«как живой». Он поёт одну из коронных своих песен про любовь к жизни, и зал невольно встаёт.
— Когда вошёл Рубинский, все встали, включая покойника, — шёпотом произносит Зарина старую шутку.
— Когда запел, все упали, причём на колени, — продолжает её Сашка.
Но зрелище, честно сказать, жутковатое. На экране не просто видеозапись. Это компьютерная реставрация, Рубинский покачивается и явно неодобрительно смотрит на зал. Мол, празднуете? Без меня? А кто поёт в моём концерте? Наверняка же всякий сброд.
— Так никого не осталось, Аркадий Иванович. За всех Севушка отдувается…
Судя по тому, как резко к ней обернулась Зарина, Сашка подумала вслух. Но вопросов Зарина не задаёт, только головой качает. Ей тоже явно не по себе от компьютерного Рубинского. Но номер заканчивается, зрители садятся, и на сцену выплывает ансамбль «Берёзка». Сашку передёргивает.
— Ты чего? — Зарина снова к ней наклоняется. — Не любишь народные танцы?
— У меня с ними ассоциации плохие, — шепчет Сашка, задумываясь, не сильно ли они мешают соседям. Впрочем, все приглашённые перешёптываются, что-то обсуждая. — Помните семидесятилетие Всеволода Алексеевича? Первый канал репетицию снимал. С этими вот «берёзками». Они вокруг него танцуют на репетиции, а он сидит на колонке и плачет. И всё крупным планом.
— Плачет? По поводу?
— Ну у него же одна из первых песен про берёзки была. И он вспомнил, видимо, каким был молодым когда-то…
— Поверила, Саш? Играл он на камеру, изображал ностальгию перед журналистами. Ну или нервы перед юбилеем расшатались от недосыпов. Он уже забыл сто раз, а ты всё переживаешь. Десять лет прошло…
Сашка только вздыхает. Зарина права, но «Берёзку» она всё равно недолюбливает. После ещё нескольких коллективов, оставивших зал равнодушным, объявляют Туманова.
— Бодренько хромает, — констатирует Зарина.
И Сашка проклинает того, кто строил этот зал с такой огромной сценой. Пока Всеволод Алексеевич до микрофона доковыляет, даже с последних рядов рассмотрят, как он ногу подволакивает. Хоть бы в телеверсии додумались вырезать его путь к микрофону.
— Мы всегда были очень дружны с Аркадием Ивановичем, — заводит шарманку Туманов.
Зарина и Сашка усмехаются синхронно.
— Пойдём носик попудрим, что ли, — предлагает Зарина.
Сашка качает головой. Она знает, как мадам Туманова не любит наблюдать мужа на сцене. Но она не может проявить такого неуважения к сокровищу.
— Ну ладно, охраняй, чтоб со сцены не грохнулся, — хмыкает Зарина Аркадьевна. — Если что — лови.
— Не смешно, — шипит Сашка. — Однажды почти так и было.
— Почему я даже не удивлена?
Однако Зарина тоже не уходит. Одной ей, видимо, скучно носик пудрить. Так что они вместе слушают исполнение Тумановым их общего с Рубинским старого советского шлягера.
— И ни одна падла цветочки не вынесла, — комментирует Сашка, когда Всеволод Алексеевич ковыляет в кулисы.
— Так не его ж концерт, — замечает Зарина. — И нужны они ему, как корове пятая нога.
— Ему внимание нужно.
— Повторюсь, не его концерт. Господи, а это ещё кто?
На сцену выходит мальчик в спущенных штанах. На вид мальчику лет шестнадцать. Начинает читать рэп.
— Востряковский район сегодня мог бы сэкономить на электричестве, — замечает Зарина. — Если к могиле Рубинского проводочки подключить, от его верчения в гробу все окрестности запитать можно было бы.
— Это Ваня, — Сашка заглядывает в программку, которой успела обзавестись по дороге в зал. — Тик-токер.
— Ваня? И всё? А фамилия у Вани есть?
— Написано «Ваня». Он популярный сейчас, между прочим.
— Где? На школьных дискотеках? Бедный Аркадий Иванович.
— Девочки, а я смотрю, вам очень скучно на концерте, — раздаётся у них за спиной громкий шёпот.
Сашка чуть не подскакивает от неожиданности. Сидя на первом ряду, легко забыть, что сзади есть ещё люди. Она оборачивается. К ним наклонился мужик с редкими седыми волосами. На вид ему лет семьдесят, но может быть и больше, и меньше. Фрак, бабочка, рубашка с какими-то рюшами на груди, явно концертная. И плечи густо обсыпаны перхотью. Сашка порой предпочла бы иметь менее острое зрение.
— Зарина Аркадьевна, моё почтение, — продолжает шептать мужик.
Зарина сдержанно кивает.
— А вы, милая дама? Вас как зовут?
— Саша, — Сашка отвечает скорее от неожиданности.
— Тёзка, стало быть. Я Александр Ильич. Фельдман моя фамилия. Слышали про такого? Самый известный промоутер на Севере нашей великой родины.
Однако, пафоса в его представлении столько же, сколько в костюме. Сашка неопределённо хмыкает.
— Уж сколько я артистов покатал, — мечтательно продолжает мужик. — Кто там у нас поёт?
Ваню на сцене сменил Соколовский. Сашка морщится, но Соколовского, в отличие от Вани, она хотя бы знает. Зарина тем временем встаёт.
— Я всё же пойду попудрю носик.
— Соколовский, — мужик наклоняется к Сашке ещё ближе, чтоб было удобнее разговаривать. — Это из молодых, конечно. Его я не катал. А вот всю советскую эстраду катал, ох как катал. Ухта, Лангепас, Нефтеюганск… Вы там были когда-нибудь, Сашенька?
— Бог миловал…
— Да… А с Аркадием Ивановичем мы дружили, близко дружили. Силён был мужик, по три концерта в день давал. Иногда по четыре. Я ему говорю, ты хоть по полтора часа концерт пой, сокращай. А он из принципа по два с половиной пел, представляете?
— Ну и зря, связки беречь надо, — слегка уязвлённо замечает Сашка.
За сокровище обиделась, хотя о нём и не было сказано ни слова. Это Всеволод Алексеевич всегда так говорит, про связки. Особенно когда начинают при нём рассказывать о сумасшедшей выносливости Рубинского. А с другой стороны, ну пахал Рубинский как проклятый, ну пел по четыре концерта, ну мотался по всей стране, не жалея себя и коллектив. И где сейчас Аркадий Иванович? А сокровище ещё ковыляет потихоньку, поёт в меру скромных возможностей, жизни радуется.
Но к Сашкиному удивлению, Александр Ильич никак не реагирует на её реплику, а продолжает вдохновенный рассказ. Приглядевшись, Сашка замечает, как блестят у него глаза и как не ухожены у него руки и волосы. Дед, судя по всему, одинокий, ему поговорить не с кем. А может быть, жена имеется, но ей все его артистические байки давно не интересны. Сашка же для него — внезапно обнаружившиеся свободные уши.
— А вот Туманов сейчас выступал, — продолжает дед. — Его я тоже возил, но только один раз. Один тур мы с ним сделали, и всё.
— Это почему же? — настораживается Сашка.
— Под фанеру работает, представляешь? Чистая фанера, везде. А у меня маленькие залы, по тысяче человек, по пятьсот. И им же видно. И ладно бы просто под фанеру, так он ещё и фанеру свою наизусть не знает. То тут налажает, то там. Ну что это такое? И жадный, ты понимаешь. Очень жадный.
