О Тиса!
Он пьянел, вдыхая от невидимой реки, от влажной тьмы, где изнывала по встрече с ним, по воссоединению, не заграница, не чужбина - его же половина, его же, Александра, европейское инобытие, с рождением отрубленное госграницей - односторонним тесаком. Он обречен был на неполноту. Он так с ней свыкся, что не ставил даже под вопрос...
Хруст гравия внизу. Светя себе под сапоги, вдоль состава шли пограничники; толчок, натянутые их макушками поля темных фуражек уплыли влево и растаяли в СССР.
Поезд Дружбы въехал на мост.
Под первыми вагонами загрохотало - подробно, гулко. Приблизилась и удалилась будка охраны. Он смотрел сквозь клепаное железо арочного переплета. С оставленной стороны прожектора с бессмысленной силой били по поверхности реки - довольно заурядной речке с берегом, заросшим простодушной ольхой. Еще мгновение - и Тиса, словно Стикс, подвела итог невыездному бытию. Он был - снаружи.
Или уже внутри?
Все продолжалось - и это стало первым, что поразило заграницей. Простые вещи. Непрерывность дороги, постоянство дыхания. Та же и весна в ночи, которую заземлили синие сигналы стрелок...
* * *
По пути из туалета у его окна остановилась Мамаева. Шанелью от нее благоухало, свежим потом и как бы весенней прелью - крыло носа само затрепетало. Провал ее рта дохнул чисто и горячо.
- Венгрия?
- Она.
- Значит, в рубашке родилась! Смотри сюда! - Этим продуктом "острова Свободы" были затоварены табачные киоски Москвы семидесятых: на ее ладони просиял посеребренный футляр крупнокалиберной сигары "Upmann". Она развинтила и вытащила уголок зеленоватой банкноты. - Доллары! Видел когда-нибудь?
- Не доводилось, - и отвернулся в отлетающую тьму.
- Лишних вопросов не задаешь?
- Жамэ.
Звук одобрения.
- А ты в порядке. Виду соответствуешь. Загадочному своему.
Он усмехнулся.
- Иллюзия...
- А если бы с усами, - не слушала она, - так вообще отпад. Вот отрасти, увидишь.
- Предпочитаешь усачей?
- Мужчина без усов, что женщина с усами.
- Спасибо за комплимент.
- Чехов сказал, не я...
Спонтанно снял он руку с поручня. Пронес у нее за спиной и обнял за бедро. За левое. Слегка напрягшись, с места она не двинулась. И даже не повернулась от окна. Ветром им оголило лица. Все грохотало. Поезд Дружбы набирал скорость, рука его смелость. Под юбкой были не колготки, а чулки разъединенность наготы. Плотной и гладкой. Она, взяв в рот футляр сигары и, покручивая им, никак не отзывалась - притом, что сеточка трусов намокла. Эта невосприимчивость подвигла его дальше - к немому изумлению. Она была не просто возбуждена, она была как после любви - и даже не с футляром со своим, а с тем ослом таджикским. Два пальца, а затем и третий, как в банку с медом погрузились. Еще и в смысле, что оставалось место. Вскользнула вся ладонь, за исключением большого пальца, который вынужденно ей уперся в анус - в горячее и толстое кольцо. Лениво, позы не меняя, она привела в движение широкогорлый мускул. Ладонь сдавило, скрещивая пальцы.
- Не теряй голову.
- Уже.
- Но где здесь?
- Выпрыгнем давай.
- О том и речь. Ко мне? разбудим пионерок. К тебе сейчас лидер явится. Барабанщик, правда, туалет еще не занял, но это...
- Это?
- Как говорится, нет повести печальнее на свете... - Контрабандистка хохотнула, и пальцы Александра выскочили сами собой. - Отложим на потом?
Была уже глухая ночь, когда в окно к нему въехала и остановилась вывеска "DEBRECEN".
Первый город за границей.
При разгрузке "Веселые ребята" подали Александру барабан. Он нес его, а рядом хозяин с палочками делился на ходу:
- ..."Хули тебе там делать? СССР позорить?" - он мне говорит. Меня уже ребята на вокзале ждут, а он запер, и ключ не дает. А как же без меня? Ребята же не смогут! Я ему в ноги: "Папа, Христом-Богом!" Отдал. "А башли?" - "Проси у мамы". А мама меня за припизднутого держит. Все мои авансы и получки отнимает, "Хочешь ехать, ехай так, - она мне говорит. - Не дам башлей. На ерунду потратишь". А мне ребята заказов надавали - раз. Коры лаковые сам себе мечтаю. Ну, я во двор к ребятам: "Выручайте!" Полную кепку накидали мне капусты! "Только привези, чего просили". С завтрава начну искать...
Они вышли на привокзальную площадь, и даун изо всех сил ударил палочками в несомый Александром барабан:
- БА-БАМ-М!
Колонны нетворческой молодежи ушли по главной улице. Их группа осталась в первом же отеле на углу.
В фойе сквозь сутолоку к нему метнулись зеркальные очки.
- Брось барабан, - взмолился Комиссаров. - Это же заговор! Тебя блокировали, а сами к водке подбираются со всех сторон. Давай-ка!..
В четыре руки они взяли картонку с водкой и под взглядом группы подняли на галерею. Внизу под развесистой пальмой в обнимку с инструментом сидел баянист. Исподлобья смотрел им вслед. Без выражения, но не мигая.
- Ишь, затаился крокодил!..
По коридору и в номер.
Здесь был шкаф с ключом. Большой, резного дерева. Комиссаров запер водку и протянул ключ:
- Держи оборону!
- Почему я?
- Если не ты, так кто? Мне "звездочек" укладывать!
В номере было по-крестьянски чисто и без затей. Беленые стены в картинах на скотоводческие темы. Быки-производители и кони-битюги. Мебель огромная и прочная. В расчете на приезжих Собакевичей - из окрестных степей. "Вот я и за границей", - сказал себе Александр, опустившись на кровать и отдаваясь чувству отчужденности, болезненному и приятному.
Рядом стоял старомодный телефонный аппарат. Из черного эбонита. Связи не было. Он положил тяжелую трубку.
Из коридора постучали.
- Кто там?
- Геннадий Иванович.
- Какой Геннадий Иванович?
За дверью помолчали.
- Баянист.
Александр открыл.
- Дела такие, значит, - сказал Геннадий Иванович. - Первый день на чужбине.
- Ночь.
- Тем более! Причем, не наша. Европейская! Отпустите мне пол-литру - и пожелаем друг другу спокойной европейской ночи.
- А если без пол-литры?
- Сами понимаете. Покоя нам не будет.
- К сожалению, Геннадий Иванович, не могу.
- То есть?
- Не начальник.
- Но зам?
- Нет, не зам.
- А кто?
- А посторонний. Как вы.
- Тогда по-человечески и разберем. Она ведь моя. Я деньги за нее платил. Так?
- Так. Но ее вы уже выпили.
Баянист изумился:
- Когда же?
- На родине еще. Под Жмеринкой.
- Разве?
- Да, Геннадий Иванович. Да.
- А вы, простите, по национальности кем будете?
- А что?
- Может быть, того... договоримся? Двойной тариф?
- Русский я. Но не таксист.
- Так неужели на чужбине русский русского да не поймет?
- Метафизику давайте оставим до утра.
- Так, значит, ставится вопрос?
Александр нажал на дверь.
- Венгерские мои деньги могу получить? - спросил из коридора баянист официальным тоном.
- Тоже утром.
Удаляясь, голос недобро пел:
Я спросил у тополя,
Я спросил у ясеня:
"Где моя любимая?"
Со стен смотрели заграничные кони и быки. Александр лег на чистое покрывало.
В дверь снова постучали.
Вернулся Комиссаров. Попил воды из-под крана, поднял очки и посмотрелся в зеркало.
- Забыться и уснуть! К тому же язва разыгралась. Но нельзя. Покой нам только снится. Засыпаешь?
- Нет.
- Как насчет прогуляться?
Они вышли и заперли.
* * *
За углом баянист совещался с "Веселыми ребятами". Комиссаров дал им совет:
- Отходите ко сну, ребята. Завтра насыщенный день.
- Без снотворного не засну, - сказал баянист.
- Мы тоже, - сказали ребята.
- Речи быть не может!..
Внизу Александр сказал:
- Стресс границы. Может, пойти навстречу?
- И получить дебош?
Город был плоский. В мглистом излучении фонарей и вывесок ни души. Под ногами чужестранно зазвучали плиты тротуара. Вывески светились не по-московски. Горели с хорошим наполнением - прочно и спокойно, без дрожи и не теряя букв. Которые здесь были с надстрочными знаками и складывались в слова абсолютно непонятные. Но витрины под вывесками их переводили. На язык пищи и предметов. Эти застекленные, уютно подсвеченные ниши тянулись слева вдоль главной улицы. Одна сплошная витрина. Комиссаров проходил, ее игнорируя; Александр косился. Он забыл уже сложную формулу коммунизма, которую их в школе заставляли заучивать наизусть. Вспоминалось только нечто про изобилие, которое прольется потоком. В этом смысле некогда обещанный коммунизм здесь уже наступил - в двух часах от границы.
Справа во мгле открылась площадь с памятником.
- Петефи, - опознал Комиссаров. - Поэт.
- Ты думаешь?
- Не думаю, а знаю.
- Откуда?
Комиссаров ответил дурными стихами:
- Мировая свобода! И с востока на запад народы тот зов протрубят. И тираны, услышав тот зов, задрожат. Противника, Андерс, должно знать в лицо.
На центральной площади светился отель "Arany Bika". Под вывеской в виде Золотого тельца Александр сказал:
- Я тебя здесь подожду.
