мужчина, но Шекиба скорее согласилась бы прогневить Аллаха, нежели обратиться за помощью к тем гнусным людям из большого дома.
Поливая отца водой, она старательно отводила глаза, чтобы не видеть интимных частей его тела. Затем Шекиба обернула окоченевший труп в кусок белой ткани, которую они когда-то выткали вместе с матерью, и снова поволокла отца на улицу. Она опять потревожила землю, чтобы вырыть могилу и завершить погребение всех членов своей семьи. Шекиба кусала губу, раздумывая, не вырыть ли еще одну яму — для себя, — поскольку не была уверена, что найдется тот, кто сделает это, когда придет ее час. Но Шекиба слишком устала. Она опустила отца в могилу, прочитала несколько молитв и принялась засыпать яму, наблюдая, как ее отец исчезает под землей, так же как ее мать, младшая сестра и братья.
Шекиба вернулась в пустой дом и молча уселась посреди гостиной — испуганная, озлобленная и спокойная.
Шекиба осталась одна.
— Мы не первые, кто так делает.
— Ты наслушалась историй этой безумной Шаимы про вашу незабвенную бабушку…
— Она не бабушка, она прапра…
— Мне плевать, кем она вам приходится. Твоя сестра морочит тебе голову!
— Ариф-джан, послушай, все же будет разумно, если мы обдумаем этот вариант. Ради нас всех.
— Ну и что хорошего из этого получится? Ты видела тех, кто так делал? Через несколько лет им все равно приходилось возвращаться к прежнему образу жизни.
— Но, Ариф-джан, она сможет помочь нам — ходить в магазин, провожать сестер в школу…
— Да делайте что хотите. Я ухожу.
Я выбралась из спальни, которую мы делили с сестрами, и затаилась в коридоре, неподалеку от дверей гостиной, прислушиваясь к разговору родителей.
Рядом с гостиной находилась кухня — стол, газовая плита да несколько кастрюль на полке. У нас был просторный дом, построенный в те времена, когда семья моего дедушки процветала, теперь же дом превратился в облупленную хибару с потрескавшейся штукатуркой — такую же, как и большинство соседских хибар.
Услышав, как папа-джан встает и направляется к двери, я неслышно прошмыгнула по толстому ковру обратно в спальню. Выждав немного и убедившись, что отец ушел, я вернулась в гостиную. Мама сидела, погруженная в глубокие раздумья, и даже не заметила, как я вошла в комнату.
— Мама-джан?
— А? Да, что, детка?
— О чем вы говорили с папой-джан?
Мама смотрела на меня, кусая губу.
— Сядь, — сказала она.
Я уселась на ковер, скрестив ноги по-турецки, и расправила юбку, старательно прикрывая колени.
— Ты помнишь историю, которую вчера рассказала нам тетя Шаима? — начала мама.
— Да, это история о твоей прапра…
— Рахима, — всплеснула руками мама-джан, — иногда ты просто невыносима, хуже, чем твой отец! Да, эта история о ней. И, полагаю, настало время, когда кое-что в твоей жизни должно измениться: отныне ты станешь нашим сыном.
— Сыном?
— Да, это очень просто, Рахима-джан. Многие семьи так поступают. Ты только подумай, как рад будет папа-джан — у него появится сын! И к тому же ты сможешь делать многие вещи, которые для твоих сестер недоступны.
О, мама-джан отлично знала, на чем меня можно подловить. Я навострила уши и стала ждать продолжения.
— Мы сменим твою одежду и дадим тебе новое имя. Ты сможешь бегать на рынок в любое время, когда тебе только захочется. И будешь ходить в школу, не боясь, что мальчишки станут приставать к тебе. Ты сможешь играть в разные игры. Как тебе такое предложение?
Мне такая перспектива казалась чудесным сном! Я вспомнила соседских мальчишек. Джамиль. Фахем. Башир. Мои глаза расширились от восторга, когда я представила, что смогу вместе с ними гонять мяч по улице.
Но мама-джан думала отнюдь не о соседских мальчишках. Она думала о пустых полках у нас в кладовой и о том, что мы едва сводим концы с концами. А еще она думала о папе-джан и о том, как сильно он изменился. Отец давно перебивался случайными заработками, в удачные дни принося домой немного денег. Да и то большая их часть уходила на так называемые лекарства для самого папы-джан, а остаток — на еду и более-менее сносную одежду для нас. Так что чем дальше, тем яснее становилось — необходимо что-то предпринять, иначе мы скатимся в откровенную нищету.
— Пошли, — сказала мама-джан, поднимаясь на ноги, — нет смысла откладывать. Тетя Шаима права — пора взять дело в свои руки, тем более что в последнее время папа-джан вынужден принимать все больше и больше… э-э-э… «лекарств».
Мы с сестрами всегда боялись заболеть. Мы боялись, что тогда нам, как и отцу, придется принимать лекарства. Из-за них папа-джан иногда вел себя странно и говорил странные вещи. Но чаще всего он становился рассеянным, не помнил, что ему сказали пять минут назад, никуда не ходил и целыми днями лежал во дворе под навесом и спал. Но если папа-джан переставал принимать «лекарства», становилось только хуже.
Он разбил и сломал в доме практически все, что могло быть разбито и сломано. Тарелки и стаканы уцелели лишь потому, что стояли на верхней полке буфета, и, чтобы добраться до них, нужно было залезть на табуретку, а на такое у отца не хватало сил. Мама-джан объясняла нам, что это последствия войны, которая все еще продолжалась в голове у папы-джан.
Отец четыре года воевал в рядах моджахедов. Он стрелял в русских, которые обстреливали ракетами наши города. Когда советские войска наконец убрались обратно в свою разваливающуюся страну, папа-джан вернулся домой. Он думал, что теперь жизнь наладится и все будет хорошо, хотя немногие люди могли припомнить времена, когда все было хорошо. Шел 1989 год.
Близкие папы-джан с трудом узнали в нем того семнадцатилетнего паренька, который, вскинув на плечо винтовку, ушел воевать за свою страну во имя Аллаха. Родители поспешили женить его. Они надеялись, что жена и дети помогут ему вернуться к нормальной жизни, но отец, как и многие в нашей стране, забыл, что такое нормальная жизнь.
Маме-джан едва исполнилось восемнадцать, когда они поженились. Первой родилась Шахла, затем Парвин, я и Рохила, а несколько лет спустя — Ситара. Мы, четыре старшие, были почти погодками. Однако, рожая дочерей одну за другой, мама-джан так и не смогла дать отцу главного, о чем он мечтал, когда намеревался начать новую жизнь. Но даже больше, чем сам отец, отсутствием в нашей семье мальчиков была разочарована наша бабушка, которая, как и подобает хорошей жене, в свое время родила шестерых сыновей и только
