У нее должно быть другое лицо, не то, которое я знал. Когда-то я видел девушку, присевшую на обитую красным бархатом скамью в фойе оперы. Ее тело было как будто зажато в тисках застенчивости. Волосы собраны в пучок, лицо бледно, юбка длинна. Серыми глазами смотрит поверх голов. Мне казалось, что ее лицо и тело противоречили друг другу: лицо вот-вот сорвется и полетит в небо, а худое тело сожмется и спрячется в уголок. Сколько лет ей было? Тридцать, тридцать пять. Может быть, намного меньше. Она была похожа на тех, кто не никогда не достигает зрелости, но из юности переходит в незаметность и забытость. Я думаю, это возраст проигравших. Не возраст даже, а зазор между возрастами. Дети все одинаковы, старики тоже. Взрослые люди разнятся между собой. Это время серьезности, время свершений. От этого отказывается Клара. Она никогда не серьезна. Я думаю о полуоткрытом рте Ксении в момент нашей близости. Мне вспоминается полуулыбка на губах у моей сестры, босиком подошедшей ко мне. Я не знаю, чему они улыбаются, что хотят сказать. Вероятно, это не имеет отношения к моей жизни. Они ничего не совершили. Сестра ушла, и с тех пор мы о ней не слышали, Ксения ушла тоже, и было бы странно услышать о ней. Растворившаяся в воздухе жизнь. У меня не осталось от них даже платка, даже авторучки.
Оперный театр. Кажется, это было в Вене. Я ел потом торт в кафе напротив. И читал в путеводителе: насмешки горожан и журналистов свели архитектора в преждевременную могилу. Опера вся в расписных арках, витых колоннах и цветочных узорах. Мне тоже не нравится эта постройка, а жаль. Мне хотелось бы думать: он строил, над ним все смеялись и привели его в отчаяние, но то, что он создал, превосходит все прочие здания в городе. А ведь может получиться и так: он строил, над ним все смеялись, он построил здание и умер, не перенеся насмешек, а все так и смеются, пятьдесят, сто лет после его смерти. Прадед моей Клары должен быть таким архитектором. Пусть он построит оперный театр в небольшом городе у моря. И пусть это здание останется нелепым осколком городских претензий, пусть смерть на потеху местным знатокам кажется почти что заслуженной.
Я думаю, Клара захочет посетить этот город. Она зайдет в здание оперы через служебный вход и присядет на обитую красным бархатом скамью. Звуки струн загудят в глубине, как насекомые на летнему лугу. По коридору быстро пройдет человек в белой рубашке и на ходу спросит Клару: "Вы - ученица Торини?" Тогда ей захочется кивнуть, выдать себя за ученицу - Торини? - и последовать за этим человеком. Но, отрицательно покачав головой, она упустит шанс. Сам я хотел бы выдать себя за кого-то другого. В один день из издателя стать клоуном, коммивояжером. Или хотя бы поменять фамилию. Но нет, я должен гордиться ею. И моим издательством. Я должен быть рад, что рожден для столь славного дела. Клара тоже не пошла дальше по закоулкам театра. Вместо этого она оказалась в Чанчуне. Там же, где Кассиан. В той же школе, что и он.
Она низко опускает голову над книгой. Она близорука, но не носит очков. Она восхищается Кассианом, но никогда не добьется его легкости. Надо быть таким, как он, чтобы лететь по закоулкам школы и жизни, почти не задевая их. Надо иметь его британский выговор; его черные кудри; его расстегнутую на груди даже в самый сильный мороз рубашку; его круглые глаза и крючковатый нос, делающий его похожим на сову; его узкое лицо.
Она готовится к уроку. В очередной раз перечитывает свод правил. Она знает свой предмет назубок - а больше ничего не знает. Много лет подряд читает она ежедневно одну и ту же книгу: сборник фраз и грамматических конструкций. В ее мыслях запечатлелся почти каждый лист этой книги. Она помнит, в каком углу страницы двадцатой расположены слова "she heard" и в какой строке на странице шестьдесят восьмой находится опечатка. Она помнит вспомогательные глаголы, помнит лица учеников, но не помнит, что случилось вчера или третьего дня с ней самой.
Стены, парты, стулья в классе голы и холодны. Других бы покоробила неуютность этого помещения, но Клара не замечает ее. Все должно быть на своих местах и по возможности незаметно.
Клара пришла по темным, широким и пустынным коридорам школы. Она пыталась включить свет, но он не зажигался, и Клара оставляла попытки, смело встречая бродившие по коридорам сквозняки, осевшую в углах пыль и чей-то неясный силуэт у окна в конце коридора.
В классе она дожидается своих учеников. Обычно они опаздывают. В начале учебного года Клару охватывает страх: новые лица кажутся ей враждебными, неумными и высокомерными. Но постепенно она привыкает, запоминает их имена, каждый день отмечает галочками в толстой тетради их присутствие или отсутствие. Так же, как слова на страницах ее излюбленной книги, она запоминает расположение лиц в классе, кто за каким столом сидит. Если ученики меняются местами, она недоумевает, а если кто-то перестает ходить на занятия, ей становится не по себе, будто один день - среда или пятница выпал из недели.
В китайском языке нет категории времени. Я не знаю почему. Кажется, китайцы выходят из положения, прибавляя "вчера" или "завтра". У них все либо уже прошло, либо еще будет. Настоящего нет, есть только постоянное перетекание из "было" в "будет". Мне хочется, чтобы Клара не приняла этого. Чтобы она объяснила, что бывает настоящее время, или по крайней мере вообразила, что оно бывает. Она живет. Ее зовут Клара. Мне хочется, чтобы их город Чанчунь был застывшим настоящим временем. Всегда неизменным, одним и тем же, в отличие от моего существования. Тот, кто выигрывает, переходит из одного состояния в другое. Проигравший остается прежним, предприняв лишь попытку изменения. Клара каждый раз произносит одни и те же слова, которые она находит торжественными и красивыми: "Глагол - это движение, и время тоже движение от прошлого к будущему. Глагол выражает то, что меняется, а имя существительное - то, что остается неизменным. Вы возражаете: мол, нет ни настоящего времени, ни неизменного существа. Даже если вы правы, давайте вообразим себе имя существительное и настоящее время, чтобы не сойти с ума от собственной мимолетности". Только в это одно занятие из целого учебного года, только произнося эти слова, Клара позволяет себе порисоваться перед учениками. Обычно она скромна.
Мне кажется, что однажды во время урока она взглянет на запыленные окна, через которые пробивается холодный луч света. Ей почудится, будто она поняла о себе все, раскрыла себя, как шкатулку, и снова захлопнула. Она удивится своей простоте и опечалится, но уже в следующий момент открытие покажется ей неверным.
Что же она поняла? Некоторые говорят, что в каждом из нас есть пружина, которая определяет нашу жизнь. Это очень унизительная мысль. Но, может быть, это правда. Я могу представить себе, что, в силу каких-либо переживаний, Клара желала причинить себе боль и потому выбирала самые неприятные условия существования. А может быть, она обладала чувствительностью, еще во много раз большей, чем моя. В таком случае ей нужно было убежище, почти полная изоляция: шрифт, который она не может читать, язык, которого она не понимает, люди, которые обходят ее стороной. А может быть, что-то другое сокрыто в ней. Что-то было сокрыто в моей сестре, в Ксении, в той девушке, которую я видел на скамье. Что-то, чего я никогда не узнаю и что, скорее всего, неизвестно им самим. Но я верю, в один момент можно понять очень многое, хотя и не уметь потом облечь это в слова, и, возможно, сразу забыть. Это "познай себя" древних - не путем долголетних упражнений, а за одну секунду, вздрогнув. Вздрогнув, потому что это должно быть страшно. Как обвал в горах.
Кто выигрывает, закрывает глаза.
Мне кажется, что Клара каждый раз пытается идти по новой улице, чтобы разнообразить путь от работы до дома. Наверное, ее выбор ограничивается тремя или четырьмя маршрутами, но эти маленькие перемены позволяют ей воображать, будто она попала сюда впервые.
Тысячелетиями ветер гнал по степи пыль и песок, а зимой - легкий снег. Вслед за вьющейся поземкой шли кочевые племена, не встречая препятствий. Их влекло на юг, где были города, шелка, вазы, вина. На смену из таежных краев приходили новые племена. Никто не задерживался надолго в этих холодных и пыльных просторах, под безоблачно-синим небом.
Я думаю, этот город состоит из кирпичных бараков, что были наспех возведены на степной плоскости. Еще я представляю себе несколько импозантных зданий с завитыми крышами, что сохранились со времен японской оккупации в тридцатые годы. Я хочу, чтобы недалеко от школы был разбит парк с большим озером посередине. По выходным Клара отправляется на прогулку. Смотрит на красное отражение заходящего солнца в воде. Закатившись, солнце еще освещает горизонт розовато-белесым мерцанием, на котором вырисовываются черные верхушки деревьев. Когда же солнце совсем пропадает, но небо еще не совсем темное, Клара находит бледный серп луны и показывает ему монетки (чтобы в кошельке прибавилось денег).
