из серебряных фаллосов, замаскированных под рыбки, морковки и огурцы. Это, как объясняла «Грамматика Любви», означало, что контакт с мужчиной возможен, но его ждет нейрострапоновое возмездие за века привилегий и гнета. Таких помещики-циники называли «сверлильщицами» или «обществом Кнута и Пряника».
Их было больше всего: после тридцати-сорока лет почти каждая барышня добавляла на кукуху пару полированных морковок. В случае разведенной дамы, правда, фаллические эмблемы могли иметь значение трофея, указывая на нечто среднее между метафорической кастрацией и неиллюзорным разделом имущества.
Вдовы и замужние обожали серебряных и золотых богомолов, иногда с мужскими головами в лапках. Между типами богомолов существовали тонкие различия, но центральная мысль была ясна.
В общем, в Благородном собрании расцветало много фемных идентичностей – но для Дмитрия, с его небольшими средствами и отвращением к пассивному аналу, подходящих вариантов не просматривалось.
Было ясно, что брачным опытом русского помещика-цисгендера без баночных перспектив будут побои, глум и символические репарации за гендерное рабство. Наверно, это было справедливо. Но расшифровывать символические значения девичьих кукух Дмитрию надоело, и скоро он начал заглядываться на холопов и холопок.
Он мог глазеть на них часами. И все время было чувство, что он смотрит какой-то издевательский мультфильм, злую сказку для взрослых.
Холопа-битюга можно было отличить от человека по особой размашистости движений и характерному покачиванию корпуса, как бы накапливающего кинетическую энергию для рывка. Женские сборки были лишены такой особенности.
По закону холопы должны были постоянно ходить в масках вне зависимости от эпидемиологической обстановки. Сами холопы не болели, но бессимптомно разносили вирусы, награждая ими хозяев. Или тоже болели, просто не жаловались.
Дмитрий, впрочем, предполагал, что обязательные маски ввели не из-за вирусов. Глядеть на улыбающееся лицо холопа было головокружительно – когда Дмитрий следил через камеру за хелперами, жрущими в стойле из корыта, его сердце замирало.
Молодые холопы походили на здоровых людей. Кожу десятилетних, близких к сроку утилизации, покрывала экзема и язвы. Но лица холопов были абсолютно счастливы и расслаблены, а глаза… Они сияли таким внутренним светом, такой невозможной любовью ко всему вокруг, что становилось почти больно.
На «Воздушном Слове» – религиозной программе для помещиков – регулярно напоминали, что у холопов нет душ. Вел передачу игуменитарий Максимилиан, прогрессивный научпоп в золотых ризах, покрытых рекламой дружественных сервисов. На клобуке владыки сиял феминитивный крест, сразу показывающий его отношение к главному внутрицерковному конфликту эпохи – так называемой схизме мужебожества.
– Человек есть тварь одушевленная, – говорил владыка, – он создан богиней и несет в себе образ создательницы. Холопы же суть твари бездушные, выращенные в рассоле сугубо для безмозглой работы – но имеют образ человечий, отчего смотреть на них бывает печально и тяжело… Происходит так оттого, что лица у них как у людей – и, когда холоп гримасничает, мы понимаем эту гримасу как человечью, то есть как если бы за лицом была душа, все эти чувства переживающая как мы сами… Выглядят они счастливо, но счастье их свинское, как у хряка, который жрет и не может остановиться. Человекиня так счастлива быть не может, потому что стоит выше в иерархии существ и несет в себе образ богический. Про зеркальные нейроны слышали? Вот тут они работают против нас, вводя в соблазн. Оттого хорошо сделали власти предержащие, что рыла их убрали под марлю…
В Благородном Собрании тоже говорили на эти темы. Дворяне, как положено, демонстрировали чудовищное невежество и полное отсутствие гуманизма. Один из них зимой поморозил дюжину хелперов в холодном сарае – но жаловался только на то, что агент «Ивана-да-Марьи» обнулил гарантию.
– Их дрессировать надо было, чтобы они растирались или там прыгали. Такое в чипе должно быть заложено. А они полегли на землю, как дрова. И почему я должен за это платить?
Как имплантолог, Дмитрий понимал биологическую природу холопов, но все равно избегал глядеть им в глаза. Казалось, что холопы видят его насквозь, понимают, очень жалеют – но не могут взять в свое бесконечное счастье. При этом от них воняло хлевом, их марлевые маски были зелеными от соплей, и жрали они такую мерзость, что ни о какой эмпатии, конечно, не могло быть и речи.
Один раз Дмитрий увидел, как холоп умер. Произошло это буднично и просто.
Холоп, скорчившись, сидел в углу двора и выкусывал из снятого лаптя лыковый заусенец, натиравший, должно быть, ногу. Иногда он замирал и надолго заглядывался на лапоть, и при этом у него делалось серьезно-восторженное лицо, словно он смотрел не на грязное лыко, а на какое-то фарфоровое чудо. Поймав хозяйский взгляд, он улыбнулся так радостно и светло, что Дмитрию захотелось дать команду «намордник!» – но он сдержался, вовремя сообразив, что в маске холоп не сможет выкусывать заусенец.
И хорошо, что удержался, потому что иначе винил бы во всем себя.
Холоп еще пару раз куснул свой лапоть, а потом вдруг изумленно вздохнул и уронил его на землю. Лицо его стало торжественно-простым и озарилось предчувствием счастья – будто он услышал далекую прекрасную музыку.
Он лег на спину, подтянул колени к груди и не очень ловко перевернулся лицом вниз, приняв что-то вроде йогической «позы ребенка», которую Дмитрий помнил из физкультуры. Лицо холопа упиралось прямо в землю, а кисти были подвернуты под голени. Поза выглядела крайне неудобной, и Дмитрий подумал, что скоро холоп ее сменит.
Но холоп больше не шевелился. А через два часа прилетел грузовой дрон «Ивана-да-Марьи» с заменой. Он даже не стал садиться – завис ненадолго над двором.
Дрон был похож на большую беременную муху. Под шестью закрытыми сеткой пропеллерами висела транспортная люлька с поясным портретом графа Толстого – писателя, гремевшего когда-то в России почти как Шарабан-Мухлюев. Из люльки вывалился на землю сменный холоп в такой же транспортировочной позе. Белая сермяга, русые кудри, свежайшая марля намордника с логотипом «3М» – «зëма, молчи!», как расшифровывали в народе.
Новый хелпер встал, поклонился Дмитрию, поднял дохлого собрата с земли и ловким движением впихнул в люльку. Туда же полетел и лапоть. Дрон улетел, а новый хелпер пошел к прожигалу.
Дмитрий знал, что старообрядческое крыло сердоболов считает холопов почти людьми – или, вернее, полагает людей почти холопами. Но серьезного движения за права хелперов не было даже в зонах «Америка» и «Европа»: производитель следил, чтобы у всех моделей была молочно-белая кожа.
Холопам и правда было лучше чем людям, даже когда работа ставила их в невыносимые для человека условия. Скорее уж следовало сострадать низкодопаминовому человеческому сумраку. Дмитрий убеждался в этом всякий раз, когда видел их улыбки. Хорошо, очень хорошо, что существовала команда «намордник!».
Холопы делали все сами – компьютер фермы вносил поправки
