Перерыв... Перерыв бы! Но нельзя. Разбредутся, потом собирай, а время Ленина дорого. В президиуме тоже томятся.
Сколько здесь девушек! Все в красных косынках. На самом деле их мало. Но уж очень заметны косынки. Даже при слабом освещении.
- Дух наш молод...
- Тишина!
Ленин появится справа. Оттуда все входят. Славушка встает на подоконник. Все-таки очень интересно - какой он такой?
Слава понимает, что такой же человек, как и все. Но и не совсем обычный человек. Он как мысль у человека. Бывает у человека мысль. Ясная и неуклонная. Ленин - это мысль народа. Ясная, определенная мысль.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе!
Он и вошел, как все. Только очень быстро. На ходу снимая пальто. Невысокий такой. Довольно-таки коренастый. В темном пальто с черным бархатным воротником. В таких пальто ходили многие знакомые Ознобишиных. Как он снял кепку, Слава не заметил. Положил пальто и кепку на стул, сел у края стола...
Что тут поднялось!
Все поднялись. Сперва захлопали и тут же поднялись. Ленин сидит. Какой-то парень стоял на трибуне. Чего-то говорил. Ничего не разобрать. Сматывайся-ка ты лучше, пожалуйста! Кончай, кончай...
А вот то, что последовало дальше, Слава осмыслить не мог. Он спрыгнул с подоконника, внезапно, и его понесло. Тем более что никто не мешал. Всех несло к сцене.
А тех, что сидели в первых рядах, перенесло на сцену. Всех несло ветром истории.
Славу прибило к сцене. Он присел на корточки перед трибуной. Никто ему не мешал. Кто-то что-то пролепетал в президиуме. Славушка догадался: взывают о порядке. Но беспорядка, собственно, не было. Всем только хотелось быть поближе к Ленину.
- Ле-нин! Ле-нин! Ле-нин!
Славушкой овладевает восторг. Славушка поет "Интернационал". Ленин тоже поет. Все поют.
"Представьте себе, - будет он рассказывать много лет спустя. - Я орал. Неистово. Исступленно. Не замечая, что другие тоже орут. Я готов был в этот момент умереть. От восторга".
А Ленин сидит. Смеются его глаза. Видел ли Слава его глаза? Много лет спустя Слава утверждал, что видел.
Ленин вынимает из жилетного кармана часы, поднимает над головой, указывает на циферблат пальцем.
Шацкин... Этого парня зовут Шацкин. Слава запомнил. Парня зовут Шацкин. Он сразу понравился Славе. Кто знает, какой он! Но сразу видно, что умный. Он в этот вечер председательствовал.
Шацкин приподнялся и перегнулся через стол к Ленину.
- Владимир Ильич! Как объявить ваше выступление?
Зачем объявлять?
- Доклад о международном положении, - добивается Шацкин, - или доклад о текущем моменте?
Ленин приложил ладонь к уху, он, как и Слава, не сразу расслышал вопрос.
- Доклад о международном положении или о текущем моменте?
- Нет, нет...
Ленин качнул головой.
- Не то, не то, - быстро проговорил Ленин, негромко, но очень отчетливо. - Я буду говорить о задачах союзов молодежи.
Порывисто встал и тут же пошел к трибуне. Остановился у края сцены.
В правой руке он держит листок с конспектом, левую заложил за пройму жилета...
Так вот какой он!
Самый обыкновенный человек, ниже среднего роста...
- Товарищи, мне хотелось бы сегодня побеседовать...
И слова как будто обыкновенные.
Говорит он о том, что задача молодежи - учиться. Это, пожалуй, более чем обыкновенно.
Затем разбирает, чему и как учиться.
То, что это философия эпохи, Слава поймет позже, а пока все очень просто, очень ясно и почему-то очень... ново.
Говорит о культуре. О духовном богатстве, накопленном человечеством. Одними лозунгами коммунизма не создашь, мы должны взять у старой школы все хорошее...
Заложив руки за спину, Ленин ходит по сцене, стараясь не задеть никого из тех, кто сидит перед ним на полу.
Он произносит речь, которая на многие годы станет программой работы всей коммунистической молодежи.
Еще действует в рабочем строю Николай Островский, у него еще и намерения нет написать о себе книгу, Зоя Космодемьянская еще даже не родилась, ее еще не существует в природе, а Ленин уже определяет судьбу и Островского, и Космодемьянской, и Кошевого, и Стаханова...
Ленин останавливается, выбрасывает вперед руку, подчеркивает важную мысль:
- Вы должны воспитать из себя коммунистов...
Наша нравственность подчинена интересам классовой борьбы, революция растет во всем мире, наша нравственность в нашей борьбе!
Он не похож на отца Славы. Не похож ни на кого из родных и знакомых. Но в нем много чего-то родного, давно и хорошо знакомого. Мягкость и резкость. Сарказм и доброта...
Вот у кого бы поучиться! Ходить к нему заниматься. В его класс. Слушать его уроки. Выполнять его задания...
Так и будет. Мы еще долго будем брать у него уроки.
Разве кто-нибудь может подумать, что не минет и четырех лет, как его не станет. Ему всего пятьдесят лет! Люди доживают до семидесяти. До восьмидесяти. Он не доживет даже до осени 1924 года! И навечно переживет себя.
Ах какой он живой человек!
Позже Славу спросят:
- Он был такой?
- Какой? - спросит он.
- Непохожий на все рассказы?
- Да!
- А какой?
- Невозможно обрисовать...
Не пройдет и четырех лет, как Слава Ознобишин дымным январским утром будет стоять перед Домом Союзов, не замечая ни стужи, ни людей...
Он обдумывает план электрификации. Десятки инженеров и экономистов совместно с ним разрабатывают этот план...
- Нужно не меньше десяти лет для электрификации страны, чтобы наша обнищавшая земля могла быть обслужена по последним достижениям техники.
Слава вспоминает уроки алгебры, школу, Ивана Фомича: а+в=в+а. От перемены мест слагаемых сумма не меняется. Вот она, политическая алгебра: Советская власть плюс электрификация...
Ленин перечисляет задачи. Как просты и как непомерны...
Не всякому дано быть членом такой партии, не всякому дано выдержать невзгоды и бури, какие выдержит партия Ленина!
Он вытягивает вперед руку.
- Тому поколению, представителям которого теперь около пятидесяти лет, нельзя рассчитывать, что оно увидит коммунистическое общество. До тех пор это поколение перемрет. А то поколение, которому сейчас пятнадцать лет, оно и увидит коммунистическое общество, и само будет строить это общество. И оно должно знать, что вся задача его жизни есть строительство этого общества.
Внезапно Ленин проводит рукой по лбу, сует конспект в карман, поворачивается, идет к столу и садится.
Все кричат:
- Ленин! Ленин! Ура!
Кто-то бросается к сцене, кто-то поворачивается к сцене спиной, возбужденно переговариваясь с соседями.
Он сидит у края стола. Вынимает из кармана записки. Их несут и несут. Сперва он их брал сам. Читал, не прерывая речи. Чтобы не мешать, принялись передавать записки, минуя его. Шацкин кладет перед ним еще ворох записок.
Ленин всплескивает руками и с явным удовольствием раскладывает записки перед собой. Рассматривает. Обращается к Шацкину. Тот подает лист бумаги. Ленин перебирает записки. Составляет конспект ответа. Нет чтобы прямо взять и ответить! Он ведь все знает! Но он думает, прежде чем ответить.
Ищет что-то в кармане, встает, опускается на колено, глядит под стол.
- Что случилось, Владимир Ильич?
- Потерял записку. Такая хорошая записка! Надо ответить.
На этот раз он поднимается на трибуну.
В зале жарко и тихо, и никому не приходит в голову записать ленинские ответы.
Последняя записка...
Ленин сгреб всю кучу, сунул в карман, посмотрел в зал, сказал:
- Вот и все.
Вот и все... Или это только начало?
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир...
Ленин надевает пальто, приличное интеллигентское черное пальто с бархатным воротником, еще раз достает из жилетного кармана часы, прощается, пожимает руки, идет к выходу...
Паренек в гимнастерке окликает Ленина:
- Владимир Ильич!
Ленин поворачивается всем корпусом, ждет вопроса.
- Владимир Ильич... неужели... я... - Голос паренька прерывается. Неужели я увижу коммунистическое общество?
Ленин совершенно серьезен.
- Да, да, - громко и взволнованно произносит он. - Да. Вы. Именно вы, дорогой товарищ, его и увидите.
66
Еще одна ночь, и Слава покинет Москву. Все уже разъехались. Спальни в общежитии опустели, и вахтеры подозрительно посматривали на мальчика. Он перебрался к деду в его нетопленую тесную квартиру, заваленную книгами. Книги стояли на полках, лежали на полу, книгами набиты огромные лубяные короба. Дед всю жизнь собирал книги. Все здесь перемешалось, инкунабулы и бульварные романы. Дед спал, сидя в ободранном кресле, кутаясь в порванное драповое пальто. Белая нестриженая борода топорщилась во все стороны. Внука он встретил опять равнодушно.
- Оставайся, ночуй, но у меня ничего нет...
У него действительно ничего не было. Сердобольные старушки выкупали для него по карточкам скудный паек, забегала старая благодарная пациентка, щепочками растапливала "буржуйку", жарила на касторовом масле мороженую картошку, которую дед находил чрезвычайно вкусной. Он мог бы жить лучше, продавая книги, но расставаться с книгами не хотел. Даже с такими, какие свободно можно пустить на растопку. Безучастно осведомился о Вере Васильевне: "Так, так..." Старик сидел в кресле, на столе лежала раскрытая Библия, на табуретке стоял берестяной короб с письмами. Ночью, когда дед не то задремал от холода, не то впал в старческое забытье, Славушка поинтересовался содержимым короба. В нем хранилась давнишняя любовная переписка.
