Одним из первых, зоркий к пустынным далям, привычный к риску, пытавшийся водрузить свой флаг на полюсе, – Нансен. Пытливым глазом он усмотрел чудесно открывшееся – Дикое Поле, доселе неведомое географам. В голодный год он совершил экскурсию, присмотрелся и заарендовал, пока что, два изрядных, когда-то культурных имения: «Аркадию», под Саратовом, и другое – у Екатеринослава.
Он получил землю русских людей, быть может убитых его же контрагентами. Исследователь стран пустынных, когда-то восхищавший нас описаниями «вечной ночи», открыл выморочное русское добро, политое русской кровью. Путешественник и на сей раз мог бы прикрыться благородством: он является пионером, несет культуру дикому краю, научит дикарей земледелию, наконец – даст заработать населению, погибающему от голода. Эти концессии он получил не за громкое только имя, он не раз выражал громкое восхищение творцам «великого опыта», – и не ошибся целью. Без «опыта» вряд ли бы он открыл Дикое Поле и мог получить концессии. Без «опыта» население не нуждалось бы ни в его обучении, ни в его заботах: агрономы, школы, имения – учили и показывали наглядно; поля призывали золотом. Русские агрономы, техники и рабочие всегда находили приложение своим силам.
Теперь послушаем шведского инженера Седергрена, управляющего концессиями, что получил Нансен: это так поучительно («Руль», № 1131, 23 августа с.г.).
Он получил право работать своими машинами и орудиями – шведскими. Он получил привилегию ввозить их в Россию для концессий – беспошлинно. Его агрономы и монтеры, в числе пятидесяти, – шведы. Он слишком национален! Не из любви к голодному русскому народу взял он концессии. Русские агрономы и техники, умирающие с голоду на своей земле, ему не нужны. Впрочем, они могут пойти к нему – рабочими. От щедрых раздатчиков чужого предупредительно даны были Нансену семена в нужном количестве и исключительное право – полная свобода в эксплуатации всех угодий, в найме рабочих и проч. Он пользуется благоприятнейшими для плантатора условиями, когда русский рабочий доведен до отчаяния, когда свыше миллиона безработных, и рабочие руки можно иметь за плату во много раз меньшую, чем в Швеции, чем в былые года в тех же имениях. Великий путешественник и член европейских Лиг является в новой роли: плантатора, с русскими рабами.
Явление знаменательное для оценки хищнических устремлений на Россию. Уж если Нансен так поступает, почтенный и благородный Нансен, кому вручена была высокая миссия, – опекать эмиграцию, – чего же спрашивать с тех, у кого и на лбу выжжено: иду выгребать остатки:
«России никакой нет, а есть – Дикое Поле!»
Знаменательно и для нас, бедных чувством национального.
Нансен – националист; не забывает своего, шведского, и горд, что он, швед, учит Дикое Поле и… помогает.
Но… он не совсем доволен. И беспошлинно, и свобода, и семена получил, и на насиженное место сел, хоть, конечно, и порастрепанное, но окультуренное, не в степь Мургабскую… – и убыточно! Правда, это его управляющий говорит – убыточно. Но какой же арендатор станет торжествовать? А вдруг, после срока-то, и набавят, передадут другому?! Да и неудобно слишком торжествовать удачной эксплуатацией добра, оставшегося после ограбленного, выгнанного и, быть может, даже убитого русского человека. Неприлично все же…
Убыточно?.. Но почему же, даже при таких разлюли-малинных условиях, – убыточно?!.
Ответ имеется. И ответ знаменательный.
«Принудительно-низкие цены на зерно».
Было бы куда приятней по высоким ценам расторговаться, взять с чужого имения побольше. Кстати… какое бы словечко нашел в своем шведском словаре почтенный Нансен, если бы, скажем, выгнали его из его шведской мызы, наплевали бы на письменный стол в его кабинете, где писал он про свои подвиги, где северная сова на книжном шкафу посажена, а белый медведь в ногах валяется, – и вдруг такой же почтенный, хотя бы Амундсен, или друг человечества Макдональд взяли бы да и прикатили со своими машинами беспошлинными, стали бы на его шведах и шведках ездить и еще жаловаться: мало?!
«Слишком много у русских рабочих – гулевых дней!»
Нансен из Швеции своей видит: ленивые русские рабы, все гуляют! И грустно сердцу плантатора.
«Полнейшая дезорганизованность русских рабочих, склонных то и дело митинговать!»
Нансен хороший организатор, и вполне понятно, что «дезорганизованность» его режет. Да досадно. Пришел человек на чужую землю, привел своих инженеров и управителей, получил рабочую русскую скотинку… – а она в вопросах там разбирается: почему – Нансен, да почему шведы-немцы, да почему семена ему выдают и машины без пошлины, а мы и за сахарок, и за спички, и за петухов даже налог платим? а как же сказывали – что вся земля – народу, а тут какому-то путешественнику какие именья дадены?! своих господ повыгнали – перебили, а пришел хлюст какой-то и недоволен, что Десятую Пятницу гуляем?!.
Надо думать, что происходит «итальянская» забастовка. Шевелиться начинают мозги, и кричит рождающееся в ущемленности чувство национальное:
«Проданы-то за что?! Труд наш пойдет какому-то Нансену и шведам, которых русский царь Петр разбил, неподалеку, под Полтавой, которых недавно не было и слышно, а теперь покрикивают: „ходи веселей!“»
И вспоминается сладкий сон, – как здесь было, когда в школах учили, в больницах лечили, зарабатывали в уборку по три да по пяти в день на золото, когда ситец стоил пятиалтынный, фунт колбасы гривенник, бутылка водки три гривенника да еще ка-кой!..
«Крестьяне, разоренные большевизмом, без лошадей и орудий, с завистью и ненавистью глядят на привезенные Нансеном беспошлинные машины, а представители сельской власти и прочие, пользуясь этим чувством, разжигают ненависть к иностранцам… якобы грабящим русский народ».
Нежданно и неприятно это для Нансена. Он ждал, очевидно, совсем другого: признательности, покорности и… дохода? В пустынях Севера он привык иметь дело с покорными самоедами, с преданными собаками, которых питал рыбкой. Хоть и Дикое Поле, а до собачьей покорности еще не дошел народ. Что-то сильно поранено и болит в народе… И уж наверное открывается истина: иностранцы грабят, при пособничестве своих грабителей!
Из «экспедиции Нансена» вытекают важные следствия – и для нас и для «колонизаторов». Одно – несомненно положительное: в народе начинает пробуждаться национальное чувство, хоть и в грубо-элементарной форме, – но таков предметный, жестоко-грубый урок: грабеж нашего, русского достояния и эксплуатация русской силы, преданной на бесправие. Другое – жуткое: разжигание племенной вражды. Пружина будет натягиваться. Колонизация намечается, ширится – ненависть разливается, густеет. Сеется страшное, что придется пожать другим, вовсе, возможно, и неповинным. Но пусть не винят народ, если настанет страшное – суд народный. Идет по Дикому Полю молвь, вымаривают, продают чужим. Глаза открываются все шире, и с чувством оскорбленности за свое, родное, по крови близкое, нарастает ненависть и пожар. Места вымерших деревень и сел, всюду, где вымел голод; места, где чужаки выжимали пот-кровь, – целы, и память о них жива: и горе тем чужакам, кого захватит в этих местах пожаром – все выжжет. Дикое Поле начинает просыпаться.
Август 1924 г.
Ланды
(Русская газета. 1924. 31 авг. № 109. С. 2)
(О «неудавшемся» поколении)
С большим интересом и волнением прочел я статью – исповедь Александра Туринцева, напечатанную «Днями» (5 сентября, № 556), «в качестве материала, характеризующего одно из современных настроений». Статья остро ставит вопрос об «отцах и детях» и, очевидно, попала в цель: и напечатавшая ее газета, и передовая статья парижской сейчас же отозвались и поставили диагнозы: 1 – «опустошенные души» и 2 – «реализм издерганных нервов». Согласное заключение – болезнь. Один из диагнозов («Дни») установил и причину «болезни»: «мечом войны и… огнем революции (курсив мой) создается, воистину, неудавшееся поколение – поколение опустошенных душ!»
Знаменательное признание одного из «завоеваний» революции!
Другой ограничивается – любимое словечко! – «нервами»: …«это вообще результат потрепанных нервов, не успевших прийти в порядок. Чем скорее произойдет выздоровление, тем лучше».
А если не произойдет?! Если и болезни-то никакой нет, а просто – ради приятности выдумана она имеющими склонность к врачеванию?! Мне представляется, что исповеданное А. Туринцевым, представителем нового поколения, есть результат войны и «огня революции», как следствия «насильственно подогнанной под „идеи жизни“», – собственные слова «больного и опустошенного», и он совсем не нуждается в диагнозах, а напротив: к кому-то вчиняет иск. Тон статьи его очень решительный и по-военному, сжатый, и содержание – отказ от былых руководителей; а представители этих руководителей, вместо ответа по существу, перевели разговор на медицину!
