— Успокойтесь. Здесь проходит дорога к дому Яна. — Иван Иванович мягко положил руку на плечо Сергея. — И здесь удобно поговорить без свидетелей, — продолжал он насмешливо, — покойнички, они, в основном, молчуны-с... которые мемуаров не пишут. Хе-хе-хе... Машина тем временем уверенно петляла в лабиринте заброшенных захоронений, едва различимых в диком лесняке и кустарнике.
Ян вдруг круто заворотил и нажал на тормоз. Прямо перед капотом лучи фар выхватили из темноты чёрные провалы свежевырытых могил, гулко зияющие на припорошенной снегом земле. Фары погасли, двигатель заглох. От сомкнувшейся темноты и внезапно наступившей тишины Сергей непроизвольно задержал дыхание...
— Выходи, Костя, — услышал он словно издалека своё вымышленное имя, которым назвался при знакомстве с «купцами», и не сразу сообразил, что обратились к нему.
Он продолжал сидеть в оцепенении, не в силах шевельнуться.
— Ты чего? Испугался, дурачок, выйди на минутку, облегчимся после бара, а заодно и о деле потолкуем. — Ян наклонился над открытой задней дверцей и тянул Сергею руку.
Сергей, сконфуженный, очнулся и, неуверенно выставив ногу из машины, подался вперёд, намереваясь выйти, и тут стеганул его резкий удар в шею!
Ослеплённый, с парализованным дыханием повалился он головой вперёд и гулко ударился лбом о застывшую землю...
...Голос Яна, приглушённый, но назойливый, становился всё громче и яснее, и наконец слова его обрели какой-то смысл.
— Да, кажется, очухался он. Костя, отзовись! Слышь? — Ян теребил Сергея за плечо и хлопал здоровенной ладонью по щеке.
Иван Иванович молча стоял напротив, в двух шагах.
— Что вы делаете?.. Отпустите... — прохрипел Сергей, пытаясь рвануться, но ощутил за спиной ствол дерева, к которому, до ломоты в суставах, был привязан за запястья. Мутил сознание туго затянутый на шее шнур удавки. Притянутый им к дереву Сергей дышал так, будто взбирался на высокую гору...
«Читал, когда-то – бандеровцы вот так же... Докрутился — обогатился... Прикончат тут сейчас, и никто не узнает, куда делся». — Сергею припомнились объявления в краевой газете под рубриками «Ушёл и не вернулся» и «Следователь просит помочь», где сообщалось о странных для обывательского понятия случаях — пропаже не вещей, а живых, взрослых людей.Приоткрой ему кислород, — услышал он такой спокойный голос Ивана Ивановича, как будто задушить человека для него вроде обычной работы в третью смену, только-то и неудобств, что в ночную, а так — ничего чрезвычайного. Обидно до слёз было ещё и оттого, что Сергей уже доверился этому человеку, его словам и доброму, обаятельному голосу. Он ошибся и на этот раз, поверив в участие и дружеское расположение. И вот его хладнокровно душат за несколько золотых побрякушек...
- Сейчас, Костя, или как там тебя... делай выбор: жить с нами в мире и дружбе, и тогда будет тебе, всеми гонимому, исстрадавшемуся в одиночестве, наша поддержка и забота. Тут тебе придётся честно отдавать половинку доли с каждого... ну, назовём его так — мероприятия. Кому отдавать? Отвечу. Это у нас вроде кассы взаимопомощи. Ну, знаешь, как в дамских коллективах у совслужей собираются с каждой зарплаты на «чёрную кассу»? Например, откинулся чёрт от «хозяина» — надо его поставить на крыло. Чтоб не сесть — надо «давать», а кто залетел — тоже помочь надо, на «зоне» без денег — одна уха хозяйская. Вот и получается, тебе на одного половинка, а им, бедолагам, столько же, но на всю шатию. Что ж тут несправедливого? Вот и тебя надо прилатать как лорда и отправить на твою Украину на собственных колёсах! Верно, Ян?
Прямо над ухом, за спиной угукнул Ян, будто стукнули по пустой бочке. Ему уже надоел «базар-вокзал» Хоря, то бишь Ивана.
«И чего он заходит с севера? Прижать маненько, рыжуху — на бочку, и спина об спину — кто дальше! Никуда этот фраерок жалкий не денется, с каждого дела — в зубах принесёт. Сразу видно: из козлов, говорит же, что сержантом был...»
— Но если откажешься работать с половинки, — продолжал Иван Иванович, — Ян затянет удавку, и ты тихо, без звука отойдёшь... А через пару минут мы сбросим труп в эту могилу. Редкий случай: видеть свою могилу, а? Она чуток глубже, чем все. Притопчем землицей, и ты — исчез! Потому что завтра в эту могилу спустят гроб с нормальным покойником. И поставят памятник тому, кто сверху. А от тебя ничего не останется на земле... И тебя никогда не найдут. Кому придёт в голову потрошить кладбище? Здесь не Сицилия, у нас мафии нет! Ну так что, а?
Иван Иванович ждал ответа, но в тишине были различимы только всхлипывания и хрипы.
- Ну, что скажешь? — не выдержал молчанку Ян.
- Отпустите... — взглотнул слезами и завыл, не разжимая губ, по-бабьи, Сергей. — Заберите даром золото... Я вас не знаю, вы меня... Отпустите, зачем вы так?..
Придя в сознание, он не мог поверить в реальность происходящего. Что вот так, запросто, эти с виду нормальные и вроде даже интеллигентные люди без суеты и эмоций лишат его жизни. Ни за что ни про что, ведь он их и знает-то всего лишь час. И нет на них управы. Ни от Бога, ни от милиции. В Бога они не верят, а милиции в тёмных закоулках нет. Да какая ему защита от милиции, если он и на светлых-то улицах при встрече с милиционером переходил на другую сторону...
Как в страшном, душном сне, он жаждал одного — поскорее избавиться от этого кошмара, но отупляющая боль в суставах рук возвращала его к действительности...
- Отпустите...
- Этот «скачошник»[1] ничего не понял, Иваныч! Или косит под дурака, или «челюскинцем» работать хочет — «один на льдине», без никого! — разозлился Ян.
- Ну тогда кончай его. Милиция нам только спасибо скажет за активную борьбу с преступниками, — услышал Сергей спокойный приговор, и тотчас перед глазами у него пошли круги — удавка врезалась в сонные артерии, и сознание, ярко вспыхнув двумя-тремя картинами, покинуло его...
В эти последние доли секунды он представил, как его посеревшее тело шмякается в холодный провал в земле, а эти двое делают спокойно то, для чего его выманили из машины, — облегчаются тут же, садятся в машину, не помыв рук, и уезжают, как будто в мире ничего не произошло... Он ещё успел увидеть всегда выбеленную до боли в глазах родную саманную хатку, утопающую в бело-розовом облаке цветущих вишен-склянок... Увидел себя бравым сержантом — вся грудь в значках — и маманю, провожавшую его до самого шляха, на попутку, в далёкую дорогу, на Дальний Восток. Она то машет белой хусткой, то ею же смахивает слёзы с впалых, коричневых щёк, словно чует материнское сердце: не встретиться им больше... И, наконец, увидел Ленку, прилипшую к нему скользким, в синтетике, телом в полумраке гадючника-ресторана «Утёс»... С неё, кажется, всё и началось...
Сергей Колесов вышел в то утро из Ленкиного подъезда так рано, что прохожих ещё не было. Пустынная улица лишь обострила чувство одиночества и жалости к себе.Так вот сразу оказался бездомным... Когда лишился работы, была Ленка, была опора, дом, тыл. А тут — пустота на душе. Что-то враз сломалось, а он к этому не был готов. Как под лёд провалился.
В кармане уже несколько дней ни копейки. Курить хочется, да и не ел со вчерашнего. А что ел — стыдно сказать, ибо кухня у Ленки, как у той стрекозы, что лето красное пропела. Жевал сухие кисельные брикеты да остатки сморщенной картошки сварил в мундирах. Ссохшийся хлеб размочил в воде. Зато недавно были тысячи в кармане, червонцы вместо рублей кидал пиявкам-таксистам. Со дня опоздания к отходу в рейс Ленка враз переменилась и методично выживала его. А когда у него иссякли деньги, она вообще перестала с ним церемониться: днём отсыпалась, вечером демонстративно уходила «к подруге», возвращалась утром...
Ходила надутой, как будто Сергей ей крупно задолжал, не разговаривала. Питалась она на стороне, домой ничего не приносила.
Вначале Сергей растерялся, пытался вызвать её на откровенный разговор, но Ленка увиливала, отвечала односложно, ссылалась на плохое настроение.
По простоте своей и в надежде на далеко идущие совместные пла¬ны — пожениться после рейса — он всё терпел. Считал, что это у Ленки — обычные «чёрные» дни, биологический спад, временная депрес¬сия или что-то в этом роде, чему точного определения он не знал, но интуитивно допускал такое состояние, когда никого видеть не хочется, а есть одно-единственное желание — забиться поглубже в норку и по¬быть наедине с собой. В такие минуты женщины, говорят, могут даже поплакать из жалости к самой себе...
А что он мог о ней знать? Ну, познакомились в прошлую стоянку, повеселились по ресторанам. Ну, провожала в рейс, обещала ждать. Тогда же сделал ей предложение.
Обещала подумать, но от денежного аттестата не отказалась — у неё были затруд¬нения с устройством на работу. А теперь провели вместе, можно ска¬зать, «медовый» месяц, заявление не подали лишь потому, что у неё не было развода с первым мужем.
