всех сторон посыпались удары, Саида заголосила, что девушка не армянка, азербайджанка, но её снова никто не слушал, да и сама Рена не говорила: я, мол, не армянка. Кто-то даже спросил её: «Ты азербайджанка?», и она, вся в крови, замотала головой: «Нееет». «Раз она с ними, — кричал тот, — значит одна из них. Она не азербайджанка! Она армянка! И с ней нужно поступать именно так: и бить, и насиловать, и сжечь…».
Саида видела, как её, грубо колотя об стены, с воплями тащили на первый этаж. Её сожгли… Я не хотел тебе говорить это там…
Меня душил неотвязный спазм, удушье, как мучительная щекотка, то перехватывало, то вдруг отпускало горло, сердце болезненно сжималось от давящей тупой тяжести, меня охватывала слабость, и холод, ошеломительный холод одиночества расползался по душе…
Слева стояло здание аэропорта, там за стеклянной стеной второго этажа в белом платье стояла Рена с волосами, распущенными по плечам, и беспрестанно махала рукой в знак прощания. «Вечного прощания», — со скорбью и безмерной болью мелькнуло в голове, и нежданно мне припомнился звенящий золотом колокольчик её голоса: я сделаю, сделаю это, вот увидишь, уйду и не вернусь, если ты захочешь, и на глаза навернулись жгучие слёзы…
Зармик говорил так же глухо, голос его доходил до меня из дальнего далека. Потом я расслышал:
— Ну ладно, пойду, трап уже убирают.
Прозвучал тяжёлый хлопок закрывающейся двери. Немного погодя самолёт затрясло, потом он медленно заскользил по бетону, на миг остановился, снова затрясся, с грохотом помчался по взлётной полосе и разом оторвался от земли.
Всё внизу было мертво: море, голые леса, горы и ущелья, где неподвижно висела прозрачная дымка, сменяющие друг друга заснеженные пустынные равнины, немое, отливающее кровью солнце.
* * *
В аэропорту «Домодедово» я прошёл на стоянку такси. Откуда ни возьмись объявился милиционер и, вскинув руку к козырьку, потребовал: «Ваши документы». Я попробовал объяснить ему, что чудом спасся в жутких бакинских погромах и документов у меня нет, а потом продемонстрировал всё, чем богат, — те самые пятьдесят рублей, которые дал мне в последнюю минуту Сиявуш. Он взял деньги, повертел их в руке и сказал: «Добавь ещё хотя бы десятку, нас трое, поделим поровну». Я обернулся; поодаль стояли два милиционера, сытые, как и этот, крупные, высотой и толщиной что твой шкаф, и смотрели на нас.
— У меня ничего больше нет, — устало сказал я. — Вы же видите, я от смерти спасся.
— Так и быть, иди, — разрешил милиционер, забирая мои полсотни.
Я стоял униженный и оскорблённый и не знал, что делать.
— Ты куда едешь? — спросил кто-то.
Я повернулся на голос. Заговорил со мной кавказец среднего роста, с чёрными усами, из-под бровей сочувственно смотрели на меня глаза.
— Никуда, — сказал я. — Просто стою.
— Видел я, как мент захапал у тебя деньги. Так вот они и обирают народ. Поехали, — предложил он.
— Куда? Денег у меня нет.
— Знаю, что нет, — сказал он. — Не беда, поедем. Из Дагестана я. Я аварец, соотечественник Расула Гамзатова. Пустяки, в другой раз отдашь.
…Открыв дверь, мама с недоумением взглянула на меня.
— Вам кого? — неуверенно и чуть испуганно спросила она.
— Это я, мама, — сказал я. — Не узнаёшь? — и попробовал улыбнуться.
— Вай, Боже, — вскрикнула мама. — Во что ты одет, где твоя одежда, что с тобой сделали? Боже, Боже, и волосы поседел. — Она с плачем упала мне на грудь. — В каком ты виде, мама родная, на кого ты похож… Уедем, уедем скорей, — сказала она. — Скроемся, пропадём, исчезнем из этой проклятой страны…
Март-октябрь 1990,
Ленинград
Прежде чем беженцы-армяне, бросив дом, убитые горем и всеми покинутые, как гонимое оголодавшими дикими зверьми стадо, рассеются по всему миру — от холодной негостеприимной России до далёких американских штатов, — прежде чем те, кто не в силах окажется вынести бедствие и умрёт в дороге, а пыль забвения, как вечная беспросветная ночь, укроет их имена, как имена тех, чьи тела торопливо убрали с улиц и из домов Сумгаита и Баку, и они так и остались в списках без вести пропавших…
Прежде чем Демичев, по просьбе Багирова, первого секретаря ЦК компартии Азербайджана, прикажет командиру вошедших в Сумгаит подразделений Краеву не применять оружие против озверелых убийц и в считанных шагах от проходившей по городу бронетехники во дворе многоэтажного здания семидесятилетнюю Пирузу Мелкумян из деревни Гарнакар Нагорного Карабаха на потеху свесившимся с балконов любопытным соседям заставят плясать голой, пока не воткнут в неё железный прут и её душераздирающий крик не послышится из дальнего далека, прежде чем ударом ножа рассекут живот беременной двадцатишестилетней Лолы Авакян, чтобы выиграть спор — мальчик или девочка, прежде чем грудного младенца убитой на троллейбусной остановке Вики Маркосян, обвязав ему шею ремнём, поволокут по улицам, прежде чем в квартире Ованнисянов на глазах лежавшего в крови мужа изнасилуют жену, а сыновьям, инженеру с учителем, прикажут совокупиться с собственной матерью и, отказавшихся, бросят их на глазах вытащенных на улицу отца с матерью в огонь… Прежде чем то же самое не проделают с Меджлумянами и то же, изнасиловав и зарезав целое семейство с родителями и детьми, — в квартире Мелкумянов по соседству с набитым солдатами общежитием, прежде чем их похоронят на бакинском кладбище «Волчьи ворота» в холодный и дождливый день под присмотром танков и русских солдат и одна из чудом уцелевших невесток, увидев стоявшую невдалеке милицейскую машину, с глухими рыданиями скажет: это они, они всё сделали… И прежде чем выброшенные из армянских квартир вещи сожгут наскоро на городской свалке, а разгромленное жильё отремонтируют с той же поспешностью, чтобы скрыть следы погромов и чтобы Бог не увидел этих злодеяний и не сказал злодеям: коль скоро вы сотворили сие, то будете прокляты всеми скотами и полевыми тварями и поползёте на животе своём и будете пожирать землю во все дни жизни вашей… И прежде чем на заседании бюро ЦК, а на следующий день — на пленуме Муслимзаде перечислит одно за другим имена организаторов сумгаитской резни, а тот самый Катусев проигнорирует телеграмму участвовавших в заседании армян генеральному прокурору Теребилову, и прежде чем он сорвёт следствие, переправив часть дел в дальние города, но часть оставив таки в Сумгаите, прекрасно сознавая, что родственники убитых и пострадавшие не смогут отправиться в эти дальние города, тем более в Сумгаит, где были зверски замучены и сожжены в уличных кострах их родные и где живут все участники злодейств…
Прежде чем безнаказанных
