- Я уже старуха, Васенька, мне сорок три года, а лучшие годики я потеряла, лучшие годики отсидела... Пятнадцать лет.
"Обычная история,- подумал я,- обычная история наших дней, даже скучно, еще одна невинная жертва".
- За что ж ты сидела, Люба? - спросил я, заранее готовясь услышать очередной рассказ о незаконных репрессиях.
- Убила я, Васенька,- ответила Люба просто и коротко.
От такого простого ответа мне даже не по себе стало. Нет, шутливого разговора не получалось. Я глянул на Любу впервые серьезно и с тревогой.
- Кого ж ты убила?
- Человека убила... Да ты, Васенька, не бойся,- сказала она, очевидно, заметив мое волнение и беспокойство,- я не разбойница. Я свекровь свою убила качалкой... Муж, Петя, меня обожал, на руках носил. На руки возьмет и носит. А свекор и свекровь... Не так свекор, как свекровь. Свекор под ее дудку плясал. Знаешь, как поется: "Свекор и свекровь лютые, золовки суетливые, деверья пересмешливые, да все не ласковые. Эх, да слезы горючи, как река, льются, не наполнишь ты синя моря слезами..." Вот так и я, Васенька, сколько переплакала... Один Петя меня любил, но он против всех, особенно против матери своей идти не мог...
"Вариации на сюжет Островского,- подумалось мне,- из драмы "Гроза", здесь же, на волжских берегах, разыгравшейся... Много ли их, вариаций семейной жизни российской, темного омута, глуби глубин? Там самоубийца, тут убийца - лучи света в темном царстве".
- Ты что задумался, Васенька? - прервала Люба мои размышления.- Осуждаешь меня?
- Нет, почему ж,- видно, ты убила случайно.
- Случайно, Васенька, случайно. Тесто катали, пироги к празднику... Начала свекровь опять мной понукать, не выдержала я. Не хотела, а вышло. Раз только ударила, да по виску. Целила по голове, а свекровь вывернулась как-то, и я по виску ей попала.
- Родные у тебя есть? - спросил я, чтоб как-то поменять тему, тягостную и Любе и мне.
- Родных у меня много... Отец, мать, братья, сестры... В Горьком живут и в Ленинграде.
- Помогают они тебе?
- Да, они жалеют меня, что я такая несчастная. - И тут улыбнулась впервые.
До того говорила все серьезно, понуро, даже пела понуро, а тут улыбнулась. Когда улыбнулась, лицо осветилось, и я поверил, что когда-то молодой она была красива, даже очень красива. И сейчас еще у нее чудный овал лица, маленькие ушки, чуть кверху вздернутый правильной формы нос. И фигура у нее, кажется, еще сохранилась, в фигуре у нее осталось зовущее. Даже здесь, в грязи... Однако это не Смердящая Достоевского... Нет, скорей вспоминается Бодлер:
Есть замах девственный,
Как луч он чист и светел,
Как тело детское.
Высокий звук гобоя.
И сеть торжественно-развратный аромат.
Слиянье ладана и амбры и бензоя.
В нем бесконечное доступно вдруг для нас.
В нем лучших дум восторг
И лучших чувств экстаз.
Душевно возбужденный Бодлером, я ощущал, как в лице Любы, в ее фигуре, в ее движениях попранная красота, попранная женская сила пробивается сквозь грязь, сквозь гноище.
- Когда я вышла из лагеря,- рассказывала Люба,- муж мой, Петя, ко мне... Нет, говорю, у тебя другая жена, дети... Пошла в колхоз... Там вышла за Ванечку. Он телят сторожит, тридцать рублей в месяц получает, мой Ванечка. Ой, Васенька, ты б Ванечку увидел, какой у меня Ванечка...
Она все светлела, все светлела лицом, приглашая меня порадоваться за ее хорошего Ванечку. Я понял, что женская ее бодлеровская сила целомудренна и принадлежит только Ванечке.
- Мой Ванечка как из песни.- И пропела: - "Но настанет время и для Любы, и кудрявый, ласковый такой поцелует Любушкины губы и обнимет ласковой рукой..." Я в лагере хорошие песни выучила, и все у меня по песне вышло,- продолжала охотно, радостно говорить Люба, видно, что про Ванечку любила говорить.- Вот еще есть такая песенка, называется "Ванечка, приходи".
Ванечка, приходи ты ко мне вечерком,
Темно будет, ко мне пробирайся тайком.
Ты в окошко постучи, отца-матерь не буди.
Сама отворю, да и поведу.
Мне колечко принеси да гостинца захвати.
Будем мы болтать да и пировать.
Ты на мне за то женись или сразу отвяжись.
Не обманывай да не забывай.
Всем, что есть у меня, я тебя угощу,
Никуда я тебя до зари не отпугну.
Такой у меня Ванечка, так мы с ним любимся... Но деревенский он, а я городская. Я городскую жизнь люблю, да не хватает денег в город ездить. Один раз в месяц в город еду. Если б хоть два раза можно было бы. Раньше паспорта не было, совсем худо было, а теперь ничего... Вот только на обратный билет мне не хватает. Приехала, не удержалась, Ванечке красивый картуз купила ко дню рождения. Я знаешь, Васенька, у алкоголиков бутылки собираю... Их вон у меня сколько, смотри.
Я глянул в угол за чемодан - действительно, в углу стояло много бутылок.
- Их у меня уж сколько,- начала подсчитывать,- на семь восемьдесят бутылок уж собрала,- взяла газету, начала на ней писать карандашом, подсчитывать.Верно, семь восемьдесят. Если утром сдам бутылки, то уеду, а нет, еще сутки буду. Милиция приходила - сутки здесь оставаться разрешила... Вот только огольцы досаждают, камни бросают, дразнят. Спасибо, Васечка, ты мне помог.
Говорила обо всем Люба спокойно, с достоинством, как об обыденных, простых вещах.
- А сама, Люба, ты не пьешь? - спросил я, глядя, как она пересчитывает бутылки.
- Нет, я не пью,- ответила она,- но с двенадцати лет курю. Если бы пила, то все б пропила...
- А что ж у тебя есть пропивать? - не удержался я и тут же пожалел, что спросил, потому что Любу, кажется, мой вопрос задел.
- У меня, Вася, многое есть... Вот смотри,- она завозилась с ржавыми замками чемодана, открыла,- ах, это не здесь, это в другом...
Чемодан был набит нарезанным хлебом, кусками разного сорта.
- Это не здесь,- повторила она, торопливо захлопывая чемодан, видно, устыдившись, что невольно показала мне хлебные куски.- Ты думаешь, Вася, я это на мусорнике собрала? Нет, у меня зубы слабые. Я мякоть выем, а корки посушу и Ванечке в деревню... Раньше я и по мусорникам,- добавила она, помолчав.Бывало всякое. - И снова замолчала.
Молчал и я, вспомнив, как сегодня в блинной она собирала с тарелок недоеденный алкоголиками отвратительный макаронный гарнир, в котором торчали окурки, и ела его, вызывая у меня брезгливость. Жизнь,- думал я,- жизнь, да, жизнь...- И ничего не мог сейчас придумать, кроме этого тревожного слова, кроме этого терзающего сердце слова, кроме этого темного, холодного, как волжский омут, слова.- Вся беда в том,- думал я, отвернувшись, осторожно касаясь пальцем мокрых ресниц,- вся беда в том, что ближе всего к непонятному слову "жизнь" понятное, мелкое, шулерско-картежное слово - "удача"... У Шекспира в 124-м сонете... Да, это сонет 124-й:
О, будь моя любовь - дитя удачи,
Дочь времени, рожденная без прав,
Судьба могла бы место ей назначить
В своем венке иль в куче сорных трав.
Эта женщина из сорных трав могла бы быть вплетена в лучший венок, если б гнусное, липкое, воровское слово "удача" не распорядилось бы по-иному ее судьбой.
- Смотри, Вася,- говорила Люба, открывая другой чемодан,- у меня многое есть... Трусы, юбка...
Сидела она в чулках и, заметив, что я обратил на это внимание, сказала:
- Туфли у меня есть новые, но я много ходила, устала, пусть ноги отдохнут.
Туфли же ее стояли неподалеку, рваные, со стоптанными почти до подошвы каблуками.
Я дал ей два рубля. Она взяла их без всякого удивления, хоть, судя по всему, ей не очень подавали, и она к этому вроде бы не привыкла.
- Пойду водички попью,- сказала Люба и, не поблагодарив, пошла.
В ее отсутствие я опять оглядел Любин уют на дебаркадере и заметил на Любиной постели куклу, поношенную, потертую, наверно, тоже кем-то выброшенную и ею подобранную, как и иное ее имущество. Я взял куклу, поглядел в ее веселые рисованные глаза. Порванное кукольное платье было аккуратно зашито. "Может, все-таки сумасшедшая",- подумалось мне. В этот момент Люба вернулась и заметила куклу в моих руках.
- Это Катенька,- сказала она, беря у меня куклу, прижимая ее к груди,- я с ней сплю, я так привыкла... У меня с Ванечкой детишек нету... В молодости с Петей у меня случился выкидыш, и вот теперь детишек нету.
"Нет, не сумасшедшая,- подумал я,- просто потусторонняя. Русалка, выброшенная на берег". О себе она много рассказывала, а обо мне не спрашивала, кто я и откуда. Поэтому я решил хоть несколько слов сказать о себе, чтоб наша беседа не совсем уж выглядела односторонним допросом. Я сказал, что живу в Москве, приехал сюда по своим делам и жду теплохода на Астрахань, но из-за непогоды, как мне сказали, теплоход прибудет только вечером. Люба вполне удовлетворилась скупыми сведениями обо мне, не стала допытываться подробностей, лишь сказала:
- Теплоход может и вечером не прийти. Тут, бывает, сутками пассажиры сидят в непогоду. Я тебе, Вася, вот какой совет хочу дать. Езжай-ка ты, Вася, рейсовым катером на другой, луговой берег, прямо к пристани Башмаковка... Есть еще Нижняя Башмаковка возле Астрахани, а это наша, Верхняя Башмаковка, деревня моя. Там ни каменных гряд, ни мелей, оттуда скорей уедешь.
