не получившие выход: на Антона, руководство на работе, коллег, пассию бывшего мужа, первого врача Кати – словом, на всех, кто когда-либо принес ей или ее дочери страдания – должны были остаться за чертой, в прошлом, которое утратило для нее всякое значение.
– Ничего не было до настоящего момента, все началось только сейчас, – много раз повторяла Юля, представляя себе темноту, в которую обращается все прошлое. Это было ее единственное оружие против собственного страха, вцепившегося в ее разум клещами и не желавшего отступать. Все, что Юля могла ему противопоставить, – плохая память. Но и это было не так уж мало.
Тенерифе отнял ее способность к прошлому, и каждое раннее утро было первым; перед завтраком она поила Катю неторопливо водой, и ничего в груди больше не сжималось при этом. А затем, когда Катя приносила ей баночку с мочой, Юля делала тест-полоску, а внутри нее уже ничего не замирало, не умирало, не обжигало, в животе не бурлило, а в глазах не темнело.
Как-то они прогуливались по своему городку втроем, когда уже темнело и круглый блин солнца, как сливочное масло, растекался в розовом закатном небе. Юля чувствовала необыкновенную расслабленность в теле и совершенное безмыслие. Не было тревог и щемящих мыслей о зыбком будущем, словно она забыла, кто она и зачем попала на остров. Иностранцы и соотечественники особенно улыбались ей сегодня, радуясь ее безмятежному лицу с разгладившимися морщинами. Они все, как один, ловили ее взгляд и тут же здоровались с ней: кто по-русски, кто по-испански, кто по-английски.
Юля почувствовала, что вдруг стала красива той загадочной и непреднамеренной красотой, о которой так редко писали наши классики. Те самые классики, которые все подмечали в жизни и такое явление тоже не могли пропустить. Ничего в ней не изменилось: она не помолодела, не вернула былую мягкость черт и упругость кожи, но Юля вся сияла, каждая линия ее лица и каждый изгиб тела, и этого было достаточно, чтобы люди хотели быть с ней или хотя бы ловить ее взгляд и зачем-то думать о ней.
И в этот час совершенной расслабленности Юля вдруг увидела их маленький городок совсем другим: новым и внезапно открывшимся ей, как открывается чужой человек, когда ты добр к нему. Она подмечала каждую мелочь, каждый пустяк, и за каждой такой подробностью воображение ее мгновенно рисовало целую историю.
Вот пожилой, высокий, сильный и жилистый англичанин, явно работяга, явно не голубых кровей, в старой засаленной одежде, с видавшим виды рюкзаком, садится устало на лавочку, на которую он присаживается каждый вечер в одно и то же время. Юля просто не замечала этого раньше. У него нет ни друзей, ни приятелей, и каждый вечер он проводит здесь, на улице, в толпе, сидя за ноутбуком. Он смотрит на нее глубоким взглядом, проникающим в душу, а Юля – о, она уверена! – Юля отвечает ему тем же. Она знает его печаль, не зная о нем ничего. А он – знает ее печаль. Просто из-за того, что их взгляды пересеклись.
Вот идет человек из пещеры. Европеец, но вряд ли испанец. Хоть и бурый от загара, он каждый день прогуливается в одно и то же время. Ему просто необходимо быть среди людей, потому что он не заводит друзей стыдясь своего статуса бездомного.
И так каждый человек, каждая семья раскрылись ей по-новому (всех здесь не вместить, да и ни к чему). Юле было жаль их всех, и всех хотелось обнять и обласкать, и всем сказать доброе слово. Она мысленно растекалась по асфальту вместе с лучами заходящего солнца и вбирала в память запахи – смесь из разных ресторанов и кухонь, приправленную неприятными кошачьими ароматами, – а также яркий цвет пестрых тропических растений и звуки шумной многоголосой улицы.
Из какой бы кто ни был страны, из какой бы кто ни был культуры, все эти люди стали дороги Юле, оттого что причастны к ней. Их приезд сюда необязательно означал победу над требовательной и подчас несправедливой жизнью, победить которую можно было, наверное, лишь умерев… Однако каждый из них все же отстоял свое право на Тенерифе. А это было уже что-то.
Когда приехала Людмила Петровна, она внезапно переменила свое отношение к женихам Юли и с большим волнением ждала встречи с Йоханом, даже боялась произвести на него плохое впечатление, опасалась навредить отношениям дочери с ним. Оттого она все время в его присутствии говорила какие-то неправдоподобные вещи про себя, про Юлю, про их жизнь, приукрашивая ненужные детали, – к счастью, Йохан не понимал ее слов, а Юля старалась переводить не дословно.
Но уже через день после ее приезда наступил момент расставания с заветным островом, когда первым улетел на работу Йохан, а затем Юля. Она хотела проводить его до аэропорта, но он настоял на том, чтобы она не моталась обратно на такси, а осталась дома. В тот вечер, сразу после его отъезда, Юля с Катей пошли на пляж, который всегда пустел очень рано – не позднее шести вечера, хотя было еще тепло и часто ветер стихал именно в это время.
Юля не представляла, как она будет жить дальше, не зная, когда она услышит его голос. Он обещал позвонить сразу как прилетит, но сдержит ли слово, не забудет ли? Но Йохан не сдержал слова. Он позвонил намного раньше, еще из аэропорта, сразу после того, как прошел паспортный и таможенный контроль и досмотр, чтобы признаться ей, что он уже безумно соскучился.
Спустя год
Поздно вечером Юля переписывалась на форуме с соратницами по несчастью, с которыми познакомилась еще в первую госпитализацию в НИИ. Они с удивлением спрашивали ее, как она не побоялась сначала увезти Катю на Тенерифе, а затем и вовсе переехать в другую страну.
– Неужели не страшно было? – спросила ее женщина с ником Smerkala.
– Страшно поначалу, – отвечала Юля, – Но знаешь, на Тенерифе как раз произошел переломный момент в моей жизни и моем сознании. Я очень много медитировала по ночам, благо смена обстановки способствовала. Я где-то читала, что мы утрачиваем наши силы к изменению реальности из-за того, что наше сознание замусорено мыслями – самыми бытовыми и, главное, бесконечными. Попробуй не думать ни о чем хотя бы минуту, и поймешь, что это невозможно! Но именно после того, как ты очищаешь разум от мыслей на две минуты, сразу после этого ты можешь менять реальность, загадывать желания и делать так, чтобы они сбывались.
– И
