Утром было солнце. При чем тут солнце. Можно сходить в магазин или у нас все есть? У нас все есть, кроме всего.
- Т.е., - сказала Ирра, - давай больше не попадаться Додостоевскому на глаза.
- Ты что с ним поссорилась? - спросил он.
- Можно оставить здесь все наши вещи, как будто мы здесь живем, а самим потихоньку уехать.
- А можно взять вещи, как будто мы уехали, а самим потихоньку здесь жить.
- Я сегодня уеду к маме, - сказала Ирра, - хорошо бы и ты тоже куда-нибудь уехал, а завтра мы уже встретимся, и уже долго-долго никуда не уедем.
"Ну, и что же ты наврала Тоестьлстому?" - спросил Додостоевский. "Сказала, что поехала к матери". - "А матери что наврала?" - "Сказала, что поехала к Тоестьлстому". - "Ну а теперь мне что-нибудь наври". И наврала ему про первый и второй план. Что все-таки первый план порождает второй, а не наоборот. "Тоестьлстой появился только потому, что я тебя так сильно люблю", соврала она. Первый план - это не норма. Его нормальное состояние именно в его ненормальности. Она врала, что в первом плане не сидят, не говорят, не едят (может быть, очень сидят или очень говорят), не спят, а что? Получалось, что все, связанное с первым планом, - это не жизнь, а что? И дальше она стала врать, что иногда просто нужно нормально жить, и тогда возникает второй план, то есть кухня. То есть лстой. "Я его люблю, - врала она, - то есть с ним все нормально, но если я его люблю, то тогда тебя я не люблю, а что?" Она совсем завралась, сказав, что во втором плане возможны замены, а в первом - нет. Во втором плане одного человека легко заменить другим, несмотря на то, что Тоестьлстой не Пушкин, а другой, а Пушкин не Байрон, а другой. Во втором плане на вопрос: "Это кто такой?" - ответить можно. "Это кто такой?" - "Это Пушкин". - "А это кто такой?" - "Это Байрон". - "А это кто такой?" - "А это Тоестьлстой". Перед вами гора Орел, вы видите гору, похожую на орла. Перед вами картина "Портрет неизвестного молодого человека", на картине вы видите неизвестного молодого человека. Перед вами экскурсовод, вы видите дебильного экскурсовода. В первом плане, задав вопрос: "Это кто такой?", можно ответить: "А это Ирра не знает кто такой".
В том месте, где все было для красоты, красоты не было. "Зачем здесь кипарис?" - "Для красоты". - "А гора зачем?" - "Для красоты". Стол, диван, блочный дом были более натуральными, чем "кусок" моря и кипарис. Словно кипарис был искусственно сделан, а стол вырос сам по себе. Небо и гора были некрасивыми, когда были специально для красоты, но были красивыми, когда входили в интерьер жилого места. Ветер был красивым, если он был, и если он тоже входил в интерьер. Пальмы и сосны были некрасивыми, как на открытках. Южная природа именно для красоты и как бы знала, что она нравится, и поэтому не нравилась. Природа средней полосы - "средненькая", как бы не знала, что нравится, и, может поэтому нравилась.
- Все, - сказал Додостоевский, - все. Хватит сходить с ума. Завтра вернется Тоестьлстой и начнем нормальную жизнь.
- Но я же тебе нравлюсь? - спросила Ирра.
- А ты хочешь мне нравиться?
- Но ты же меня любишь, - сказала она.
- Нет, - сказал он.
Тогда она не заплакала, а что? "И потом что нам делать вместе, спать?" сказал он. Сквозь "не рыдания", а что? она услышала, как он рассказывал о каком-то лабиринте. Что он попал в него, и лабиринт был как бы древним, и единственное, что смущало - это свет внутри. Что он дошел до первого тупика и наткнулся там на кучи с дерьмом, и кучи были совсем не древними, а наоборот, и он захотел поскорее выйти. Пошел обратно, запутался. Ему было не страшно, а просто не по себе. Ему попадались окурки и пачки из-под сигарет. Потом он увидел надписи на стенках и картинки, и это была как бы наскальная живопись, но по уровню как бы туалетная, и тут он догадался, что это современный лабиринт с верхним подсветом. "Что я несу", - сказал он. Ирра никак не могла успокоиться. "Перестань, - сказал он, - думаешь мне не тяжело, а если я тебя люблю, то это вообще ужасно". - "Я знаю, - сказала Ирра, - зачем люди женятся и выходят замуж. Чтобы было не так страшно делать это, делать то, что мы делаем. Они женятся, чтобы опять найти себе папу и маму. Но мне все-таки кажется, что ты меня любишь". - "Мне тоже так кажется, - сказал Додостоевский, - я-то тебя, конечно, люблю, ты меня, скорее всего, не любишь". Ирра сказала, что теперь хочет попить, и Додостоевский сказал, что можно шампанского. Решили, что лучше из стаканов. Получилось по два стакана, но во втором было меньше пузыриков. "Нужно пить, пока есть пузырики, а потом уже невкусно", сказала она. "Мне и так вкусно". - "Тогда отдай мне свой с пузыриками, а себе возьми мой". - "У тебя столько же пузыриков". - "У тебя больше пузыриков". "Дай-ка мне лучше другой стакан, этот грязный", - сказал он. "Давай его мне, он чистый". Когда Тоестьлстой был дома и мыл посуду, вся посуда была грязной. "Вымой тарелку, она грязная". - "Я хорошо ее вымыл". - "Все равно она какая-то грязная". Когда Тоестьлстого не было дома, вся посуда была чистой. "Вымой тарелку". - "Зачем, она чистая". - "Надо вымыть сковородку". - "Не надо, она и так чистая". Кругом тоже было чисто, потому что не было никакой квартиры, а была видимость квартиры. "Пойди спустись с горы на кухню. - Поднимись в гору в комнату". Подстилка на земле была условным полом. "Не ходи босиком по полу, он грязный". - "Он чистый, у нас здесь все чистое". Вот это у нас как бы комната, хотя ее ассиметричность, наклон пола и канавка посредине для стоков дождевой воды создают некоторое неудобство. А отсюда открывается вид на красоту, и это как бы балкон. "Видишь птицу?" - "Вижу". - "Красивая?" - "Красивая". - "А сама птица знает, что она красивая?" - "Как она может это знать, если она часть красоты". В расщелине туалет, "спусти воду в туалете". Волна сама регулярно омывает камень, устраняя запах. При сильных волнах может затопить туалет. С катеров доносится ругань. Ругань входит в данную эстетическую систему и не кажется инородной. Ругань воспринимается как шум в канализации или в водопроводе. Дождь, гром, солнце, ветер непосредственно участвуют в этом условном интерьере. Дождь создает крышу. "Натягивай крышу. Натяни получше, крыша сгорит". Ветер раздувает стены, видимость стен: деревья и кусты. Солнце - единственный источник света: нельзя включить свет, выключить свет.
Стало светать, и стали выползать люди. Пошел дождь, люди стали расползаться, и стало капать. "Ложись сюда, здесь не капает". - "Нет, здесь, кажется, капает, а вот здесь, кажется, не капает". - "Ну что, не капает?" "Пока не капает". - "Зато смотри, как красиво, кругом капает, а здесь не капает". - "А вот сейчас закапало". - "И у меня закапало". - "Что, красиво, когда капает?" - "Только бы здесь не капало". - "С самого начала нужно было сюда лечь, здесь и не должно было капать". - "Но ведь капает". - "Разве капает?" - "Мне на голову только что капнуло". - "Значит, везде капает". - "А ты поэт?" - "Поэт". - "И отец у тебя поэт?" - "Поэт". - "Поэт-отец, поэт-сын, поэт-святой дух".
Ирра делала вид, что не любит Додостоевского, Додостоевский делал вид, что не любит Ирру, Ирра делала вид, что любит Тоестьлстого, Тоестьлстой делал вид, что ему плохо, Ирра делала вид, что ей хорошо, Додостоевский делал вид, что ему плохо, даже когда ему было хорошо, и дальше открывался вид, который не менялся независимо от того, было вокруг хорошо или было вокруг плохо. На этот вид нельзя было ничем подействовать, потому что он был неодушевленным. Додостоевский был одушевленным и менял свой вид, Ирра была одушевленной и меняла свой вид. Открывался вид на одушевленные и неодушевленные предметы: на неодушевленные дома и неодушевленные деревья, на неодушевленное небо и солнце. Неодушевленные предметы старались прикинуться одушевленными: ветка - птицей, камень - зверьком. Одушевленные предметы старались прикинуться неодушевленными: Додостоевский был дома, но делал вид, что его нет дома. В дверь звонил Тоестьлстой, если ему откроют, а если не откроют, то это не он звонил в дверь. "Это он, - сказала Ирра, - больше некому". - "У него есть ключи?" - спросил Додостоевский. "Нет, они у меня". - "Не будем открывать, сказал Додостоевский. - Он сразу догадается. А завтра я ему скажу, что уходил, а ты скажешь, что была у матери". - "А он скажет, что не приезжал и сразу догадается". - "Тогда мы ему первые ничего не скажем, пока он первый что-нибудь не скажет. Оденься на всякий случай". Она оделась. "Тихо ты, там же слышно". - "Что ж мне теперь, летать?" - "В конце концов, ты прячешься или я прячусь?" Она сказала, что это еще неизвестно, кто обманутый муж, что может быть не Тоестьлстой обманутый муж, а Додостоевский, потому что она считает Додостоевского своим мужем, а Тоестьлстого нет.
- Да, неизвестно, - сказал Додостоевский. - Но уже известно, что я умру раньше Тоестьлстого, а он умрет раньше тебя, хотя бы потому, что я родился раньше его, а он раньше тебя.
- Значит, все остальное неизвестно, а это уже сейчас известно?
- Пойди на всякий случай в кухню и посиди там.
- Зачем, если я все равно у матери.
Ирра спросила, жалко ли ему ее, Додостоевский ответил, что жалко. Она спросила, жалко ли ему было убивать ежа, он ответил, что жалко. Она спросила, когда было больше всего жалко, он сказал, что утром, когда увидел, что ежик спит в сетке, в которую он посадил его с вечера, чтобы тот не убежал. Она спросила, убил ли он его сонного, он ответил, что нет, что еж проснулся, как только он взял сетку. Она показала на тропинку, ведущую к балкону, откуда была видна красота, и он тоже увидел ежа. У того был переполнен мочевой пузырь и желудок, и когда он его взял, тот стал ругаться, и стал похож на шпану. Еж съел у них икру не потому, что ему нечего было есть, они съели ежа не потому, что им нечего было есть.
