международная комиссия…
– А еще он отказывался предоставлять документы прокурорам, работавшим с нацистскими преступлениями, – она дорисовывает Пьеру всю картину. – Прикрываясь тем, что Красный Крест соблюдал нейтралитет.
– Ах, ну как же, знаем-знаем, – с иронией откликается Антуан. – То-то в войну он отличился неприятной склонностью прогибаться.
Швейцарские представители, снисходительные к нацистским должностным лицам, отказались тогда выступить против депортаций. Те из них, кто посещал концлагеря, не составили никаких претензий к условиям интернирования. Дипломатическая слепота, подпитываемая антисемитизмом, замечает Антуан. Нейтралитет допускал такие сделки с совестью. После освобождения международный Красный Крест от души постарался, чтобы о них забыли. Частью таких стараний было, кстати, и участие в руководстве ИТС. Уполномоченные работали над достижением продолжительного мира, продвигая для ратификации новые женевские соглашения. Но человеколюбие не исключало и политической повестки дня. В холодной войне Международный комитет Красного Креста давным-давно выбрал, на чьей стороне ему быть.
Ирен встает покурить у окна.
– В восьмидесятые, – размышляет она вслух, – вроде бы начали говорить о распространении репараций и на тех, кого угнали на насильственные работы.
– Для Германии это были значительные финансовые ставки, – подключается к разговору Пьер. – А если Одерматт тормозил ход расследований, чтобы задержать выплаты компенсаций? Выиграть время и дождаться, пока все умрут?
– Такой была гипотеза Эвы. Когда он вступил в должность, срок ответа стал длиться от нескольких месяцев до многих лет. Когда пала Стена, нас затопило валом почты из бывших коммунистических стран. Недорасследовано почти четыреста тысяч обращений…
Вот как раз в этот момент и появился на сцене Пол Шапиро. Целых десять лет директор Музея Холокоста в Вашингтоне пытался убедить Международную комиссию открыть фонды ИТС для выживших и заинтересованных лиц. Но, хотя он и происходил из семьи, уничтоженной во время Холокоста, международные представители удивленно поднимали брови при виде такого абсурдного запроса. Из одиннадцати стран, которые могли решить судьбу архивов, большинство ими почти не интересовались. Остальные, такие как Германия и Франция, скорее склонялись к тому, чтобы их тайны оставались запертыми в долгом ящике. Они возражали против открытия архивов, ссылаясь на защиту личных данных.
– Нас вообще держали от всего этого подальше – до того дня, когда Шапиро получил разрешение посетить ИТС с членами Международной комиссии. Вышла инструкция не отвечать на его вопросы. Это озадачило всех. Атмосфера – как при официальном визите в СССР! Он затребовал опись фондов, Одерматт настаивал, что ни одной не сохранилось… Потеряв терпение, Шапиро подключил ассоциации бывших узников концлагерей и прессу. Он заявил, что запрет на доступ к этим бесценным документам попахивает отрицанием Холокоста вообще. Это так меня потрясло, что я просто заболела.
– Помню, – говорит Антуан. – Ты лежала пластом с температурой тридцать девять.
– Я уже больше десяти лет работала в ИТС. Эва умерла совсем недавно. Этот эпизод привел меня в чувство. Я осознала, что центр лишал выживших важнейших ответов. Многие так и умерли, не дождавшись… Никогда этого не забуду.
В конце концов Пол Шапиро восторжествовал над злокозненными интригами своих оппонентов. Решающим оказалось избрание Ангелы Меркель. Назначенная ею министр юстиции сняла последние юридические препоны. Увидев, что партия проиграна, Международный комитет Красного Креста вышел из игры.
– Какая история! – восклицает Пьер. – По крайней мере, все хорошо кончилось. Так бывает не всегда.
– Это точно. Сейчас наши двери открыты для заинтересованных лиц и потомков, учителя приводят школьников… Сталкиваясь с ними в коридорах, я всегда думаю о бывших заключенных, после войны работавших здесь. И говорю себе: они были бы счастливы это видеть.
Даже когда центр был оружием в холодной войне, в нем работали следователи совестливые, посвятившие себя жертвам. «Вот они и есть настоящее лицо ИТС», – так она размышляет, любуясь у окна освещенным куполом Дома инвалидов. Да и, наконец, остаемся мы.
Пьер восхищается тем, что в мире, которым правит чистоган, международный архивный центр занимается возвращением предметов, не имеющих никакой торговой стоимости.
– Это великолепный проект, – со значением говорит он.
– Когда директриса поручила мне эту миссию, я очень боялась. Ведь она предполагала встречи с потомками. А на самом деле такие встречи вовсе не то, что я себе навоображала. Они сложнее и непредсказуемее, и содержательней, чем мне казалось…
Теперь она думает о красивом лице Лусии, о переживаниях Агаты и Эльвиры, обновивших память о своих умерших. О растерянности Руди Винтера, когда они прощались на той берлинской улице.
– Сейчас я не жалею, что согласилась. И пусть даже не знаю, как на них повлияют эти предметы. Антуан настаивает, что они лишат их покоя; он прав.
– И как там, в Габрово? – спрашивает Ирен у Хеннинга, откидывая штору в своем кабинете.
– Сыро. Мило.
Он расписывает, какие там православные монастыри на склонах горы, как красивы болгарские певицы с цветочными венками на волосах, заплетенных в косы, как узкие мощеные улочки змеятся меж деревянных изб.
– И все это под непрерывным и холодным дождем. А дочь моего заключенного так разволновалась, что вся обрыдалась. Хорошо хоть я носовые платки захватил.
Ее удивляет, что его лицо под густой порослью рыжих волос кажется помолодевшим. Даже щеки немного посмуглели – у него-то, к которому никакой загар не пристает.
– Как бы там ни было, поездка явно пошла тебе на пользу. Видок что надо.
Приглядевшись повнимательнее, она замечает, что и синие круги у него под глазами исчезли.
– Близнецы стали спать без просыпу?..
Он кивает, в улыбке – триумф победителя, но и боязнь сглазить. Он с боем добился, чтобы его родители приглядели за ними в его отсутствие. В первый вечер те были в двух шагах от звонка в социальные службы с просьбой о помощи. На следующий его мать подключила раковину-проигрыватель, подарок Ирен, чтобы через нее транслировать сказки братьев Гримм. Через час они уже спали без задних ног. Это чудо повторялось и в другие ночи. Если звуки материнского чрева их нервировали, то маленькие обезглавленные людоедочки и детки, которых откармливали в клетке, пошли на «ура».
– А ты-то разыскала своего выжившего чеха? – интересуется он.
– Вчера мне позвонил парень из Центра Визенталя.
Весной 1975 года Лазарь действительно связывался с Визенталем, чтобы сообщить ему, что в одном из баров Мар-дель-Плата он опознал бывшего убийцу из Треблинки. Мужик руководил консервным заводом около порта и представлялся Гильермо Кабралем. Говорил он с сильным немецким акцентом и имел особую примету, которую невозможно забыть: кожа и брови казались выгоревшими на солнце. Визенталь подумал, что речь может идти о Лотаре Кунце, баварце, – он служил в СС и после войны бесследно исчез. Он зарекомендовал себя давно, еще в Хадамаре [59], в реализации политики уничтожения лиц
