"На пенсию пора, - думал Иван Федорович, - вот только бы ларец..."
- Пенсию тебе дадут большую,- утешала его жена.- Вот мы и уедем. Все забудем. Всех Луценок, всех Варпаховских. Купим домик под Москвой с садом. Будешь председателем Осоавиахима, активистом райсовета, а? Пора, пора.
- Экая мерзость,- сказал Иван Федорович,- председатель Осоавиахима? Бр-р. А ты? -внезапно спросил он.
- И я с тобой.
Иван Федорович понимал, что жена подождет года два-три, пока он умрет.
"Луценко! На мое место, что ли, захотел? - думал Иван Федорович.- Ишь ты! И работаем не так "хищническая", дескать, добыча, старательская. Старательская добыча, дорогой товарищ Луценко, с войны, по приказу правительства, чтобы увеличить золотишко, а переломы, побои, смерти - так было и будет. Здесь Крайний Север - не Москва. Закон тайга, как говорят блатные. На побережье продукты смыло в море, три тысячи человек умерло. Заместитель по лагерю Вышневецкий был отдан Никишевым под суд. И срок получил. А как еще надо действовать? Луценко, что ли, научит?"
- Машину мне!
Черный ЗИМ Ивана Федоровича летел прочь от Магадана, где плелись какие-то интриги, сети - у Ивана Федоровича не было сил бороться.
Ночевать Иван Федорович остановился в Доме дирекции. Дом был творением Ивана Федоровича. Ни при Берзине, ни при Павлове Домов дирекции не было на Колыме. "Но,- рассуждал Иван Федорович,- раз мне положено, пусть будет". Через каждые пятьсот километров на огромной трассе было построено здание с картинами, коврами, зеркалами, бронзой, превосходным буфетом, поваром, завхозом и охраной, где мог бы достойно переночевать Иван Федорович, директор Дальстроя. Раз в год он действительно ночевал в своих домах.
Сейчас черный ЗИМ мчал Ивана Федоровича на Дебин, в центральную больницу, где был ближайший Дом дирекции. Туда уже позвонили, разбудили начальника больницы, всю больницу подняли "по боевой тревоге". Везде чистили, мыли, скребли.
Вдруг Иван Федорович посетит центральную больницу для заключенных, и если найдет грязь, пыль - тогда несдобровать начальнику. А начальник обвинял нерадивых фельдшеров и врачей в скрытом вредительстве - дескать, они плохо смотрят за чистотой, чтобы Иван Федорович увидел и снял начальника с работы. Такая, дескать, затаенная мысль у заключенного-врача или фельдшера, не усмотревших пылинки на письменном столе.
Все в больнице трепетало, пока черный ЗИМ Ивана Федоровича летел по трассе Колымы.
Дом дирекции не имел никакого отношения к больнице, просто расположен был рядом, метрах в пятистах, но это соседство было достаточным для всякого рода забот.
Иван Федорович за девять лет своей колымской жизни ни разу не посетил центральной больницы для заключенных, больницы на тысячу коек - ни разу. Но все были начеку, пока он завтракал, обедал, ужинал в Доме дирекции. Лишь когда черный ЗИМ выезжал на трассу, давался "отбой".
На сей раз "отбой" не последовал вовремя. Живет! Пьет! Гости приехали вот какие сведения из Дома дирекции. На третий день ЗИМ Ивана Федоровича приблизился к поселку вольнонаемных, где жили врачи, фельдшера, обслуга больницы из вольнонаемных.
Все замерло. И начальник больницы, задыхаясь, лез через ручей, отделявший поселок от больницы.
Иван Федорович вылез из ЗИМа. Лицо его опухшее, несвежее. Он жадно закурил.
- Эй, как тебя,- перст Ивана Федоровича уперся в халат начальника больницы.
- Слушаю, товарищ начальник.
- У тебя тут есть дети?
- Мои дети? Они в Москве учатся, товарищ начальник.
- Да не твои. Дети, ну, маленькие дети. Детсад у вас есть? Где детсад? - рявкнул Иван Федорович.
- Вот в этом доме, товарищ начальник. ЗИМ двинулся за Иваном Федоровичем к дому-детсаду. Все молчали.
- Зовите детей,- распорядился Иван Федорович. Выскочила дежурная няня.
- Они спят...
- Тссссс,- отвел няню в сторону начальник больницы.- Всех звать, всех будить. Смотри, чтобы ручки были вымыты.
Няня умчалась внутрь детсада.
- Я хочу покатать детей в ЗИМе,-сказал Иван Федорович, закуривая.
- Ах, покатать, товарищ начальник. Как это чудесно! Дети уже сбежали по лестнице, окружили Ивана Федоровича.
- Залезайте в машину, - кричал начальник больницы.- Иван Федорович вас будет катать. По очереди.
Дети влезли в ЗИМ, Иван Федорович сел рядом с шофером. Так ЗИМ покатал всех детишек в три очереди.
- А завтра-то, завтра? Приедете за нами?
- Приеду, приеду,- уверял Иван Федорович.
"Пожалуй, это неплохо,- думал он, укладываясь на белоснежной простыне Дома,-дети, добрый дядя. Как Иосиф Виссарионович с ребенком на руках".
На следующий день его вызвали в Магадан. Иван Федорович получил повышение - министром цветной промышленности, но дело было, конечно, в другом.
Выездная магаданская культбригада путешествовала по трассе, по приискам Колымы. В ней был и Леонид Варпаховский. Дуся Зыскинд, его лагерная жена, осталась в Магадане по приказу начальницы Рыдасовой. Лагерная жена. Это была настоящая любовь, настоящее чувство. Уж он-то знал, актер, профессиональный мастер поддельных чувств. Что делать дальше, кого просить? Варпаховский чувствовал страшную усталость.
В Ягодном его окружили местные врачи - вольные и заключенные.
В Ягодном. Два года назад он проезжал из Ягодного в спецзону, ему удалось "притормозиться" в Ягодном, не попасть на страшную Джелгалу. Какого это стоило труда! Надо было показать бездну выдумки, мастерства, уменья обойтись тем маленьким, что было в его руках на Севере. И он мобилизовал себя - он поставит музыкальный спектакль. Нет, не "Бал-маскарад" Верди, что он поставил для Кремлевского театра через пятнадцать лет, не "Мораль пани Дульской", не Лермонтова в Малом театре, не главная режиссура в театре Ермоловой. Он поставит оперетту "Черный тюльпан"! Нет рояля? Аккомпанировать будет гармонист. Варпаховский сам аранжирует оперную музыку для гармони, сам играет на баяне. И ставит. И побеждает. И ускользает от Джелгалы.
Удается добиться перевода в Магаданский театр, где он пользуется покровительством Рыдасовой. Он на лучшем счету у начальства. Варпаховский готовит смотры самодеятельности, готовит спектакль за спектаклем в Магаданском театре - один интересней другого. И вот - встреча с Дусей Зыскинд, с певицей, любовь, донос Козина, дальняя дорога.
Многих из тех, кто стоял сейчас около грузовика, на котором путешествовала культбригада, Варпаховский знал. Вот Андреев, с которым когда-то они вместе ехали из Нексикана в колымскую спецзону. Они встретились в бане, в зимней бане - темнота, грязь, потные, скользкие тела, татуировка, матерщина, толкотня, окрики конвоя, теснота. Коптилка на стене, около коптилки парикмахер на табуретке с машинкой в руках - всех подряд, мокрое белье, ледяной пар в ногах, черпак на все умыванье. Связки вещей взлетают на воздух в полной темноте. "Чье? Чье?"
И вот этот гул, шум почему-то вдруг прекращается. И сосед Андреева, стоящий в очереди для того, чтобы снять пышную шевелюру, говорит звонким, спокойным, очень актерским голосом:
То ли дело - рюмка рома,
Ночью - сон, поутру - чай,
То ли дело, братцы, дома.
Они познакомились, разговорились - москвичи. В Ягодном, в Управлении Севера, от этапа удалось отбиться только Варпаховскому. Андреев не был ни режиссером, ни актером. На Джелгале он получил срок, потом долго лежал в больнице, да и сейчас в районной больнице на Беличьей, километрах в шести от Ягодного - в обслуге. На спектакле культбригады не был, но Варпаховского рад повидать.
Варпаховский отстал от бригады - был положен в больницу экстренно,пока бригада поедет на "Эльген" в женский совхоз и вернется, он, Варпаховский, успеет подумать, сообразить.
Беседовали Андреев и Варпаховский много и решили так: Варпаховский обратится к Рыдасовой с письмом, где объяснит всю серьезность своего чувства, обратится к лучшим чувствам самой Рыдасовой. Письмо писали несколько дней, шлифуя каждую фразу. Гонец из верных врачей увез письмо в Магадан, оставалось только ждать. Ответ пришел, когда Андреев и Варпаховский уже расстались, когда культбригада уже возвращалась в Магадан: Варпаховского снять с работы в культбригаде и послать на общие работы на штрафной прииск. Зыскинд, его жену,- послать на общие работы на "Эльген" - в женский сельскохозяйственный лагерь.
"Таков ответ был неба" - как говорится в одном из стихотворений Ясенского.
Андреев с Варпаховским встретился в Москве на улице. Варпаховский работал главным режиссером театра имени Ермоловой. Андреев - в одном из московских журналов.
Письмо Варпаховского Рыдасова получила прямо из почтового ящика своей магаданской квартиры.
Это не понравилось ей и очень не понравилось Ивану Федоровичу.
- Обнаглели до крайности. Любой террорист...
Дежурный коридорный был немедленно снят с работы, посажен на гауптвахту. Следователю Иван Федорович решил дела не передавать - власть его как-никак ослабела - он это чувствовал.
