Собрав волю, он заставил себя говорить ещё пять и почти оборвал фразу. Кажется, никто не понял, что лекция кончилась. Пришлось добавить:
- Авторство изложенных вам мыслей вы вправе приписать новичку на Дальнем Востоке. Ибо неизменно правило - чем больше опыта, тем меньше уверенности. Но моя безаппеляционность основана именно на опыте, дамы и господа! Во времена, когда ваши родители, наверное, ещё только ходили в школу, мне довелось участвовать в боевых действиях в этой части Азии, в частности, в воздушных десантах. Если солдат прыгал первый раз, шансы сломать конечности были пятьдесят на пятьдесят. Второй раз - восемьдесят на двадцать. И не оставалось сомнений, что в третий он расшибется... Это относится здесь и к судьбе деловых людей с Запада. Но мой первый деловой прыжок сюда был единственным: я остался и никогда не покидал Азии. Думаю, это общий путь с Запада на Восток для людей с нераспыленным запасом надежд, людей первого и единственного прыжка, людей, которые прибывают не для пробы, а навсегда. Они формулируют новую тенденцию: "Производить на Востоке и возвращаться с товарами на Запад"... Вот таким оборотнем стал киплинговский постулат, что Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и вместе им не сойтись!
Бруно принял от поднявшейся к кафедре девушки десятитысячную купюру и, вложив её в бумажник, сверкнувший золоченым вензелем, закончил:
- Сходимся, я надеюсь... В поисках общего процветания...
Аплодисменты смешались с грохотом трехсот стульев. Президент студенческого клуба поблагодарил в микрофон за интересное, как он сказал, устное эссе представителя нового технологического направления в финансовом бизнесе.
Русский, если это был русский, потащился за Барбарой к выходу в фойе. Бруно попытался вспомнить лицо танкиста, которого на его глазах прикончили возле баррикады в сорок пятом. Проскочила дикая мысль, что русский - сын злосчастного танкиста или ещё какой родственник...
Бруно спрыгнул с подиума и догнал парочку.
- Вся лекция читалась для тебя, дорогая... Я видел, что ты делала заметки, - сказал он по-французски Барбаре.
Складки серого костюма не стесняли её движений и делали походку свободней и шире, хотя Барбара была в туфлях на прямом японском каблуке.
Русский казался загнанным существом, привычно ждущим, когда на него обратят внимание.
- Здравствуй, Бруно, - сказала Барбара, протягивая ладонь.
Лябасти подержался за кончики её пальцев.
- Европейское рукопожатие, прибыв на Восток, выродилось здесь окончательно, - молвил Бруно, - превратилось в нечто вроде касания носами на Соломоновых островах.
- Это Бэзил Шемякин, корреспондент русской газеты, - сказала Барбара.
- Вы явились из интереса или за кампанию с госпожой Чунг? - спросил Бруно, не переходя с французского на общепринятый английский.
- Много философии и общих мест, - ответил с хорошим произношением русский. - Отдавать в зал десятитысячную бумажку мне показалось все-таки рискованным приемом.. И... как бы это сказать... слегка вычурным. Именно так.
- Экземпляр застрахован, - ответил Бруно. Церемонно повернувшись всем корпусом к Барбаре, он добавил: - Мой новый знакомый и твой друг так образован, Барбара! В этих краях почти не владеют французским...
- Он работал во Вьетнаме, Бруно, потом в Лаосе и Камбодже. Как и ты в прошлом, - сказала Барбара. - Из немцев и русских получается хорошее французское тесто, наверное.
- Вы в самом деле были в Индокитае? Когда же?
- Шестидесятые и семидесятые, - объяснил Шемякин. Ему не хотелось говорить на эту тему. Дороги могли и пересекаться. Скажем, в Легионе.
- Первый русский в Сайгоне в семьдесят пятом, первый русский в Пномпене в семьдесят девятом, - сказала Барбара.
- И первый русский в студенческом кампусе сингапурского университета на моей лекции... И первый русский в компании с известной финансовой пифией этого города-банкира... И первый русский... где и с кем вы ещё собираетесь появиться, месье... месье...
- Шемякин, - сказал Бэзил.
В таких случаях он говорил себе: "Не злись". Во-первых, Бэзил ощущал личную неприязнь к себе со стороны Лябасти, а это к делу не относилось. Во-вторых, банкир с симпатией относился к Барбаре и мог оказаться её источником информации.
- Прошу извинить меня, - перешел Бэзил на английский. - Я выйду в парк, полюбуюсь на сальто-мортале экстремалов-велосипедистов, а потом побуду в фойе, посмотрю выставку... Хорошо, Барбара? А вам ещё раз большое спасибо за лекцию, сэр. Мне приходится только сожалеть, что очередь подержаться за купюру до меня не дошла...
- В чем же дело! - сказал Бруно. - Пожалуйста...
Он сделал движение, будто собирается достать бумажник.
Русский развел руками и ушел.
- Галльский петушок, - сказала Барбара по-французски.
- Ты про него?
- Из двоих француз только ты... Не нужно, дорогой... Он ещё не стал моим дружком в твоем понимании дружбы... Как бы там ни было, я действительно сожалею, что не могу ответить на твое чувство. Я заговорила об этом в последний раз и понимаю, что нарушила соглашение...
- Достигнутое высокими сторонами в ходе переговоров на борту джонки да Сузы, - докончил фразу Бруно. - Но остается вопрос, пока неразрешимый для меня. Зачем ты на самом деле появилась на лекции?
- Твой телефон два дня молчит, Бруно. Ты скрываешься. Даже Рутер Батуйгас не говорит, где ты. О лекции было объявлено ещё две недели назад. Вот я и попытала счастье...
- Нечто важное?
- Помнишь мою колонку в "Стрейтс таймс" о крахе "Голь и Ко" и "Ли Хэ Пин" и ещё о том, как все началось с приобретения Клео Сурапато позолоченного кулака?
- Да.
- Я видела кулак в конторе адвокатской фирмы "Ли и Ли". Клео переправил реликвию старой лисе Ли. За какие услуги?
- О том, что реликвия перешла в другие руки, я знаю... В этом посодействовал некий бакалавр Ван Та, дружок сына Клео. А вот за какие услуги - не ясно... Но я все равно признателен за информацию, Барбара. Как я могу отблагодарить тебя за заботу?
- Пообещай не трогать русского, - сказала Барбара. - Вот все, что мне нужно...
Было что-то зловещее в том, что золоченый кулак, украденный с грузовика на берлинской Рейхштрассе, проскочил обыск французской жандармерии, осмотры в казармах Легиона, уцелел в болотах, джунглях и пожарах только для того, чтобы превратиться в фетиш, из-за которого два китайца готовы перегрызть друг другу глотки и растоптать его, Бруно. Из-за трехсотграммового куска старого дерева...
- Ты просишь невозможное, Барбара.
- Как это понимать?
- Его невозможно тронуть. В том смысле, что мне это бы и в голову не пришло... Как бы я его не ненавидел! От русских теперь приходиться держаться подальше. Все, что связано с ними, попадает под лупу. Протяни ему руку, и фото навсегда останется в файлах Интерпола...
В зале, где, кроме Бруно и Барбары, уже никого не было, выключили подачу кондиционированного воздуха. Парило, а лицо Бруно оставалось сухим. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь затемненные стекла, серебрили седину в его усах, хотя ежик над выпуклым лбом стоял безупречным соломенным нимбом. Косой шрам на крутом подбородке порозовел, тени под глазами стали коричневыми, вечными от вечной усталости.
Барбара быстро провела ладонью по ежику. Он оказался необычно мягким.
- А я думала, твои волосы жесткие.
Бруно коснулся губами её руки.
- Я вот что... вот что...
Не следовало, конечно, ему сообщать.
- Мы дадим колонку, Бруно... Общие идеи получены от аудиторского совета, а детали предоставил адвокат Ли... Они собираются разгромить Клео Сурапато. За то, что в деле о банкротстве Ли Тео Ленга он как бы олицетворяет бывшего партнера "Ассошиэйтед мерчант бэнк". Клео разденут догола, вываляют в перьях и проведут в таком виде по Сити...
- Там, где кровь голубая, и богатства старинные... Это, кажется, твой стереотип, Барбара?
- Подумай о себе, Бруно, - сказала Барбара и пожалела о допущенной слабости.
Лябасти взял её за локоть и мягко повернул лицом к выходу. Она почувствовала, как напряглась от сдерживаемой ярости, сделалась деревянной его рука.
Русский, оказывается, действительно торчал в фойе - рассматривал сероватые акварели "постбиологической живописи", выставленные японским аспирантом. Как сообщалось на специальном плакате, любовь, дружба и общественно-полезная деятельность кольчатых червей в океане на глубине пяти тысяч метров будили, оказывается, нужные ассоциации и заставляли оглянуться на последствия электронной цивилизации на земле.
- Вон твой коллега, - сказал Бруно. Улыбка на его лице восстановилась.
- Желаю удачи, - сказала Барбара.
Обычно Бруно испытывал чувство гадливости, наблюдая парализующее воздействие людей, оперирующих большими деньгами, на представителей низших классов. Севастьянов, несомненно, являлся таким представителем. Как все российские бизнесмены, в первом поколении соприкоснувшиеся с крупными суммами, в душе он оставался нищим. Отступные, которые Бруно Лябасти решил ему предложить через Клео или Джеффри, москвичу не переварить в сознании так же быстро, как это сделал бы его коллега, выросший в условиях рынка. Необходимо время, чтобы Севастьянов обвыкся со сделанным предложением. Принюхался, скажем так, к наживке.
