1943
Опять придет цветущая весна,
Ленивых дней прольется водопад,
И ночи станут душные, без сна,
Лукавые и горькие, как яд.
В пустые мысли, как в колокола,
Забьют желаний острых языки,
Горячая от света и тепла,
Слепая кровь запросится в зрачки.
В душе — еще по-прежнему зима,
Так неподвижно, тихо и темно —
Привычная, домашняя тюрьма,
Стремящаяся вырваться в окно.
А тут уже идет, цветет весна,
Ленивых дней гудит неровный шум,
За ними ночи шествуют без сна,
Усталые и душные от дум.
Таких же, как безвольная весна,
О том, что я — комок случайных мук,
Случайных бурь случайная волна
Не в силах разорвать проклятый круг…
Мне снилось солнечное море
И берег темно-бурых скал,
Где, осужденный, я стоял,
Молясь о счастье и о горе.
Всю жизнь свою благословляя,
Я размышлял о вечном сне,
И сердца не было во мне,
Но трепетала мысль живая.
Когда же ветер пролетал,
Я простирал бессильно руки;
Конец своей жестокой муки
Я бессловесно призывал.
Передо мной пустынным мысом
Шла в море бурная земля.
Мне снилось, что я был не я,
Мне снилось — я был кипарисом.
Центр гигантского механического тела,
Пульс жизни, скованный сталью и цементом,
Рождающий полчища белых и красных шариков,
Создающий ритмы движения.
Эти человеческие лица —
Словно маски минутных страстей;
Красные губы манят в темноту,
Бледно-неоновые глаза утомления
Вспыхивают и потухают…
И титанические челюсти, дыша алкоголем,
Медленно пережевывают миллионы жизней.
Это сердце города,
Зеркало старой красавицы — Времени.
Я узнаю тебя, я хорошо знаю тебя,
Старый развратник, мой город.
Я знаю, чье сердце бьется в твоей груди —
Это мое сердце…
Бумажный черт трепал ногами,
Давясь лиловой бородой,
А он, знакомясь с моряками,
Пил виски с содовой водой…
Кассир, торжественный и сонный,
Прощал кому-то все грехи,
А он, засмеянный и томный,
Читал последние стихи…
Когда ж, устав от скверных шуток,
Свалилась в угол матросня,
Тогда на смену пьяных суток
Пришел рассвет второго дня.
Бумажный черт лежал забытый
И оскорбленный, как никто,
Когда ушел вином залитый
Последний гость, хрипя в пальто…
И сторож, шоколадно-черный,
Сдвигая клубное добро, —
Потом нашел в мужской уборной
Уже остывшего Пьерро…
Угол неба полыхнул огнем,
Пополам ломая небосвод,
И упали вместе дождь и гром
На покров безжизненных пород…
Там, где камни первобытных скал
В узких щелях вспоминали лед,
Загудел поток и заплясал
Дикой пляской прыгающих вод.
Долгим вздохом вспомнила земля
Молодость далекую свою —
Гордый блеск зеленого огня
И ветров мятежную игру,
Страстный шепот раскаленных струй
У подножья бесконечных гор,
Солнечный могучий поцелуй,
Времени любовный разговор…
Все умерло. Осталась лишь земля —
Последнее жилище безнадежных,
Последнее пристанище мятежных
С разломанного бурей корабля.
Уходит солнце в сумрачную даль,
Душа лежит безводною пустыней,
Ужасный жар сменяется на иней,
Великий гнев на тихую печаль.
Я выхожу в распахнутую дверь
Пройти путем умерших поколений.
Я шествую, как обнищавший гений,
Как вечный Фауст, как голодный зверь…
Последний гость обители земной —
Я прохожу дорогами пустыми,
Я плачу над руинами святыми —
Никто не будет плакать надо мной!
Слушай, бедняк, и запомни —
Скрипка беззвучна твоя,
Это не скрипка играет,
Это играет душа.
Это грустит твое сердце
В призрачном беге минут,
Вот почему твои струны
Так многозвучно поют.
Время бесцельно несется —
Слушай, скрипач, и играй,
Но не старайся постигнуть,
Где человеческий рай.
И не ищи совершенства
В мире большом и пустом;
Счастье нигде не летает,
Счастье лишь в сердце твоем…
Но если ты не заметишь,
Что оно вечно с тобой —
Ты никогда не узнаешь,
Что это значит — покой.
Станут тревожные тени
Вечно тебя соблазнять —
Смолкнет душа и не станет
Больше на скрипке играть…
1935
Он часто видит в беспокойном сне,
Как светит ослепительное солнце,
В давным-давно покинутой стране,
Где никогда не слышали о Джонсе.
Уходят сны, и в утренней тиши
Пока еще печаль их ощутима,
Он вспоминает в глубине души
Другое человеческое имя.
Но лишь на миг… И строгий, как всегда —
Вот он летит в моторной рыси глянца,
Забыты сны, больные от стыда,
И ветреное имя иностранца.
И старый дом над тихою рекой,
И яркое расплывчатое солнце…
И счастлив тот, кто робкою рукой
Жмет руку уважаемого Джонса.
Она прошла в тени креста.
Молчала темная Голгофа,
И возносился дух Христа
В жилище Бога-Саваофа.
В ее глазах была видна
Такая боль немых молений,
Что там, где только шла она,
Ложились медленные тени.
И кто-то ей сказал тогда:
«Да будет вечен дух стихии,
Объявший ночь и знак креста,
И горе страшное Марии…»
И тихо дрогнули в ответ
Ея безжизненные губы:
«Да будет вечен наш завет;
Я тоже мать, я — мать Иуды».
Смеяться и с гримасой на лице
Ловить себя на мысли о конце.
И в тихой тьме, когда горит любовь,
Услышать вдруг, как стынет в жилах кровь,
И в четком и медлительном мозгу
Увидеть вдруг, как оттиск на снегу,
Последний час, последний легкий миг,
Смежающий покоем темный лик…
Какая-то бездушная улыбка,
Какая-то жестокая ошибка,
Какая-то несказанная ложь —
Жить, зная, что умрешь.
Пусть уверяет, что он дружен,
Но ты не верь,
Знай, лишь тогда, когда ты нужен,
Стучатся в дверь.
И на приветственное слово
Ты отзовись,
Но непреклонно и сурово
В себя замкнись.
Замкнись от всех без сожаленья,
Как на замок, —
Лишь тот постиг все откровенье,
Кто одинок.
И только тот постиг все тайны,
Всю красоту,
Кто не менял на миг случайный
Свою мечту…
И знай, что мысль тогда прозрачна,
Когда она
На одиночество и вечно
Обречена.
1929
То был лишь краткий и случайный эпизод,
Как быстрый миг. Безудержно и смело,
Когда дрожит надломленное тело
И надает, и кривит черный рот…
И девственница в темноте безгласной,
Когда с внезапной болью сознает,
Что вновь она уже больше не найдет
Ни смеха прежнего, ни радости бесстрастной.
Таков был краткий и случайный эпизод,
