Но оставалась честь, оставалось братство, и эти понятия были столь же угодны Господу, сколь и общая чистота помыслов. "Кто хочет спасти душу, тот ее потеряет". Если Швейцер устранится, если он оставит во грехе своих товарищей, то из этого выйдет сплошная гордыня, а это уже грех из числа смертных. Волей-неволей ему придется сделать следующий шаг: донести. Пусть даже он этого не сделает - в глазах лицеистов он навсегда останется отмеченным печатью подозрения и недоверия. Тогда - соучастие?
"Я все-таки попробую их отговорить", - подумал Швейцер. В случае фиаско он будет спокоен: сделано все возможное.
- Встали, - проскрипел отец Маврикий, отрываясь от косяка. Возблагодарим Иисуса Христа и присно Деву Марию.
Лицеисты встали и опустили головы. Их губы зашевелились, замелькали творимые кресты - скороспелые, страшные, заживо хоронящие богомольцев. Чем бы ни было Устроение, никто не сомневался, что в привычном смысле Нагле уже нет в живых.
Трапеза окончилась. На столах остались пустые миски, вычищенные до блеска.
6
Дежурным по спальне был Листопадов. Это знали заранее - потому и выбрали сегодняшнюю полночь. "Чья она, полночь - сегодняшняя или уже завтрашняя?" - не к месту задумался Швейцер. Он разделся, юркнул под тонкое одеяло, примял треугольник подушки. У него так и не хватило духу переговорить с заговорщиками. Будь что будет. А Листопадов, мышонок, не подведет. Скорее всего, он просто прикинется спящим и в случае чего заявит, что все происходило у него за спиной. Тоже, спина! Швейцер поднял глаза на большие настенные часы, фосфоресцировавшие зеленым светом. До назначенного срока оставалось еще полчаса. Он повернулся на бок и уставился на Остудина, чья койка стояла рядом. Остудин с готовностью подмигнул. Он смирно лежал с открытыми, немигающими глазами и терпеливо ждал. Такой человек своего не упустит. Если что-то кому-то положено - вынь да положь. Швейцер нахмурился и обругал себя за скверный каламбур.
В дальнем углу шептались: конечно же, Шконда и Недодоев. Этих не взяли, но они не расстроятся, им с лихвой хватает друг друга. Болтают, как сороки, с утра до вечера, хохочут, рисуют неприличные картинки, портят воздух... Чуть ближе массивной глыбой лежал неподвижный Вустин, укрывшийся с головой. Возможно - спал, возможно - боялся без сна. Даже до такого тугодума рано или поздно дойдет, что он ввязался в опасное дело. Швейцер пожалел, что не сказал ему для верности выбросить злополучную записку.
- Вустин! - шепотом позвал Швейцер. - Вы спите, Вустин?
Тот не шелохнулся.
- Эй, Куколка! - мгновенно окликнул его Остудин. - Не трогайте беднягу. У него живот болит.
"А, чтоб тебя!" - выругался Швейцер. Но не спросить не мог:
- А что у него с животом?
Остудин хихикнул.
- Бумажку съел. Жевал, наверно, минут десять.
- Зачем? - Швейцер притворился, будто не понимает.
- Это была записка от Раевского, он подобрал ее во дворе. Раевский пишет, что никакого Врага нет. Представляете? Он не дописал. Будь у него время, он сочинил бы, что и Спасителя нет...
Швейцер вздохнул. Опять он зевнул что-то важное, надо быть внимательнее.
- Интересно, есть ли в Лицее кто-то, кто не знает об этой записке?
- Вряд ли. Но это к лучшему. Не высекут же сотню человек!
- Сотню не высекут. А первого, кто распустил - высекут.
- Вот он и съел, - подхватил Остудин, не видя никакой беды для Вустина.
- Эгей, там, на мачте! - донесся шепот Коха. - Вы готовы?
- Давно.
"Хоть бы ты разлил свою отраву", - с досадой пожелал Швейцер.
Кох перекатился на другой бок:
- Берестецкий! Берестецкий!
Но удивительный Берестецкий по-настоящему спал. Кох, наслушавшись его храпа, тихо фыркнул.
- Во дает, - пробормотал он. - Оштрах! Вы тоже спите? Толкните Пендронова.
Послышалась возня. Богатырь Оштрах всегда был рад кого-нибудь толкнуть.
- Обалдели? - прошипело новое одеяло. - Я не сплю.
- Врете, - удовлетворенно возразил Оштрах и снова пихнул.
- Да я сейчас!.. - Всклокоченный Пендронов вскочил на четвереньки и взялся за подушку. Это был сигнал к бою. Подушка в руках заставляла моментально забыть Устроение, Врага, ректора, битый кирпич и самого Господа.
Однако сегодня потасовка грозила крушением более важных планов.
- Прекратите, господа! - возвысил голос Кох. - После разберетесь.
- Нам пора идти, - вторил ему Остудин. - Кто первый? То есть первый после Коха.
Минутная стрелка глухо щелкнула, словно подтверждая его слова. Остудин спустил ноги с постели и сел.
- Господа, что вы затеяли? - насторожился Листопадов, предчувствуя какое-то несчастье.
- Ровным счетом ничего, - Кох сказал это весьма убедительно. - У нас небольшой приватный разговор. Дело чести, - добавил он веско и тут же пожалел. Решение вопросов чести в столь поздний час означало дуэль. - Мы не будем драться, нет! Это совершенно особое дело.
- Но разве нельзя его отложить? - жалобно спросил дежурный.
- Нет, Листопадов, - ответил за Коха беспощадный Оштрах, не раз тузивший Листопадова за мелкие мнимые прегрешения. - Будете спорить?
- Я ничего не буду, - буркнул тот. - Меня нет. Я дал отбой, лег, и больше ничего не слышал. Я умер.
- Славно-то как, - не без презрения заметил Оштрах. - Ну, вечная вам память.
- Я иду, - громким шепотом объявил Кох.
Он бесшумно вынырнул из-под одеяла и на двинулся на цыпочках к вешалке. Не без труда отыскав в темноте свой сюртук, Кох залез во внутренний карман и вынул какой-то предмет.
- Из плошки все выветрится, - объяснил он Швейцеру, который был к нему ближе всех. - Я стащил маленькую колбу с пробкой. Будет стоять за унитазом в третьей кабинке справа. Не вздумайте подпихивать под стенку - прольете! Я проверил, там ничего не видно. Если через десять минут не вернусь, выручайте, только тихо.
"А что, если разбить колбу? - осенило Швейцера. - А после сказать, что нечаянно. Но что, если запах расползется по всему Лицею? Вряд ли. Эта дрянь не может так сильно пахнуть, иначе бы Коха давно застукали в лаборатории".
- Так кто пойдет за Кохом? - повторил свой вопрос Остудин. - Неужто жребий бросать?
- Давайте я, - сказал Швейцер.
- Идет, - кивнул Остудин. Он чувствовал некоторую вину за то, что влез незваным, и рад был задобрить Швейцера, уступив ему первенство. Кох тоже не возражал. Швейцер был парень с головой, с ним не пропадешь. Если Коху станет нехорошо, и он свалится прямо возле толчка, Швейцер его вытащит.
Кох подтянул кальсоны и критическим взглядом оценил собственный сжатый кулак: колба поместилась вся, не высовывалась.
- Как считаете - в полтора часа уложимся?
- Попробуем, - Остудин, стараясь ничего не пропустить, уже перебрался на койку Швейцера и сидел теперь рядом.
- Раньше успеем, - глухо произнес Швейцер. - Нас меньше стало.
- Ах, да, - спохватился Остудин, вспомнив о Нагле, который тоже участвовал в заговоре. Легкость его восклицания задела даже Коха, который явно трусил и думал только о колбе.
- Сядьте на свое место, - процедил сквозь зубы Швейцер. - А лучше лягте. Не ровен час, войдет кто-нибудь. Что за посиделки, спросит.
- Уже лежу, - Остудин, сверкнув босыми пятками, перепрыгнул через его постель и вернулся к себе.
Возникла пауза.
- Что вы там копаетесь? - послышался недовольный басок Оштраха. Сдрейфили?
- Ну, я пошел, - вздохнул Кох и крадучись направился к выходу. Все притихли, и даже храп Берестецкого стал каким-то осторожным.
Швейцер посмотрел на часы, засекая время. Без одной минуты полночь. Дверь слабо скрипнула, и он услышал, как удаляются по коридору мягкие шаги Коха.
- Святые угодники, - Остудин перекрестился.
- Замолчите же!
Швейцер метнул в соседа гневный взгляд. Остудин ему отчаянно надоел. Тот натянул на голову одеяло, оставив лишь маленькую щелочку для чуткого носа.
Швейцер прислушался. Клозет находился в сорока шагах от спальни. При закрытых дверях оттуда не было слышно ни шороха, и даже вода не журчала. Но слышно было, как ее сливают, поэтому сегодня этот незатейливый звук превратился в сигнал, означающий, что все в порядке. Если он не раздастся через десять минут, Коха придется спасать. Он торопился, ловчил - мало ли что у него получилось. Сейчас надышится, рухнет, ударится головой...
Пять минут первого.
"Вылью, - твердо решил Швейцер. - Пусть убивают".
Далеко, за сотню верст от спальни зашумела вода.
- С почином! - пискнул Остудин, довольный, что может ввернуть словцо.
Швейцер перевел дыхание. Может, не так все страшно.
Шаги возобновились. Кох шел быстро, почти бежал. Сейчас он ввалится синий, с рукою у горла. Пройдет из последних сил к койке, повалится, захрипит, забьется в судорогах. Швейцер никогда не видел судорог, но из рассказов доктора Мамонтова помнил, что припадочному нужно разжать зубы металлическим предметом. Чтобы не задохнулся, не откусил язык. Язык вообще в таких случаях протыкают булавкой и прикалывают к воротнику, иначе он может запасть. Швейцер подумал, что не приготовил никакого металлического предмета. Ни одной железной ложки или ножа! Деревянная едва ли подойдет перекусит. Будь она неладна, эта стилизация под древность! "Русская посуда, верность традиции, национальные корни" - оно хорошо, но надо ж с умом.
