не повышает голоса, и это ложится на то, как он действует: исподтишка, втихую…
Все во дворе мгновенно затихают, обернувшись к горке, но это внезапное беззвучие прорезает резкий крик Раисы Григорьевны — его еще довольно молодой бабушки:
— Родя, бей его! Бей первым!
Родион дергает головой и, хотя не оборачивается к бабушке, ясно, что он слышит ее. Только не может решиться ударить друга…
Тот самый офицер, выигравший ранетку, выкрикивает приказным тоном:
— Не стравливайте пацанов!
Но Раиса Григорьевна не унимается, ее истошные вопли заглушают нарастающий ропот:
— Зря ты, что ли, три года боксом занимался?! Бей, Родя!
— Держите их! — вскрикивает за моим плечом Милка — я узнаю ее голос, не оборачиваясь.
Но Родион уже бросается в бой как послушный, притравленный щенок и с силой бьет Витьку в солнечное сплетение. Того отбрасывает, и он сгибается пополам, но с горки не слетает, уткнувшись в ребят, топтавшихся позади. Зато теряет равновесие Кристина — самая маленькая девочка. Опрокинувшись на бок, она катится вниз под вопль ужаса, возникший сразу во всех концах двора.
Я бросаюсь к ней, но Кристинина мама оказывается быстрее, что неудивительно. Подхватив малышку, она бессвязно выкрикивает:
— Где больно? Что? Ты цела?
Девочка хнычет, показывая расцарапанное плечо, и мы все с облегчением переводим дух — это ерунда по сравнению с тем, что могло случиться…
Но мальчишки даже не заметили, как Кристина слетела с горки, у них вовсю идет бой. Причем Витька уже повалил Родиона и мутузит кулаками, сидя на нем. А бабушка последнего лезет по лестнице, выкрикивая угрозы… Я бегу туда, чтобы попытаться удержать ее:
— Раиса Григорьевна, не вмешивайтесь! Мы сами!
Но, конечно, она не слышит меня. В свои пятьдесят она куда шустрее меня и легко взбирается наверх, откуда доносится Витькин вопль. За ухо она его схватила, что ли?
Кто-то наконец выключает песню, которая кажется еще более примитивной, чем обычно. На секунду все замолкают от неожиданности, но тут побелевшая от ужаса Витькина мама, имени которой я не помню, пронзительно кричит:
— Да вы что творите?!
Чей-то оклик приводит меня в ужас:
— Ира, вызывай полицию!
— Не надо полицию, — шепчу я и понимаю, что «Ранеточников» в нашем дворе больше не будет…
А Милка рявкает:
— Отставить! Вы что, пацанских драк не видели? Какого черта лезете в их дела?
Маленькая девочка с милыми светлыми кудряшками испуганно округляет глаза и дергает за платье свою маму:
— Тетя сказала нехорошее слово!
Побоище на горке напугало ее меньше…
— Я еще не такое скажу, если все сейчас не успокоятся, — зловеще сулит Милана. — Какая еще полиция? Вы сдурели? Быстро все по домам!
Осуждающе перешептываясь, соседки растаскивают своих ребятишек по домам, и двор быстро пустеет. Спорить с Миланой не решается даже Раиса Григорьевна, а Ира уводит своего победителя, буркнув на ходу:
— Да я и не собиралась стучать.
Мы переглядываемся. В другой ситуации нас, наверное, начал бы душить смех, но сейчас настроение испорчено до основания. Милка подходит к березе и резко срывает яблочную гирлянду — больше она нам не понадобится…
Вечером мы сидим у меня дома и уныло жуем шарлотку из ранеток, которую я испекла к ужину. Папа еще не вернулся с работы, и его половина пирога теплится в духовке, источая теплый аромат. Такой вкусный…
— Не хотят люди жить в мире, — цедит Мила, уткнувшись в тарелку. — И в глобальном смысле, и даже по-соседски…
— В глобальном согласна. Было ли на Земле хоть одно десятилетие без войны? Может быть, но впечатление такое, будто каждую минуту жизни человечества хоть в какой-то точке планеты, но шли сражения.
— Так глупо. — Она безутешно качает головой. — Господь подарил нам прекрасный мир! Когда рисую, у меня иногда дыханье от восторга перехватывает.
— Потому что ты — настоящий художник. Но не всем дано видеть красоту.
Перестав жевать, Милана смотрит на меня испытующе:
— Думаешь? Пожалуй, соглашусь. Люди не желают ни посмотреть повнимательнее, ни вслушаться… Сегодня эти брошенные в траве красные ранетки показались мне каплями крови Христовой. Не подумай, что я ударилась в религию! Но тот сюр, что сегодня творился, все эти вопли: «Бей первым!», невольно заставили задуматься о природе человеческой. И знаешь, Женька, мы с тобой не в силах их примирить…
Она права, и я прекрасно понимаю это, но сдаваться не хочется:
— Не обобщай. Раиса всегда сеяла раздор… Вспомни, как она повыдергивала цветы, которые бабушка из соседнего подъезда посадила!
— О да! Они ей показались слишком деревенскими. Безумная тетка… И внук, похоже, в нее.
— Родьку можно только пожалеть, — опять возражаю я. — Мать умерла…
— Заметь, от передоза! С такой мамашей подсядешь, пожалуй.
— Где его отец, вообще неизвестно… У него же никого нет, кроме бабушки. Хоть и сумасшедшей. Что ему остается? Слушаться ее. Или в детдом отправляться. Ты что выбрала бы?
Милка тяжело вздыхает:
— Ну да… Невезучий пацан.
Не спеша выбираясь из-за стола, она бормочет:
— Пойду-ка я своих родителей обниму… Вот так сравнишь судьбы и понимаешь, как тебе повезло!
— Они у тебя классные…
— Как и твой папа. — Я знаю, Милана говорит так не из вежливости. — Вдобавок ко всему они терпят, что мы до сих пор живем с ними и замуж не собираемся… В Америке родители быстро своим деткам под зад дают и выпихивают из дома.
— Не откроем мы с тобой Америку.
— Да и фиг с ней! На черта она тебе сдалась?
— Интересно же увидеть все своими глазами… Только у нас деньжат не хватит.
Милка обдает меня смехом:
— Ты что?! Я же скоро станут богатой, как Абрамович.
— На своих пейзажах? Ой, я буду только рада!
— И мы с тобой рванем в турне по миру. Будешь моим агентом?
Я качаю головой:
— Твой агент должен быть обворожительным молодым мужчиной, а не толстой старой девой…
— Я лучше знаю, кто мне нужен! Обворожительного молодого мужчину я с удовольствием взяла бы в любовники. С больши-им удовольствием!
Изящные Милкины руки изображают то, чего мне видеть не хочется, и я шлепаю ее:
— Фу!
Внезапно она становится серьезной:
— А моим агентом должен стать человек, с которым я на одной волне. Тот, кто чувствует меня так же, как себя самого. И поддерживает самые мои безумные идеи… А это ты.
— Я?
Мое удивление притворно, Мила понимает это и звонко чмокает меня в лоб.
— Пока, радость моя! Увидимся…
Когда она уходит, наша маленькая квартирка еще больше сжимается от тишины и будто темнеет. Моя подруга всегда приносит с собой солнце… А потом забирает его.
* * *
Осень в Москве словно умоляет, чтобы я фотографировал ее. Багровые прожилки
