— Hijo del Dios bianco!
Наутро Игрунька с рекомендательным от креолки письмом ехал в Буэнос-Айрес в русское кафе "Украина".
Было жарко на солнце. Пыльные мостовые блестели. Их поливали водой из бочонков голые негры. Сонно дремали пальмы. В пурпуровых цветах висели острые ветви гранатового дерева. Пряно пахло померанцевым цветом и как будто еще лилией. Ближе к морю к ароматам цветов примешивался царапающий горло запах угольного дыма и острый запах рыбы и воды.
Сладко и больно было на сердце Игруньки. Дивила красота природы и синего неба, волновала прошедшая вихрем страсть, но чего-то не хватало, о чем-то тосковало сердце. О чем?
Он не знал…
VIII
Две недели спустя "сын белого бога" писал Олегу в Галлиполи:
"… Я окунулся в жизнь Южной Америки. Два дня я провел в Рио, затем Сантос и столица Уругвайской республики Монтевидео. Еще один день, и я в южноамериканском Париже, в Буэнос-Айресе… Милый Олег… Небоскребы и движение толпы прямо-таки феноменальны.
Я жил в русской посольской церкви и поступил простым «пеоном» в русское кафе «Украина». Двенадцать часов в день работы в кафе — мытье полов и стекол, затем стаканы и тарелки. По вечерам я переодеваюсь и — в кафе. Там я на практике учил испанский язык и присматривался к нравам Аргентины…"
Пять месяцев "сын белого бога" мыл тарелки и полы, пока судьба не обратила на него внимания.
Был бал у германского посла. В посольском доме ярким светом горели огни, и занавеси казались прозрачными. Играл военный оркестр. На улице уже был слышен шелест ног, говор и смех танцующих пар.
Игрунька в отлично вычищенном смокинге и в белых перчатках, стройный, красивый и высокий, выше всех ростом, в печальном раздумье стоял в зале. Никто никогда не догадался бы, что этот изящный молодой человек с манерами гвардейского офицера — «пеон» из кафе «Украина». Но Игрунька ощущал это. Под белыми перчатками была грубеющая кожа, и черноты ногтей не мог выправить и уничтожить никакой маникюр. Старый смокинг поблескивал на локтях, и усилия утюгов не могли придать такую складку брюкам, чтобы хотелось под ней провести двумя пальцами по воздуху и сказать свистящее: ф-фиии…. Он опускался. Никакие «чаевые» не дадут ему возможности сшить себе новый костюм. Нежности рук не вернешь, и скоро уже никого не обманешь. Все будут знать, кто он. Никто не пригласит его как молодого дипломата на посольский бал.
Вчера креолка Пепита, дочь богатого скототорговца, после страстных объяснений вскочила и воскликнула:
— Покажи мне твои руки!..
— Зачем мне показывать руки? — краснея, сказал Игрунька.
— Нет!.. Покажи… Я чувствовала!.. О! Я понимаю, Почему у тебя нет шикарной пижамы, и ты не можешь на нять для меня хорошенькую garconniere… (Квартирку (фр.)) Ты вовсе не русский гусарский офицер, а ты чернорабочий из порта. Ты мостильщик улиц или каменотес. Ты пильщик дров. Ты презренный лакей и попросту обманщик. Ты обманул меня баснями о своих предках и имеешь мозоли на ладонях и жесткие пальцы…
Как все это было обидно. И разве могла Пепита, дочь аргентинского богача и скотопромышленника, понять, что при теперешней России возможно, что гусарский ротмистр служит «пеоном» в кафе, а половой из третьеразрядного трактира командует армией. Она даже не понимает, где Россия. Она прельстилась "Hijo del Dios bianco", его ростом, белым цветом кожи, русыми волосами и голубыми глазами, и она так хотела, чтобы у сына белого бога были и мягкие руки… Да, жизнь становилась тяжела! Пять месяцев работать по двенадцати часов в сутки и не видеть просвета, так можно всю молодость прогулять и в Буэнос-Айресе видеть только кафе «Украину» да его посетителей.
Для "сына белого бога" это немного мало.
Бал у посланника не радовал. Вероятно, это его последний бал. Больше его не пригласят. Пепита здесь, и она всем будет звонить своим назойливым голосом, что "hijo del Dios bianco" — погонщик мулов, чистильщик сапог, метельщик улиц, грузчик тяжестей на пристани…
— Tenente Kousskoou, — услышал он ласковый приятный голос. Двое штатских: один молодой, голубоглазый, белокурый — ротмистр Гестерштейн, парагвайский офицер, немец, знакомый Игруньки, в смокинге, другой — во фраке, полный, с седой головой, с умными, добрыми, большими навыкате глазами, бритый и красный, стояли перед ним. — Das ist ein russischer Offizier. Er spricht sehr gut deutsch (Русский офицер. Он очень хорошо говорит по-немецки (нем.)), — сказал Гестерштейн и, пожимая Игруньку за локоть, шепнул ему: — Полковник Шерифе, военный министр Парагвайской республики.
— Отчего молодой офицер так печален на балу? — сказал на чистом немецком языке Шерифе.
— Ах, господин полковник. Нечему радоваться. Все так безотрадно грустно.
— Я понимаю вас… Где вы служили?
— В Чернобыльском гусарском полку.
— Кончили училище?
— Я кончил полностью семь классов кадетского корпуса и был один год в училище.
— Gut! Sehr, sehr gut (Хорошо! Очень, очень хорошо (нем.)). Вполне воспитанный молодой человек.
— Кому нужно мое воспитание!
— Совсем не нужно быть пессимистом. Es waren zwei Frosche, und einer war Pessimist und der andere war Optimist (Жили были две лягушки. Одна была мрачная, другая жизнерадостная (нем.)). Эти лягушки попали в погреб, прыгнули, в темноте упали в глубокую банку со сливками и стали тонуть. Pessimist воскликнула: "Я пропала". Сложила покорно лапки, захлебнулась и умерла. Optimist сказала: "Мы еще поборемся", — и стала быстро двигать лапками… Когда настало утро, лягушка-Optimist сидела усталая, но счастливая на взбитой ею горке сливочного масла.
— Я вот уже пять месяцев двигаю лапками, — улыбаясь, сказал Игрунька, — но не чувствую под собою масла.
— Погодите, вы любите верховую езду?
— Еще бы. Это моя страсть.
— А лошадей?
— Обожаю.
— Не боитесь оказаться в глухой прерии, отрезанным от всего мира, со взводом бравых солдат, отстаивая границы прерии от индейцев?
— Чего же тут бояться! Одно наслаждение.
— Я могу вас принять младшим офицером в нашу кавалерию. Форма красивая, жалованье мы платим хорошее, и вы будете при своем деле.
— Как я был бы счастлив!
— Отлично. Завтра я возвращаюсь в Асунцион. Явитесь ко мне на будущей неделе, и дело будет сделано.
— Благодарю вас.
Шерифе крепко пожал руку Игруньки, вглядываясь своими серыми глазами в синие глаза молодого человека, и ласково сказал:
— Вы мне напоминаете моего сына, убитого при штурме Вердена.
На этом балу никто не танцевал так весело, так изящно, как "Hijo del Dios bianco", и злословие Пепиты, как она ни старалась, не могло помешать успеху русского офицера среди знойных цветных дам.
Маленький город Асунцион пологими скатами спускался к млеющему под солнечными лучами в огненной игре блестящих волн Парагваю, с дымящими пароходами и блеском белых яхтенных парусов. Аргентинские, бразильские и уругвайские флаги пестрыми бабочками порхали на вершинах мачт и на гротовых реях. Мягкий теплый ветер набегал из степей, морщил голубые волны, стлался муаровыми полосами по реке, и, когда парус попадал в эту полосу, вдруг круто ложилась яхта к воде и неслась быстро, с опененным, мягко шуршащим килем.
— Бим-бом… бим-бом… бам-бам… — несся однообразный, в два колокола, звон собора. Был католический праздник.
Улички, немощеные, кроме главной, «Palmas», покрытой деревянными торцами, прерывались небольшими площадями. На площадях стояли памятники маршалу Лопецу и его сподвижникам. Память шестилетней войны, которая велась против Аргентины, Уругвая и Бразильской империи.
Памятники утопали в цветущих розовых кустах, и герои войны в широких шляпах, то с винтовками, то с саблями выглядывали из них, точно из громадных букетов.
За рекой, до горизонта — густое зеленое море.
— Это «чако» — леса, перепутанные лианами, колючими кактусами и карликовыми пальмами, непроходимые заросли, в которых живет заманчивая тайна южноамериканской прерии.
На «Palmas» сквозь зеркальные стекла магазинов были видны европейские товары: шелка, бархат, изделия из золота, веера, драгоценные камни, стекло, хрусталь, картины, гравюры, — точно ялтинские ряды на набережной в довоенное время сезона. Столики кафе, накрытые от солнца широкими тентами, выбежали на панель. За ними — пестрый ковер людей. Шуршали большие листы газет. Синий дымок сигар вился к потолку. Негры-лакеи в белых куртках с золотыми пуговицами проворно бегали, разнося напитки и пирожные.
В таком кафе, за столиком, за чашкой кофе сидел Игрунька, поджидая своего спутника, лейтенанта Монтес дель Око. Он должен был ехать с ним на миноносце "Еl Treumfo" по реке Пилькомае на форт генерала Дельгадо — на аргентинскую границу.
На Игруньке — защитный китель с высоким воротником, перетянутый ремнем с круглой золотой бляхой, и синие «шассеры» с розовым лампасом навыпуск. Сабля на ремнях падает на плиты панели, мягко блистая сталью ножен.
