Во всяком случае, больше смысла, чем вечные диеты.
Однажды по пути из магазина они с мамой увидели тех мальчиков. Каталина глянула на них искоса и не поздоровалась, думая о том, как одна надпись навек перечеркнула все, что было прежде. Когда они с мамой прошли мимо и отдалились метра на четыре, мальчики крикнули ей вслед «шлюха» и «динама» и еще «мужичка». Каталина не обернулась, надеясь, что мама не заподозрит, о ком речь. Однако и мама, и другие женщины, шедшие по улице в этот час, начали оборачиваться; правда, Каталина не поняла, возмутились они сквернословию или приняли эти слова на свой счет. В глубине души ей было безразлично, как мальчики ее обзывают, она боялась только, как бы мама не рассердилась на нее за несоответствие родительским пожеланиям, причем независимо от того, исполняет ли Каталина какую-то из этих ролей на самом деле; точно так же она намного больше боится опоздать домой, чем вовсе не вернуться.
У Каталины не осталось друзей, от которых можно было бы научиться вести себя не по-девчачьи, но она ни секунды не дала себе погоревать, поплакать или задуматься, почему так произошло, а решила исправиться как можно скорее. За каникулы она превратилась в прилежную (то есть менее ленивую) ученицу, чтобы никогда больше не ходить на занятия для отстающих. Так ей не придется возвращаться в тот район и видеть кусок своего имени на скамейке, откуда его уже не стереть. Из памяти она его тоже стереть не смогла, но теперь старается видеть то хорошее, что извлекла из всей этой истории: свои оценки.
Гладя подошвой кеда гравий на обочине, Каталина задается вопросом: можно ли извлечь что-то хорошее из всего, что произошло с ней сегодня, помимо того, что она узнала, как ставить сигнализацию. Сигнализация у въезда на участок перестала работать, и отец Сильвии хотел ее наладить, пока не кончился летний сезон. Сильвия и ее мама остались прибираться на кухне, а потом устроили сиесту. Каталина уже давно не спала днем, так что вызвалась помочь хозяину. Ремонт таких устройств был для него привычным делом. Он забрался на стремянку, а она снизу подавала ему инструменты. Закончив, он показал Каталине сломанный механизм в тени фигового дерева. Он все разобрал, показал разные провода, объяснил, какой не работает, и, бросая его на землю, сказал какую-то глупость, над которой Каталина посмеялась. И тогда он шагнул к ней вплотную, а она позволила себя обнять. Он ее долго не отпускал, так что объятия успели стать мутными, а потом безрадостными.
Когда ей наконец удалось от него отстраниться, он, увидев слезы в ее глазах, попросил прощения. «Прости…» – сказал он, но затем добавил несколько слов, которые разрушили все, что до этого казалось ей таким прекрасным. «Прости…» – но Каталина не хочет и не может простить; она желает только забыть. Забыть тот поцелуй, забыть его шутки, забыть то, что она считала его привязанностью к ней в ответ на ее привязанность и восхищение. Вот же я дура, говорит она себе, он ведь просто говорил со мной как с живым человеком. Очевидно, это ласковое обращение было истолковано неправильно. «Прости… – сказал он и добавил: – Но ты сама во всем виновата».
За последние минуты мимо промчалось всего четыре машины, причем две из них не в ту сторону. Солнце печет ей спину. «Ради всего святого, сними ты уже толстовку, если тебе в ней душно», – говорит она вслух, как будто несет внутри себя кого-то еще. Весь мир варится на медленном огне, думает она. В новостях постоянно говорят об озоновой дыре, но мама по-прежнему вовсю пользуется лаком для волос, хоть и знает, насколько вредны такие аэрозоли. Она даже накупила флаконов про запас и выставила их строем на шкафу, потому что в новостях сказали, что с января такие снимут с продажи. Каталина ее этим не попрекает, веря, что проблему еще удастся решить. Она думает, что у молодого поколения, к которому она принадлежит, впереди еще полно времени, чтобы исправить все ошибки родителей и сделать мир лучше, а пока ее единственный вклад в экологию – это не бросать жвачки на землю. Несколько лет назад, до перехода в среднюю школу, Каталина вносила еще одну лепту: собирала окурки, которые взрослые, как ее папа с мамой, бросают без разбора на тротуарах и в парках. Когда она при родителях говорит что-нибудь об экологии или окружающей среде, по их лицам понятно, что этот аспект будущего ни капельки их не волнует. В том виде, как его представляет Каталина, будущее для них не существует. Они по-прежнему тащат на себе прошлое с отголосками послевоенной поры, в котором были лишены даже возможности улыбаться, и теперь единственным известным им способом обеспечивают выживание своего вида, путая убийственную серьезность с хорошим воспитанием. Как раз в такой серьезности находят прибежище невежды. Ладно еще, что у них в семье заведена строгая экономия, но она сопровождается такой беспросветной скупостью, что Каталине то же самое растворимое какао, кусочек хлеба или простая яичница кажутся гораздо вкуснее в гостях у Сильвии или Гильермо, чем дома, и эта скупость в конечном счете порождает больше мрака и чудовищ, чем полная нищета. Папа с мамой стараются копить и экономить на всем подряд: никаких дней рождения, никаких праздников, никаких фотоальбомов, где заранее запечатлено трупное окоченение, – лишь бы в будущем, когда им самим уже ничего не будет нужно, потому что они к тому времени окочурятся, их дети ни в чем не нуждались. Так что Паблито с Каталиной смогут, как положено брату с сестрой, передраться из-за прав на квартиру (которую оба ненавидят всей душой). А до тех пор мама так и будет называть сливочным маслом маргарин, масло из выжимок – оливковым и покупать самые безвкусные помидоры. Папа тоже будет вносить свой вклад в экономию, призывая всех летом мыться холодной водой, потому что так полезнее для иммунитета (и потому что так медленнее расходуется газ в баллоне). Сам он, разумеется, круглый год моется под горячим душем.
Но не все же только копить; ценой немалой нагрузки на семейный бюджет они каждый год в августе арендуют квартиру на ближайшем побережье, там же, где проводят отпуск соседи, и первую половину месяца они смотрят на одни и те же лица, повторяют одни и те же бессмысленные фразы о том, как вода не прогрелась, а песок раскалился, и делают то, что полагается делать на море, хотя никому из четверых членов этой биологической семьи совершенно не нравится пляжный отдых. А сейчас Каталина что угодно отдала бы, лишь бы оказаться на том пляже.
Шоссе пышет жаром, хотя через пару часов уже начнет смеркаться. Движение здесь не очень оживленное, и наконец Каталина немного расслабляет руку, опускает локоть и комкает пропитанный по́том тетрадный листок, чтобы убрать его в рюкзак. Незачем драматизировать: тут ехать всего минут двадцать, и она не в первый раз ловит машину. Главное, добраться до города, а там она дойдет пешком или сядет на автобус до дома.
В конце концов она снимает толстовку, но не прячет в рюкзак, а крепко сжимает в руке, словно амулет. Каталина снова приподнимает большой палец и смотрит на свою длинную тень на обочине; сначала ей приходит в голову, что с такой прической она могла бы сойти за мальчика в стиле гранж; потом она поворачивается боком и замечает, как линию ее торса нарушает небольшая выпуклость груди, и воображение тут же приносит ей картины разных ужасов, которые с ней никогда не происходили. Это кадры не из «Твин Пикса», а из новостей. Каталина прекрасно знает, что география мира для нее не такова, как для Паблито, но все равно думает, что самое страшное – это прийти домой позже назначенного времени. Папа с мамой сами не задумывались о последствиях, когда внушали ей этот страх перед опозданиями, и Каталина, даже понимая, какие опасности могут подстерегать ее на шоссе и на улицах, на пустырях и в темных подъездах, считает, что риск оправдан, когда надо успеть домой вовремя. Вариантов у нее немного. Такси ей вряд ли здесь попадется. Тем
