А на экране снова ликование победы и снова с лицом Ростроповича. Сейчас он стоит недалеко от президента России на балконетрибуне среди тех, кто приветствует огромную ликующую толпу внизу. В синем костюме, он выглядит очень молодым и воистину счастливым. Он посылает толпе воздушные поцелуи и с подлинной искренностью, надрывая голосовые связки, произносит: -- Мои дорогие, мои любимые соотечественники! Я вам могу сказать только спасибо за два самых счастливых дня во всей моей жизни! Спасибо вам! И тут же голос за кадром комментирует: "Глядя на Мстислава Ростроповича, мы вспомнили, как мы прилетели в Берлин, когда там рушили Берлинскую стену. Как он играл там для воссоединившихся немцев. И мы поняли, что рухнула и наша невидимая стена, отделявшая нас от собственной нашей тысячелетней истории, от всего мира, от правительства, каждого от каждого. Стена лжи, злобы, недоверия". А камера затем направляет свой взор на толпу, в которой промелькнул Евтушенко, что-то неслышимое на записи произносит академик Шаталин, и голос комментатора: "Праздничные митинги шли по всему городу". И тут в кадр вклинивается фрагмент какого-то концерта, где прекрасная Людмила Сенчина в белом с серебром платье исполняет песню на слова Окуджавы "Ах только бы тройка не сбилась бы с круга, бубенчик не смолк под дугой"...
Глава 11. Вне бытия
Она подошла к телевизору, чтоб совсем его выклю чить из сети. И на смену Людмиле Сенчиной экран представил Николая Гнатюка, задушевно исполняющего одну из самых популярных своих песен: ...Ветер пропах... Тем теплым августом, я тебя ждал Робко и радостно, робко и радостно в ставни стучал. С белыми ставнями с белыми ставнями дом над рекой, Где мы оставли, где мы оставили что-то с тобой. Милое давнее где-то за далями в дымке сплошной, Ставенки скрипнули, словно окликнули: где ж ты родной. А над покосами, а над жнивьем где-то -- от осени, за журавлем, Как же так сталося: был мне родным С белыми ставнями, с белыми ставнями дом стал чужим... "Ветер пропах, тем черным августом", -- зазвучало в ушах. Инга Сергеевна с ожесточением выключила телевизор и подошла снова к окну. Уже был глубокий вечер. Снег продолжал валить и, освещенный светом окон и уличных фонарей, казался сказочнотеатральной декорацией. И эта картина вызвала воспоминания, которые она глушила в себе, чтоб не теребить кровоточащую душевную рану, которая словно вобрала ее всю в себя, не оставляя никакого пространства для избавления. Принятие решения о поездке в США было результатом шока, при котором все сместилось и перепуталось. Когда в первый день путча (ночью) муж дал согласие позвонившим ему американским коллегам поработать в США, она одобрила это, потому что главным чувством был страх нависшей угрозы никогда не увидеться с дочерью. Анюта звонила каждый день, несмотря даже на провал путча, проявляя нетерпеливое желание увидеть родителей рядом с собой. Примерно дней за десять до их отъезда, когда она была одна дома (поскольку муж был в кратковременной командировке в Москве), вернувшись в Городок, в первый же вечер позвонил Остангов, пригласив ее прийти к нему. По дороге к коттеджу она думала о том, как преподнесет ему случившееся. Посколько их встречи были очень редкими и она не очень хорошо представляла себе глубину его отношения к ней, то и не могла представить, какова будет его реакция. Как только дверь дома Остангова отворилась, она оказалась в его объятиях. Это были какие-то особые объятия. Не только пылкую страсть, но и радость исполненного желания встречи выражали его прикосновения. После этого продолжительного и молчаливого выражения своих чувств Кирилл Всеволодович, взяв ее за руку, так же молча повел ее наверх в комнатку, расположенную рядом с кабинетом, обустроенную, как маленькая гостиная. На красиво сервированном небольшом, круглом столике, покрытом белоснежной скатертью, горела свеча, стояли ваза с фруктами, коробка шоколадных конфет и несколько бутылок с напитками. По приглашению Остангова Инга Сергеевна села в одно из кресел, которое, казалось, объяло ее как желанную гостью своим уютом, комфортом и теплом. Она сидела затаив дыхание. Помолодевший, в светлосинем костюме и белоснежной рубашке, Кирилл Всеволодович разлил в хрустальные фужеры шампанское, сел в кресло напротив и, подняв бокал, тихо, скрывая волнение и проникновенно глядя ей в глаза, произнес: -- За встречу! За долгожданную встречу. Я очень скучал без вас. И в освещенной только свечой вечерней комнате хрустальный звон прозвучал подобно волшебным звукам единения в любви... При всех предыдущих встречах с Кириллом Всеволодовичем Инга Сергеевна чувствовала себя намного моложе его, чем была на самом деле. И ей нравилось это несвойственное ей ощущение быть под покровительством, которое приносило особое наслаждение принадлежности к слабому полу. Сейчас же, когда они оказались в спальне, картина их интимной встречи выглядела совершенно противоположным образом. Остангов, определившийся окончательно в своих чувствах, подогретых длительной разлукой, олицетворял почти юношескую пылкость и энергию. Инга Сергеевна же, задерганная стрессами, сомнениями и тревогами, чувствовала себя немолодым человеком с притупленной чувственностью и желаниями. И потому близость с мужчиной, который открыл в ней ей самой ранее неведомые ощущения любви, сейчас была более мукой, чем счастьем, о котором она мечтала. Она прижалась к нему вся, ища в нем не мужской ласки, а чисто человеческого участия, спасения, укрытия. Остангов же, ничего не подозревая о ее подлинных чувствах, расценил этот как новый сигнал любви, на который он откликнулся всей своей страстью. -- Я люблю вас, я люблю вас, я скучал без вас и постоянно думал о вас, -- шептал он, принося ей еще большие страдания... -- ...Я получил заманчивое предложение в Москве, -- сказал Кирилл Всеволодович, когда они вернулись в маленькую гостиную и расположились за столиком. -- Я бы желал туда вернуться с вами. Я прилетел только на один день и послезавтра снова улетаю на неделю. В этот момент Остангов, очевидно уловив что-то очень значимо неадекватное в ее реакции, в смятении спросил, заглядывая ей в глаза: -- Я что-то не так сделал? Инга Сергеевна, не выдержав его взгляда, опустила голову и в неловком смущении и волнении тихо начала говорить, протяжно и неуверенно.
-- Кирилл Всеволодович... Я, право, не знаю... Это так неожиданно... Я понимаю, мне не двадцать лет, чтоб лукавить, и у меня кружится голова от ваших слов... Остангов, вероятно почувствовав сразу, что это все лишь прелюдия к чему-то главному, что ей трудно высказать, опустил глаза, не желая ее смущать. -- Понимаете, Кирилл Всеволодович, -- продолжала Инга Сергеевна говорить, подбирая, словно исчезнувшие навсегда нужные слова, -- я всегда считала, что человек сам хозяин своей судьбы. Но сейчас я поняла, что иногда так бывает, что судьба властна над нами, и мы не всегда себе принадлежим.
Она подняла глаза на Остангова и обледенела от той напряженности, которая была в его взгляде. Ей трудно было продолжать ту, как она была уверена, глупость, которую, она "несет" этому мудрому, способному понять все с полуслова человеку. По удивительным, непостижимым законам человеческой памяти она почувствовала себя, как в раннем детстве. Это был один из тех выходных дней, когда вся семья собралась на пляж. Чтоб сократить утомительный на солнцепеке путь, решили спуститься по еще не благоустроен ным, но проложенным на холмах дорожкам к морю. Эти дорожки, соединяясь в единый путь, огибали подножья холмов, возвышавшихся над глубокими обрывами, дно которых было заброшено всеми видами отходов послевоенной жизни -- от всякого рода старой техники до разбитого стекла и пищевых отходов. В то время как все члены семьи, помогая друг другу осторожно спускались, маленькая Инга, в мгновенье вытащив свою ручку из руки мамы, решила сбежать. Лихо начав, она понеслась по инерции, в ужасе осознав, что не в силах остановиться. Родители и родственники, отчаянно крича Из-за бессилия что-то сделать, продолжали медленно спускаться -- любое ускорение грозило гибелью всем. И тут каким-то чудом оказавшийся на пути Инги куст, затормозил ее бег, и она свалилась на землю, спасшись от неминуемого падения в пропасть. "Тогда высшие силы предупредили меня, что ничего нельзя делать без оглядки", -подумала она, и то чувство обреченности, которое она испытала в детстве, охватило ее и сейчас. Почти без эмоций, обессиленно, отдавшись во власть ситуации, она продолжала: -- Дело в том, что так сложились обстоятельства, что я уезжаю с мужем за границу... Она, посмотрела в глаза Остангова и увидела, что он понял все и даже более того, что она сама могла бы ему рассказать... Пауза была невыносимой. Но Остангов, словно переодевшись в спортивный костюм, бодро встал с кресла, налил себе и ей немного коньяка и сказал с наигранной приподнятостью:
-- За ваше прекрасное путешествие!
Встретившись взглядом с Кириллом Всеволодовичем, она во всей глубине осознала постигшую ее драму. Сейчас ей стало, как никогда ясно, что всю свою сознательную жизнь она неосознанно, как бы руководимая "свыше", готовила себя к чему-то сверхзначительному, что поставит ее на высший пьедестал и как личность и как женщину. И в юности, и во время первого несчастного замужества, и когда вышла замуж за Сашу, отдавая все свои чувства семье, дочери, все свои творческие таланты и способности работе, она ощущала этот стимул "свыше". Он, этот стимул, заставлял ее постоянно самосовершенствоваться, постоянно держать под контролем свою внешность, чтоб ни на грамм не поправиться, чтоб ни на сантиметр не изменилась талия, чтоб на лице не появилось ни одной морщинки. И это предчувствие оправдалось. Судьба ей подарила встречу с Останговым! Вознаградила ее щедро! Вознаградила и... наказала, отобрав эту награду. За что? Кто виноват?! Кирилл Всеволодович, которому, очевидно, и самому нелегко было скрывать свое настроение, сказал, что приготовит кофе и спустился на первый этаж. Вскоре он появился с наполненным свежим кофе серебряным кофейником. "Подумать только! -- с отчаяньем размышляла она, восхищенно глядя на изысканные манеры академика, проявляющиеся во всем, что он делает. -- Этот человек еще мгновенье назад предложил мне стать спутницей его жизни. А может, этого и не было вовсе, этого предложения? Может, я ослышалась или мне все приснилось? -- Инга Сергеевна сделала глоток, но кофе, казалось, застрял в горле, и тут, как никогда, она ощутила всю силу любви, страсти к этому человеку.... Она вдавила всю себя в спинку кресла и захотела вообще раствориться в нем. Кирилл Всеволодович встал, подошел к ней, и она, мгновенно встав, прильнула к нему со словами: "Я люблю вас, как никогда никого не любила". Он обнял ее и стал поглаживать по спине, словно согревая от холода. Но теперь это были, скорее, отечески снисходительные ласки, нежели любовная ласка мужчины к женщине.
