когда век ее золотой уже пошел к закату, обветшавшие страницы уже и не читались. Но она по привычке читала. Читала, точно так же, как по привычке жила потерявшую белизну и упругость жизнь.
«…встретить все, что даст мне сей день».
Чернила выцвели, бумага истончилась и обтрепалась скорее не от ежедневного соприкосновения с пальцами и глазами Аглаи Владиславовны, а от воздействия ничего не щадящих безучастных мгновений времени. От них школьная тетрадочка в двадцать четыре листа скоро превратится в решето. Как папин шарфик, что носил он на шее… тут он, в этом кармашке, где ж ему еще быть?
Подошел крупный мужчина с изможденным лицом. В глазах его страдание. Вроде видела где-то его, а приглядишься – вроде и нет. Бородка с усами вроде как шли ему, но он словно занавесился ими. За ними не угадывалась душа. Да мало ли их, лиц этих, за жизнь промелькнуло! Поздоровался. Лицо как будто знакомое. Светлое. Сейчас и лица-то у всех почернели – то ли бомжи с мороза, то ли из Африки народ.
– Здравствуйте, – ответила Аглая Владиславовна.
Мужчина топтался на месте. Она отложила тетрадочку и спросила у мужчины, не забыл ли он чего здесь.
– Нет, – ответил тот, смутился и отошел, оглянувшись.
Она снова взяла тетрадочку. Мужчина не уходил. Он снова направился к ней.
– Извините, – сказал он. – Простите мою настойчивость и бестактность. Вы ведь Аглая Владиславовна?
Она вгляделась в его лицо. Усы, бородка. Глаза. Что-то знакомое в глазах, но это знакомое где-то вдали, не разглядеть уже. Вроде видела где-то. А вот голос точно слышала. Сколько их прошло в ее учительской практике! А сколько прошло здесь, многие туда-сюда каждый день ходят…
– Вы журналист? – спросила она, лишь бы спросить что-нибудь. Хотя могла и не спрашивать. Он был первый, с кем она в этот год заговорила. Ей было трудно произносить слова, они слежались внутри нее, как пласты земли.
– Нет, я не журналист, – ответил мужчина и снял шапку.
Аглае Владиславовне это понравилось. Перед нею никто не снимал шапку уже, наверное, лет двадцать. Да и она не сняла свою ни перед кем. «Молодец, не сует пятаки, – подумала она. – Значит, в его глазах я еще ему какая никакая ровня».
– Откуда вы меня знаете? – спросила она.
– Я учился у вас.
– Вот как…
– Да, уж давненько. Лет сорок прошло. Много.
– Это много?
Мужчина сел рядом на ступеньку. Аглая Владиславовна невольно отодвинулась.
– Бог с вами, батюшка! Что это вы? Встаньте. Встаньте! Не надо опускаться на землю.
– Не желаете ли приобрести лотерейный билетик? – наклонился над ними некто в берете. – Исключительно на счастье. Остался всего один. Непременно счастливый.
– Какой же он тогда лотерейный? – мужчина встал со ступеньки. – Впрочем, давайте. Если выиграю – выигрыш этой дамы. А проигрыш – он всегда мой.
– Поздравляю вас, мадам! – сказал берет, глядя мужчине через плечо. – Ваш выигрыш пятьсот рублей. Получите.
– Берите, Аглая Владиславовна, они ваши, – мужчина протянул ей деньги и незаметно махнул берету, чтобы тот ушел.
– Что вы! Что вы! – испуганно замахала та руками. – Бросьте! Оставьте их себе.
– Ни за что! – сказал мужчина.
– Такого не бывает. Такого в принципе не должно было случиться. В лотерею я вообще не верила никогда.
– А зачем верить в нее? Дело случая.
– Вот оттого и не верила. Меня в том году приглашала к себе одна знакомая. Дом хороший у нее, а в нем пахло отчаянием. Можете себе представить это?
– Нет.
– Я тоже не могла. Пока не увидела это своими глазами.
Она вгляделась в мужчину.
– Нет, не могу припомнить. Вот так, вроде, знаю вас, а так – нет.
Гурьянов вздохнул, расстегнул шубу. Не узнает, старушка, меня, не узнает, подумал он. И неожиданно для себя улыбнулся.
– Ой! – вдруг встрепенулась Аглая Владиславовна. – Леша! Не узнала. Не видят глаза ничего. Голос у тебя особенный, а все равно не узнала. Прости. Главное, много думала о тебе. Но не думала, что увижу вот так. Как ты, все бобылем?
– Женился, Аглая Владиславовна.
– Женился! Счастлив?
– А как же! Знакомая ваша, что приглашала к себе, кто это? У кого дом хороший, а пахнет отчаянием?
– Да ты знаешь ее: Настя Анненкова. Суэтина, то есть.
Старушка пожевала беззубым ртом, подумала и произнесла:
– Лешенька, у меня ведь к тебе разговор есть. Его уже и откладывать нельзя. Хорошо, что мы встретились. Не обессудь, если что не так. Твоя мама… Нина Васильевна была несчастный, оттого тонкий человек. Царствие ей небесное! За три дня до кончины она мне рассказала кое-что…
Аглая Владиславовна, словно колеблясь, взглянула на Гурьянова. Тот терпеливо слушал.
– Она просила передать это только тебе одному. Собственно, это только тебя одного и касается. Передать тогда, когда мне уже самой настанет пора идти к ней.
– Настя!
Настя оглянулась и увидела взлохмаченного изможденного мужчину.
– Что вам угодно? – раздраженно спросила она.
– Ты что, не узнаешь меня?
– Алексей, где твоя борода? Ты что такой… взлохмаченный, бледный?
– Болел я…
– Пил, наверное?
– Не без этого, – усмехнулся Гурьянов. – «Что за болезнь, когда выпить нельзя» – помнишь, Толя любил говорить?
Настя взглянула Алексею в глаза и увидела в них боль. Она отвела взгляд.
– Женился я, Настя, представляешь?
– Поздравляю. Что-то незаметно по тебе. Опух вон весь.
– Это я, Настя, опух от счастья.
– Знаю ее?
– Вряд ли. Я ее прятал от всех.
– Красавица, наверное?
– Да! – встрепенулся Гурьянов. – Перебирал как-то отцовы бумажки и нашел вот это… – он достал из внутреннего кармана свернутую пополам ученическую тетрадь. – Очень любопытные записки. Я бы сказал, высокохудожественная проза. Все под своими именами. Прочти-прочти, не пожалеешь. Там немного. В бате пропал незаурядный талант. В самом конце увидишь. Вначале всякая дребедень…
– Тебе самому-то тетрадь не нужна? Как память об отце?
– Память и так со мной.
Настя недоверчиво и, как показалось Гурьянову, брезгливо стала переворачивать мягкие от времени страницы.
– Как ноги? – спросила она.
– Болят. Болят, точно душа на них ходит с костылями.
– Контрастные процедуры помогают.
– Ладно, Настя, прощай… Ты куда? – спросил Гурьянов.
– К Сергею, – ответила Настя. – Сегодня у меня встреча с ним.
«Где?» – хотел спросить Гурьянов (он не знал, закончился ли суд), но у него не повернулся язык.
– Привет ему.
– Спасибо, передам. А ты куда? – безучастно спросила Настя, укладывая тетрадку в сумочку.
– Я? – спросил Алексей. – Сам не знаю, куда. Я там не был еще… К ним.
– К ним? К кому это?
– К родителям нашим.
Настя долго смотрела Гурьянову вслед. У нее сдавило сердце и не хватило сил
