Возвратившись домой ранним утром, девица Замшева тотчас же разбудила своего милашку Сергея Петровича и пересказала ему все до малейшей подробности и даже с некоторыми прибавлениями.
III
Четвертого декабря, то есть в Варварин день, Хозаров вместе с Татьяною Ивановною был в больших хлопотах: ему предстоял утренний визит с поздравлением и танцевальный вечер в доме Мамиловых, знакомством которых он так дорожил. Туалетом своим он занялся с самого утра, в чем приняла по своей дружбе участие и Татьяна Ивановна. Первая забота Хозарова была направлена на завивку волос, коими уже распоряжалась не Марфа, а подмастерье от парикмахера, который действительно и завил мастерски. Девица Замшева, исполненная дружеских чувствований к Хозарову, несмотря на свойственную ее полустыдливость, входила во все подробности мужского туалета.
- Что хотите, Сергей Петрович, - говорила она, - а сорочка нехороша: полотно толсто и сине; декос гораздо был бы виднее.
- Какие вы, Татьяна Ивановна, говорите несообразности! - возразил Хозаров. - Кто же носит декос?
- Все носят: я жила в одном графском доме, там везде декос.
- Ошибаетесь, почтеннейшая, верно, батист: это другое дело.
- Слава богу, уж этого-то мне не знать, просто декос, - декос и на графе, - декос и на графине.
- Заблуждаетесь, почтеннейшая, и сильно заблуждаетесь. Голландское полотно лучше всего.
- Лучше бы вы, Сергей Петрович, не говорили мне про полотно, возразила Татьяна Ивановна, - полотно - полотно и есть: никакого виду не имеет... В каком вы фраке поедете? - спросила она после нескольких минут молчания, в продолжение коих постоялец ее нафабривал усы.
- Разумеется, в черном, - отвечал тот.
- Наденьте коричневый; вы в том наряднее, да у черного у вас что-то сзади оттопыривает.
- Нет, почтеннейшая, вы в мужском наряде, извините меня, просто ничего не понимаете, - сказал Хозаров. - Нынче люди порядочного тона цветное решительно перестают носить.
- Что и говорить! Вы, мужчины, очень много понимаете, - отвечала Татьяна Ивановна, - а ни один не умеет к лицу одеться. Хотите, дам булавку; у меня есть брильянтовая.
- Нет, не нужно; а лучше дайте мне денег хоть рублей десять; не шлют, да и только из деревни, - что прикажете делать! Нужно еще другие перчатки купить.
- Право, нет ни копейки.
- Ни-ни-ни, почтеннейшая, не извольте этого и говорить.
- Да мне-то где взять, проказник этакий? - говорила Татьяна Ивановна, опуская, впрочем, руку в карман.
- Очень просто: взять да вынуть из кармана, - отвечал постоялец.
- Ах, какой вы уморительный человек, - сказала она, пожав плечами, какие вам послать? - прибавила она.
- К Лиону, почтеннейшая, к Лиону: в два целковых, - отвечал тот.
- Хорошо. Скоро будете одеваться?
- Сейчас.
- Ну, так прощайте.
- Adieu, почтеннейшая!
- Зайдете показаться одетые?
- Непременно.
- А туда зайдете?
- Нет.
- Прекрасно... очень хорошо! Ах, вы, мужчины, мужчины, ветреники этакие; не стоите, чтобы вас так любили. Сегодня же пойду и насплетничаю на вас.
- Ну нет, почтеннейшая, вы этого не делайте.
- То-то и есть, испугались! А в самом деле, что сказать? Я сегодня думаю сходить... Катерина Архиповна очень просила прийти помочь барышням собираться на вечер. Она сегодня будет в розовом газовом и, должно быть, будет просто чудо! К ней очень идет розовое.
- Вы скажите, почтеннейшая, что я целый день сегодня мечтаю о бале.
- Хорошо... Впрочем, вы, кажется, все лжете, Сергей Петрович.
- Вот чудесно!.. Не дай бог вам, Татьяна Ивановна, так лгать. Я просто без ума от этой девочки.
- Ну, уж меньше, чем она, позвольте сказать; она не говорит, а в сердце обожает. Прощайте.
- Adieu, почтеннейшая; да кстати, пошлите извозчика нанять.
- Какого?
- Пошлите к Ваньке Неронову; он у Тверских ворот стоит; рыжая этакая борода; или постойте: я к нему записочку напишу.
"Иван Семеныч! Сделай, брат, дружбу, пришли мне на день сани с полостью, и хорошо, если бы одолжил серого рысака, в противном же случае непременно вороную кобылу, чем несказанно меня обяжешь. - Хозаров.
P.S. О деньгах, дружище, не беспокойся, на следующей неделе разочтусь совершенно".
Взяв эту записочку и еще раз попросив постояльца зайти и показаться одетым, Татьяна Ивановна ушла. Хозаров между тем принялся одеваться. Туалет продолжался около часа. Натянув перчатки и взяв шляпу, Хозаров начал разыгрывать какую-то мимическую сцену. Сначала он отошел к дверям и начал от них подходить к дивану, прижав обеими руками шляпу к груди и немного и постепенно наклоняя голову; потом сел на ближайший стул, и сел не то чтобы развалясь, и не в струнку, а свободно и прилично, как садятся порядочные люди, и начал затем мимический разговор с кем-то сидящим на диване: кинул несколько слов к боковому соседу, заговорил опять с сидящим на диване, сохраняя в продолжение всего этого времени самую приятную улыбку. Посидев немного, встал, поклонился сидящему на диване, кинул общий поклон прочим, должно быть, гостям, и начал выходить... Прекрасно, бесподобно! Это была репетиция грядущего визита, и она, как видит сам читатель, удалась моему герою как нельзя лучше.
В доме Мамиловых, тоже с раннего утра, происходили хлопоты: натирали воском полы, выбивали мебель, заливали маслом кенкетки{37}, вставляли в люстру свечи, официант раскладывался в особо отведенной комнате с своею посудою. В одной только спальне хозяйки происходила не совсем праздничная сцена: Варвара Александровна Мамилова, по словам Хозарова, красавица и философка, в утреннем капоте и чепчике, сидела и плакала; перед ней лежало развернутое письмо и браслет. Варвара Александровна, дама лет около тридцати, действительно была хорошенькая; по крайней мере имела очень нежные черты лица, прекрасные и чисто небесного цвета голубые глаза; но главное она владела удивительно маленькой и как бы совершенно без костей ручкою и таковыми же ножками. Лежавшее перед ней письмо было от мужа, от этого страшного богача, занимающегося в южных губерниях торговыми операциями, и оно-то заставило именинницу плакать. "Поздравляю вас, друг мой Варвара Александровна, - писал супруг, - со днем вашего ангела и посылаю вам какой только мог найти лучший браслет, а вместе с тем вынужденным нахожусь, хотя это будет вам и неприятно, высказать мое неудовольствие. Начну с прошедшего. Во-первых, заискивали во мне вы, а не я в вас; во-вторых, в самый день сватовства я объяснил, что желаю видеть в жене только семьянинку, и вы поклялись быть такой; я, сорокапятилетний простак, поверил, потому что и вам уже было за двадцать пять; в женихах вы не зарылись; кроме того, я знал, что вы не должны быть избалованы, так как жили у вашего отца в положении какой-то гувернантки за его боковыми детьми, а сверх того вы и сами вначале показывали ко мне большую привязанность; но какие же теперь всего этого последствия? Чрез какой-нибудь год вы заболели нервною болезнью, хотя по лицу этого совершенно было незаметно, и начали ко мне приступать, чтобы я переехал с вами в Москву, - я и это сделал. Столичный воздух пришелся вам как нельзя лучше по комплекции: с другой же недели мы стали ездить по собраниям и по театрам. Такого рода жизнь, хотя была и убыточна, но при мне позволительна, теперь же другое дело: вы живете одни и повторяете то же самое и без меня; открыли даже в вашем доме, как я слышал, на целую зиму вечера и в два месяца прожили пять тысяч рублей. Во избежание всего этого, с будущей весны, то есть по окончании квартирного контракта, я намерен переехать с вами на постоянное житье в К., где сосредоточу все мои дела. Целуя вас, пребываю - такой-то..."
Вот какое было поздравительное письмо страшного богача, и, конечно, всякий согласится, что это дерзкое и оскорбительное послание могло заставить плакать даму и с более крепкими нервами, чем Варвара Александровна. Сначала она бросила было на пол присланный ей в подарок браслет и велела отказать официанту, которому заказан был вечер, но потом, проплакавшись, распорядилась снова о вечере и подняла с полу браслет, а часу в первом, одевшись, и одевшись очень мило и к лицу, надела даже и браслет и вышла в гостиную, чтобы принимать приезжающих гостей с поздравлением. Впрочем, впечатление письма было, видно, довольно сильно, потому что, как Варвара Александровна ни старалась переломить себя, все-таки оставалась несколько грустна и взволнованна. Все почти перебывали у ней из ее круга; был и Бобырев, образованный купец, и статский советник Желюзов, и приезжали трое офицеров вместе; наконец, прислала и Катерина Архиповна своего супруга поздравить именинницу.
Антон Федотыч, вымытый, выбритый, напомаженный и весь, так сказать, по воле супруги, обновленный, то есть в новой фрачной паре, в жилете с иголочки и даже в новых сапогах, не замедлил показать себя новой знакомой, и на особый вопрос, который Варвара Александровна сделала ему о Мари, потому что та нравилась ей более из всего семейства, он не преминул пояснить, что воспитание Мари стоило им десять тысяч.
