устроен, что открывается только снаружи. И кто бы мог подумать, сокрушался лесник, что стальная ловушка защелкнулась, загубила человека по прошествии стольких лет после войны.
Струга увидел брусья клетки, увидел на шесте задубевший от мороза носовой платок и с грустью подумал, что вот у клетки теперь свой флаг.
Клетка с виду была совсем не страшна — обсыпанная снегом, она затаилась на дне оврага, пушистым, покладистым зверем, охранявшим свое клеточное царство.
Прошли две недели с тех пор, как Валдис Струга отворил дверь клетки и, склонившись над засыпанной снегом палаткой, расслышал, как тихо и мерно тикают часы на руке у Берза.
Первый снег успел растаять. В конце октября полил дождь.
Струга, облачившись в белый халат, шел больничным коридором.
Серые прямоугольники света ложились на темный бетонный пол, где мягкие шлепанцы больных за долгие годы протерли неровные борозды, колеи, щербины. Совсем как слаломная трасса на склоне горы, когда глядишь на нее с самолета.
По коридору гулял сладковатый запах пропитавшихся йодом халатов и ватных одеял, пахло потом, мочой, карболкой. И еще — влажным гипсом.
Шуршали накрахмаленные халаты сестер, санитаров, кативших тележку с больным. Резиновые шины мягко пружинили на неровностях пола. Тележку везли из операционной. Струга прошел мимо, вспомнив сон, который ему пересказывала Эдите.
По случаю эпидемии гриппа больницу держали на карантине, посетителям запрещалось навещать больных. Потому-то Струга был не только в белом халате, но и в белом колпаке. Замаскирован под врача, чтобы не волновать понапрасну других больных.
Эдмунд Берз лежал в маленькой двухместной палате с окнами в сад.
Он обморозил ноги и руки, у него открылся ревматизм. В острой форме. Он отощал до крайности. А больше, как ни странно, Берз ни на что не жаловался.
Лечащий врач вошел вместе с посетителем.
Струга обрадовался, увидав, как навстречу ему поднимается исхудавшее лицо и на нем оживает улыбка.
Выжил в невероятных условиях? Питаясь одним свежим воздухом? Ну, а если хоть бы на день опоздали?
Струга хотел что-то сказать Берзу, но не знал, что принято говорить в таких случаях. К тому же он себя чувствовал виноватым, что не нашел Берза раньше. Он склонился над кроватью, чтобы Берз мог лучше расслышать, и спросил:
— Ну, а что с вашей подагрой?
Берз усмехнулся и ответил неожиданно громко:
— Подагра осталась в клетке. А вы что, тоже знакомы с этой штуковиной?
До сих пор Струга никому не признавался. Ни врачам, ни друзьям, ни коллегам. Даже жене не сказал. Но с Берзом у них особые отношения, ему можно довериться.
— Да, — молвил он со вздохом, — и я знаком с этой штуковиной. По-всякому пытался от нее отделаться, да пока ничего не выходит.
Врач оставил их наедине. Живя в клетке, Берз приобрел нового друга, и Струга, разыскивая клетку, тоже обрел друга. Они заговорили чуть ли не шепотом, и только отдельные слова можно было различить.
«Да, да. Терскол. Не знаю, удастся ли выбраться в этом году? А я обязательно поеду. Армянский коньяк? Рюмка, думаю, не повредит. Для здоровья в самый раз. Ну, идет, по одной. И чем же питались? Грибами. Что вы говорите, неужели грибами? Но в грибах же столько пурина, подагрикам грибы противопоказаны! В том-то все и дело! Больше не наливайте. Ну, ваше здоровье. А как насчет маркеров. Да, без маркеров там не обойтись, лучше всего с катапультой, знаете, такой патрон на пятке. Но где же такие достать? Если бы я знал! Надо что-то придумать».
После того как Берза нашли, Ритманис, которого так и не утвердили начальником, подал заявление об уходе. Перешел в другую мастерскую. В той мастерской ответственных заказов, правда, поменьше и возможности поскромнее, но лучше быть крупной рыбой в маленьком пруду, чем мелкой в большом, по крайней мере так рассудил Ритманис, и никто его тут не упрекнул.
Писатель Нупат успел закончить роман-детектив об убийстве Берза и возмущался, что теперь придется переделывать начало и конец, потому как он все-таки реалист и правде жизни смотрит в глаза. Он навестил Берза в больнице, они оба от души посмеялись над страницами, где описывалась смерть Берза. Кошелек был пуст, так что писатель скрепя сердце и, конечно, с любезного разрешения Берза, во имя поддержания семейного бюджета поступился своими принципами. Он не переработал ни начала, ни конца и героя романа отправил на тот свет. На титульном листе, где прежде стояло «Документальный роман», писатель оставил просто «Роман», тем самым и волки остались сыты, и овцы целы.
И Антлав, и Новадниек, и другие ответственные товарищи наведывались к Берзу в больницу, маскируясь белыми халатами и колпаками. У врачей отбоя не было от посетителей. Берз с каждым выпивал по рюмке коньяка и вскоре почувствовал, что подагра опять начала грызть кости.
Берз поправился и продолжал руководить архитектурной мастерской.
Поведение Эдите в отсутствие мужа ставилось всем женщинам в пример.
Диндана судили. Смягчающим обстоятельством при вынесении приговора послужила яркая речь потерпевшего Эдмунда Берза о клетке, которую Диндан якобы носил в самом себе. Диндан, правда, мало что понял из той речи и даже решил, что Берз от долгого сидения малость свихнулся.
Мара, наивная садовница, была потрясена, когда узнала, что ее возлюбленный оказался преступником, и полгода находилась на излечении в психиатрической клинике.
Ирбе, как всегда, на именины подарил Эдите девять алых роз.
Только родители Диндана, учителя-пенсионеры, не вынесли удара и тихо ушли из жизни.
Федоров в феврале заболел гриппом, и Струге не дали отпуска. Так он и не выбрался в Терскол покататься на лыжах.
В разгар зимы, когда земля затвердела и лесные работы шли полным ходом, к клетке подъехал трактор-тягач и опрокинул ржавые брусья.
Вот вкратце и все про клетку.
Промозглым и голым зимним утром по Суворовской улице в Риге,
