совсем плохо шли дела у пятой бригады. Она рыла траншеи под фундаменты будущего объекта. Бригаду на всех планерках крыли мастера, но выработка от этого не росла. Впрочем, особо это никого не волновало: фундаменты были сдаточными в будущем году.
Когда я впервые в качестве и.о. комроты появился на фундаментах, то увидел, что в траншее работает один человек – бригадир Гуссейнов-первый. Он был одного призыва со своими подчиненными, но Шнурков рискнул назначить его «бугром». Гуссейнов-первый в прошлом году поступал в Бакинский политехнический, но, с его же слов, не прошел по конкурсу кошельков. Он хорошо говорил по-русски, и, по мнению комроты, лучше него никто не смог бы выполнить роль проводника шнурковской политики среди земляков.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – в бригаде буза, а всякая буза имеет своего лидера, и я знал, что таким является Ганиев-второй, полная противоположность Гуссейнову.
При моем появлении двое из числа «слабонервных» прыгнули в траншею и стали помогать бригадиру, бестолково тыча лопатами в желтую глину… Остальные так и остались у костра, в котором (без всякого сомнения) догорал один из многочисленных заборов Объекта. Они только более энергично стали прыгать вокруг огня, яростнее тереть уши и носы.
Ганиев-второй в этом спектакле не участвовал. Он стоял в стороне и насмешливо поглядывал на меня. Взгляд этот говорил, что хозяин тут он, а не бригадир и даже не я.
Внешне Ганиев-второй больше походил на горца: орлиный нос, жесткий взгляд. Горским был у него и характер. По-русски он говорил плохо, со страшным акцентом. В общении с бойцами других национальностей использовал десяток общеизвестных слов и ругательств. Однако, несмотря на чудовищную бедность его лексикона, по несогласованным оборотам русской речи, произносимым с гортанной интонацией, по свирепому выражению лица и непременному мату можно было совершенно точно понять, о чем говорит и чего хочет Ганиев-второй.
– Как дела? – спросил я у греющихся, поймав себя на мысли, что делаю это с той же ласковой интонацией, что и Силин, когда спрашивал у Володина: «Где был Козлов?» Но, видимо, до старшины мне еще далеко, и в голос просочились нотки сдерживаемой ярости, потому что стоящие у костра, посматривая на Ганиева-второго, начали наперебой объяснять:
– Наш штукатур… маляр… бумага есть, а работай траншея… так нэ нада…
– Понял, – сказал им я, – будем решать с прорабом, а пока нужно работать там, где вас поставили. Ясно?
– Ясна, – ответил нестройный хор голосов, и в их глазах загорелся огонек надежды, но браться за кирки и лопаты они не спешили. Я еще поговорил о необходимости работать там, где тебя поставили, а не там, где ты хотел бы, и закончил:
– Я тоже предпочел бы служить на Кавказе, в Баку, например, но мне сказали: «Сибирь» – и я здесь.
Последняя фраза вызвала смех и ухмылки, наверное, они не могли представить меня в Баку.
Когда я уходил, кто-то из греющихся подлез близко к огню и обжегся. Этот кто-то стал длинно ругаться на родном языке, проклиная, как я догадался, мороз, Сибирь и меня…
* * *
На третий день после отъезда Шнуркова «субчики» дали тепло, и мы на радостях чуть было не выбросили «козла», но внутренний голос остановил нас, и хвала ему: через день тепло отключили в связи с авариями на теплотрассе.
Этого дня мне хватило, чтобы разнежиться и после отключения тепла заболеть. Знакомое саднение в глотке послужило сигналом, и я пошел в санчасть.
Усатый капитан с кобрами на петлицах заглянул мне в рот, как сорока в кость, тыльной стороной ладони коснулся лба – измерив столь древним способом температуру, выписал амидопирин, нафтизин и порекомендовал отлежаться.
– Ну что? – спросил меня Силин, когда я вернулся от доктора. Он боялся, что меня направят в госпиталь.
– ОРЗ, – ответил я.
– ОРЗ, – обрадовался прапорщик, – ОРЗ – это не страшно… хотя ОРЗ сейчас самая распространенная болезнь, болезнь века, можно сказать, – «очень резко завязал» расшифровывается…
Радость Силина мне не понравилась, и я решил его подразнить.
– У меня освобождение (это соответствовало действительности), еду сейчас в Моховое: там живут друзья моих родителей… отваляюсь у них денька три, молока горячего попью…
– Т-товарищ лейтенант, – начинает заикаться Силин, – а к-как же р-р-рота?
– Поработаешь с ротой один. Суворовское правило помнишь: сам погибай…
Силин меняется в лице, но, взглянув на меня внимательней, успокаивается: догадывается о розыгрыше. И все остается по-прежнему. В четные дни мой рабочий день с развода до ужина. В нечетные того больше – с подъема до вечерней поверки. Но я, как говорит большая половина нашей роты, «балной» и позволяю себе посибаритствовать часик в общежитии утром, после развода, и в обед, когда Силин кормит роту.
Чувствую я себя скверно: температура, больная глотка и заложенный нос раздражают. Нервы мои похожи на балалаечные струны, и легкого щипка достаточно, чтобы они взыграли. Я постоянно нахожусь на грани срыва, но еще ни разу не сорвался, видимо, организм подключил то, что называется скрытыми резервами.
С каждым днем я все больше влезаю в производственные дела и все больше превращаюсь в хозяйственника.
Бегут бригадиры: «нэт раствор», «нэт краска», «нэт ынструмэнт», «торка давай»… Первое время это «давай» шокировало меня, как и «ты», и я старался тут же поправить подчиненного, а потом свыкся с этим, убедив себя в том, что «ты» – это не от желания уесть или оскорбить, а от незнания других форм обращения.
Итак – «нэт краска». Найдем. Используя служебное положение, проникаю на склад – но там «краска» тоже «нэт». Однако позволить бригаде сидеть без дела я не могу. «Все наши беды, – говорил Шнурков, – от незагруженности личного состава». И я «загружаю» личный состав, вспоминая его методы: проверяю готовность поверхностей к покраске и, конечно, нахожу, что они подготовлены недостаточно. После этого я требую прошпатлевать их еще раз, просушить и ошкурить. Бригадиры не соглашаются со мной, но, после недолгих препирательств, вновь берутся готовить поверхность к покраске, и, таким образом, проблема решается. Так или почти так решаются другие «нэт». «Нэт» терок и полутерок? Сделай сам: в роте целая бригада плотников. «Нэт» раствора – поднови старый. Где взять цемент? Ну ты даешь… Какой год служишь? Земляк – кладовщик, полведра отсыплет…
За неделю без ротного я освоил множество строительных премудростей: стал отличать цоколь от откоса, шпатель от терки; понял, чем отличается масляная шпатлевка от клеевой; мог по прогибам пола угадать, как проставлены лаги; узнал, как готовится клейстер для наклейки обоев и какая температура должна быть у стен, чтобы обои после наклеивания не отставали и не пузырились. Я был способным учеником: все, что мне удавалось «выведать»
