбалась совсем детской, открытой и в то же время чуть смущённой улыбкой.
Когда мы покидали этот гостеприимный дом, наполненный, пропитанный любовью, она провожала нас, сидя у двери, как маленький домовёнок. Незаметный дух этого дома. Глядела вслед нам, спешащим и немного растерянным, своим наивным, беззащитным взглядом, проникающим до глубины человеческой души, каким умеют смотреть только кошки.
Почему люди не летают, как птицы?
Я задался этим вопросом не в минуты романтической задумчивости, не перед лицом величия стихии, не в плену депрессии и не за философскими измышлениями.
У меня на даче мощённые камнем дорожки. Летом после дождя на них выползают маленькие садовые улитки. Я не знаю, зачем они это делают, почему им не сидится в траве. Они спешат по своим улиточным делам, переползают через дорожки вперёд и назад. Когда я иду по своему участку после дождя, я, конечно, стараюсь не наступать на них, иду, не отрывая ноги от земли, высматриваю их коричневые домики на сером камне. Улитки доверчиво шевелят усиками и прячутся в свою раковину при звуке моих шагов. Я убираю их с дорожек, сажаю на травку, чтобы ненароком не раздавить маленьких безобидных созданий.
Но ночь постепенно стирает грани света и тени, и я уже не могу различить коричневые точки на сером камне. Я иду по дорожке, как по минному полю. «Хрусть!» – и маленькая улиточья душа отправляется в маленький улиточный рай.
Я расстраиваюсь, пытаюсь разглядеть то, что осталось от улитки, в надежде, что не совсем её раздавил. Теряю бдительность. «Хрусть! Хрусть!» Ну почему люди не летают, как птицы?!
Пусть и невольно, я обрываю жизнь маленького беззащитного существа. Не ради пищи, даже не ради развлечения. Просто так, просто потому что наши пути пересеклись.
И я понимаю буддистских лам, которые ходят, подметая землю перед собой специальной метёлкой, чтобы не раздавить ненароком какое-нибудь живое существо. У меня нет метелки. Есть только веник. И понимание, что даже случайное убийство – всё равно убийство. И я прошу прощения у улиток, как наши далекие предки просили прощения у животных, добытых на охоте. Это всё, что я могу сделать, потому что ещё не научился летать…
Как здорово, что мне незачем врать. Я не продаю горящие туры и не рекламирую сомнительные отели. Тунис удивляет своей простотой. Липкая привязчивость уличных торговцев, свойственная большинству южных курортов, здесь встречается лишь в редких средоточиях сувенирных лавок. Но стоит чуть свернуть с туристических маршрутов, как торговцы утрачивают свою навязчивость и предоставляют гуляющих иностранцев самим себе. Складывается впечатление, что они вообще не слишком заинтересованы результатом своей торговой деятельности. Может быть, им и
