воде, с любопытством. Она открылась его рту. Почему бы не поискать кузину Дездемоны, какой-нибудь странный, ждущий поцелуй, сестру подруги Дездемоны, подругу сестры? Мелисса двинулась вместе с ним, он окутал ее, как она хотела, его толстые ладони скользнули под нее и принялись быстро, со страхом следовать ее изгибам. Это было как великолепное сновидение, воплощение фантазии. Они поддались темной возможности, и какое-то время она поблескивала, маня теплом и откровением, но вскоре оба обнаружили, что она дала им меньше, чем обещала. Он, заледеневший, голодный и быстрый, не стал освобождением, а она не стала спасительницей. Его язык оказался грубым, неосведомленным, его щетина царапала ей лицо, и, когда он вошел в нее под водой, Мелисса хотела, чтобы это прекратилось, но не знала, как ему об этом сказать, ей было стыдно, и казалось, что уже слишком поздно, так что она позволила ему продолжать, она обратилась в камень. Пока это происходило, она думала о Саймоне, о том давнем мальчике из ее юности, о том, что бывают люди, которые прикасаются друг к другу, хотя им не следует этого делать, и, как только нарушат запрет, все их разговоры навсегда окажутся загублены, они уже не смогут разговаривать как раньше. И сейчас произошло именно это.
Порой в жизни обычных людей наступает великая остановка, откровение, момент перемены. Такое бывает только под низкими, пасмурными душевными небесами, и никогда в счастливую полосу. Ты идешь по крошащейся дороге. Асфальт разъезжается у тебя под ногами, и ты начинаешь хромать, ты бредешь в лохмотьях, и жестокий ветер дует тебе в лицо. Ощущение такое, что идешь уже очень долго. Пропадает смысл, и тебя толкает вперед лишь упрямый человеческий инстинкт, требующий продолжать движение. А потом, прямо по курсу, ты замечаешь что-то – яркое и совершенно чуждое твоей жизни. Нечто настолько яркое, что заставляет щуриться. Ты его видишь. Щуришься. И останавливаешься.
С Дэмиэном такое случилось утром 25 июня, в четверг. Собственно, все произошло на телеэкране. Тощий мужчина шагнул на шоссе и встал посередине. У него были черные волосы до плеч и бледное, какое-то неестественное лицо. На нем были блестящие ярко-синие брюки до щиколоток, белые носки, черные танцевальные туфли. На его худощавом, костяного цвета торсе болтался такой же сверкающий синий пиджак. Незнакомец стоял на пути Дэмиэна, ослепительно-яркий, в сиянии синей ткани, в слегка развевающихся штанах, и манил Дэмиэна, подняв белую ладонь. Дэмиэн остановился. Он увидел его. Прищурился. И замер.
* * *
Утром 25 июня он в третий раз за эту неделю проснулся поздно. Дом стоял пустой. Дети были в школе. Стефани отвезла их, а потом, видимо, отправилась куда-то еще, куда-то, где его нет, как это у нее теперь повелось. Когда Дэмиэн находился в гостиной, Стефани была на кухне. Когда Дэмиэн находился в спальне, Стефани была в саду – подметая дворик в неподходящее время, подрезая петунии до невыносимого совершенства. Сад выглядел теперь так красиво, что Дэмиэн сомневался, имеет ли он право там находиться, не говоря уж о том, чтобы курить, поэтому он по-прежнему курил на подъездной дорожке, тайком, поздно ночью, хотя Стефани, похоже, было все равно. За обеденным столом она больше не смотрела прямо на него, хотя после той панической атаки у Аврил старалась скрывать от детей, что между родителями стена. Так что иногда они как бы зацеплялись взглядами: она смотрела ему на бровь или на веко. Стефани говорила, например, что-нибудь такое: Саммер, расскажи папе, какой вы сегодня поставили опыт. И Саммер рассказывала, а Дэмиэн тупо, напряженно слушал, пытаясь изобразить искреннее восхищение, пока наконец не произносил «Звучит и правда очень интересно, хотел бы я тоже там быть», после чего беседа возвращалась в привычную, более веселую и радостную колею. Или так ему казалось. Он был чужак, посторонний, призрак, таящийся во мраке возле дома, рискуя заработать рак легких.
А она знает? – этот вопрос первым приходил ему в голову каждое утро. Больше не случалось тех изначальных моментов чистой, бездумной ясности, которая предшествует полному пробуждению: несомненно, ее заслуживает всякий. Так нет же, каждый день сразу выскакивало: «А она знает?» Может, она ждет его признания, и чем дольше он будет тянуть, тем больше она будет сердиться и думать о разводе? Или она не знает, а сердится насчет чего-то еще? Может, она просто устала от него и просто подумывает развестись? Развод. Нечто ужасное, гибельное. Теперь развод уже не казался Дэмиэну кардинальным решением, а только страшил – причем боялся он не за себя. А если она не знает (так продолжалась эта цепочка вопросов, подпитываемая тревогой), должен ли он рассказать? Должен ли? Или лучше все спустить на тормозах? Да и вообще, насколько это для нее важно? Так ли велика беда? Дэмиэн не знал, как быть. Он завяз. Дорога была трудная. Асфальт крошился под ногами. Он хромал. Он был в лохмотьях.
Точнее, в старых найковских шортах и грязной белой майке. Он потел под одеялом. Уже несколько дней стояла ужасная жара – лихорадочный, испепеляющий зной, в котором обычная жизнь кажется нелепой, когда остается просто лечь и погрузиться в него, плыть по течению, видеть горячие, голубые, океанские сны. Правда, ничего подобного Дэмиэну не снилось. Его сновидения были безумными, кошмарными, к примеру, этой ночью ему будто бы отрезали голову и потом она превратилась в голову Мелиссы. К тому же его донимали головные боли. Сейчас он сознавал с тихим стыдом, что от него воняет. Надо принять душ (вчера он был не в состоянии). Надо одеться и отправиться на работу. Но все это сегодня было невозможно. Дэмиэн не мог пойти на работу – из-за всего того, что следовало проделать перед этим. Любое простое действие казалось трудным, а любое трудное – немыслимым. Единственным возможным действием было выкурить сигарету, и именно эта потребность наконец побудила Дэмиэна откинуть одеяло и сесть. Какое-то время он сидел, уставившись в стену – сиреневого цвета, который когда-то выбрала Стефани; посередине висел снимок коротенького пирса, выступающего в море, серое, туманное и загадочное: кто-то только что прыгнул в воду, а может быть, собирался вот-вот прыгнуть.
Сигареты были внизу, в кухонном шкафчике. Дэмиэну хотелось покурить здесь, наверху, при задернутых занавесках, но он опасался, что Стефани узнает. Она могла вернуться в любой момент или учуять запах потом, и тогда все станет еще хуже: она никогда не выносила запаха табачного дыма. Теперь, когда Дэмиэн оказался изгнан на холод из ее любви
