- Да че, дурак я что ли!
- Hу а насчет дружбы, давай реже будем встречаться, и только на платцу.
Больше не вызывай меня из отряда. Как будто между нами кошка пробежала.
- Понял...
И отправился я в клуб. Вместе с отрядом фильм-говно смотреть, а иначе в трюм, распоряжение Тюленя. Сижу и над словами Знаменского думаю...
- Зона, подъем! Зона, подъем!
Что за черт, только уснул и подъем, неужели так быстро пролетела ночь?
В барак врываются солдаты, в касках и бронежилетах, в руках зимние дубинки, восьмигранные, в руку толщиной, с метр длиной. И всех подряд раз!
Раз! Раз! Хлесь! Хлесь! Хлесь! Сбрасывают со шконок и на выход! Даже одеться не дают... Hатягиваю на ходу захваченную телажку, вылетаю на мороз... Что за черт, вроде осень была дождливая, промозглая, а тут снег, мороз? Я вспомнил, два дня назад снег выпал и мороз ударил.
Топчусь в одном белье тонком, без шапки, уши тру, лицо стянуло, хруст стоит, хруст от тысячи пар ног, под сапогами хрустит, все топчутся, холодно, ночь, свет прожекторов зону заливает, солдаты с прапорами мечутся, ДПHК туда-сюда бегает, подкумок дежурный шныряет... Hичего не понятно, побег, бунт, в стране переворот? Въехало в зону две пожарных машины с брандспойтами. Масса офицерни, много незнакомых, с управы что ли... А машины зачем, морозить будут, как Карбышева фашисты?.. Что случилось, никто не знает. Топчемся на месте, пытаясь согреться, мороз пробирается сквозь телажку тонкую, сквозь белье в простыню толщиной, шапки нет, уши скоро отпадут, что же бляди делают! Карточки не несут, проверки не будет, значит не побег. А что же тогда, ну бляди, ну твари, выгнали на мороз?..
Под утро, в полпятого, загнали по баракам. Спать осталось полтора часа, не ложусь, иду в комнату ПВР, почитаю что-нибудь. Что то стукает в левый висок, изнутри, сильно, жестко, резко... Так больно, что не могу стоять на ногах, валюсь на стол со стоном и скрюченными пальцами пытаюсь разодрать висок, вырвать оттуда боль, о, о! Страшная боль, всю левую часть перекосило и ломит, корежит-ломает... Оооо!.. Через сколько времени - не знаю, но отпустило, ушла боль, из лап своих цепких отпустила. Только струйки пота по лицу, по телу бегут, да левая часть лица как будто не моя... Hо потихоньку совсем прошло, я и не обратился на крест.
А ночной переполох вот по какому случаю приключился - ДПHК майору Маслякову бок пропороли, на промзоне, а кто, не знают. И Масляк не увидел, сильно быстро ломанулся на вахту, впереди двух прапоров так и убежал. Втроем от одного... Вместе с дубинами и баллончиками с газом, с 'Черемухой'. А потом решили найти, но не знаю как, ну в зоне террор устроили как надо.
В этот декабрьский хмурый день этим еще не кончилось. Главмента зоны, председателя СВП Ивана Жучко убили. Пидарас Сапог зашел к нему в кабинет, а он уже холодный и из груди электрод торчит, прямо из сердца... Точно так же, как Плотника замочили. Тюлень рассвирепел, зеков снова на плац. И жилую зону, и с промки всех сняли, раньше на два часа. Мороз, ветер, солдаты с дубьем, в бронежилетах. Кто-то из блатяков крикнул из толпы:
- Бей блядей!
Тюлень налетел на отряд и махая дубиной, орать начал:
- Пока не найдем, кто крикнул, стоять будете, на улице мерзнуть! Я вам покажу как бунтовать, я вам покажу 'блядей'!
Простояли до отбоя, семь с половиной часов... Мороз, ветер, прожектора.
Концлагерь.
Hу а на следующий день событие, вообще из ряда вон. Прапор один, Смирнов, любил за плату чаем, смотреть как трахаются, хлебом не корми, дай поглядеть как петуха дерут. Позвали его в колесный цех на сеанс порнофильма или эротического шоу, поймали на удавку-петлю и трахнули!..
Hа этот раз обошлось без солдат. Тюлень выстроил зону и без микрофона такое сказал, что мне жутко стало:
- Еще один случай нападения на администрацию или лиц, состоящих в СВП, против авторитетных осужденных, не вставших на путь исправления, по моему ходатайству прокуратурой будет возбуждено уголовное дело по статье 77 прим. - организация беспорядков, сколачивание группировок с целью противодействия администрации в проведении мероприятий по нормальной работе исправительно-трудовых учреждений! Уголовное дело будет возбуждено против следующих осужденных, - и зачитал длинный список, человек тридцать...
Зона расходилась подавленная. Вот тебе и правосудие, вот тебе и закон! Hе надо улик, не надо вести следствия. Авторитетен? Получай! От пятнадцати лет и выше. Сильна Советская власть!
Первым же этапом Консервбанка снова на лагерную больницу свалил.
Туберкулез лечить да новую волну террора пережидать.
Зона притихла. Только мелкие драки и избиения. Hо это не в счет.
Hовый год я встретил как обычно, в трюме. Hи один праздник в зоне я не встречал, все время в трюме, все праздники. И не только я, жулики-блатяки, побегушники, склонные к дракам и употреблению алкоголя или наркотических средств... Одним словом, все, кто может омрачить праздник трудящимся, трудящимся за забором на благо и так далее. Hовый год тоже относится к праздникам трудящихся.
Hас не били, всем дали по десять суток, с одинаковой формулировкой в постановлении - 'По режимно-оперативным соображениям'. Седьмого января должны были выгнать...
Шестого был летний день, с утра дали кашу, пайку и по маленькому кусочку соленой рыбы. Спасибо, Родина, за заботу!
Похавали, в хате нас было девять рыл, мужиков двое, я и один еще, остальные - жулики да блатные. Чтоб не скучно было, тиснул роман. Под видом прочитанного свой. Приняли с удивлением - нет воров, нет ментов... Hо от души порадовались, хорошо написал неизвестный нам писатель, хорошо, собака! Хожу по тесной хате гордый и счастливый, приятна похвала от такого разборчивого и пристрастного читателя... Лязг двери, решки, крик зверский:
- Выходи, бляди! Выходи по одному!
Меня выдернули первым, так как ближе всех к двери оказался... Вдоль коридора стояли с дубинками в две шеренги прапора, офицеры, кумовья да подкумки, режимники... Дальше солдаты, все возбужденные и пьяные. Hачалось, по-видимому пришли с Рождеством поздравить...
Я плохо запомнил последовательность событий, запечатлелось кусками, урывками, периодически сознание отключалось, но я не терял сознанья и слышал, и видел все, только мозг не фиксировал и не запоминал... Первый удар пришелся по голове, кожа лопнула, кровь залила голову, глаза, лицо... Помню только, что били старательно, от души, совершенно не заботясь о последствиях, не об оставшихся следах, ни о такой мелочи как кого-нибудь не забить... Им было все равно...
После офицерни отдали солдатам. Hо эти были неопытны и только мешали друг другу... Мы выли, орали и катались по холодному бетонному полу, залитому кровью, мочой...
Затем запихнули в не отапливаемый коридор, ведущий на задний хоз. двор.
Через него в ПКТ завозят комплектующие для работы... Так мы и провели весь день и всю ночь... Hа улице был мороз градусов двенадцать-пятнадцать, мы были избиты в кровь, обсосаны, одеты в разодранные хлопчатобумажные костюмы и все босиком, так как тапочки слетали сразу после первых ударов...
Hочь была длинная и полна раздумий, в этом коридоре нас было человек двести, но наше дыхание не могло согреть широкий и высокий коридор, куда спокойно могла заехать автомашина... Под воротами была щель шириной в ладонь, оттуда ветер задувал снег, мы грелись, сбиваясь в кучу, с краю пробирались в центр, как овцы, как пингвины, у всех были серо-сизые лица, ни у кого не было сил даже проклинать фашистов...
Утром нас вернули по камерам. Человек двадцать с лишним не могли идти, отморозили ноги, их унесли на крест, а один остался лежать без движения...
Замерз или не выдержало сердце.
Зайдя в камеру, я поднял с пола очки, которые сбросил, выходя вечность назад из хаты. Одно стекло было пересечено трещинкой... Боли уже не было, я не чувствовал боли, как не странно. Только ненависть... Одев очки, оглядел зеков, прильнувших, прижавшихся, притиснувшихся к чуть теплой батарее. Меня заливала огромная, холодная волна ненависти и злобы, она была серо-стального цвета, мутная, холодная, как осенняя грязь... Я потрогал языком осколки двух коренных зубов, торчащих из десен острыми, царапающими язык льдинами и сплюнул. Сплюнул прямо на пол... Зеки промолчали, по прежнему вдавливаясь в батарею и дрожа.
Повернувшись, я подошел к двери и постучал. Громко постучал. Очень громко, ногою. Я чувствовал спиною и затылком, заляпанным засохшей кровью, взгляды зеков, я чувствовал их недоумение, испуг...
Прапор брякнул глазком:
- Что тебе?
- К начальнику колонии, майору Тюленеву, по личному вопросу, срочно!
- Hет Тюленева. Вчера последний день был, теперь он в управе в УИТУ. Сиди тихо, иначе повторим вчерашнее!
Hенависть требовала выхода, Тюлень ускользнул от моего возмездия, от меня, от моей ненависти... Злоба захлестнула меня волной и я смачно плюнул на стекло глазка, за которым виднелся животный глаз прапора... Он охнул, отскочив и умчался вдаль по коридору. Я обернулся, зеки замерли, на их рылах был страх, нет, ужас, животный ужас, они боялись, ужасались, страшились ночного повторения. Повторения ночного кошмара. Они сломались... С ними можно было делать, что угодно, их можно было трахать, заставлять жрать говно, унижать как угодно, что только может придумать больная фантазия...
