Разве можно было унять в себе надежду, возгорающуюся, как ответ на боль от мучений Веры?
Все эти чувства отразились на его лице, когда он говорил с Верой сегодня по видеосвязи. Татьяна Викторовна сама позвонила ему, не выдержала, что они только переписывались. Но он не знал этого, ему казалось, что она сделала это по просьбе дочери. Мать поднесла телефон к кровати и присела рядом с Верой, чтобы Сергей мог видеть их обеих.
Они с любопытством рассматривали большую, хоть и небогатую гостиную с белыми белеными стенами, потрепанным бежевым диваном, старомодную кухню из коричневого ДСП. Сергей сидел на диване и разговаривал с ними. Лицо его было радостным и одновременно хитрым, и было неясно, чему он все таинственно улыбается, когда разговаривает с ними. И Вера, и Татьяна Викторовна пытались разгадать смысл его восточного прищура, красивого, но непонятного, но у них не получалось, и воображение рисовало не самые светлые сценарии. Он явно сдерживал в себе ураган чувств – это было видно по чуть сжатым уголкам губ, по воспаленному взгляду.
Вдруг в комнате послышался шум, как будто кто-то открыл дверь, и в гостиной показалась стройная девушка. Она прошла на кухню, и гибкий стан ее так плавно двигался, завораживая взгляд, что казалось, она была танцовщицей. Было в ее движениях что-то от пантеры. Вера впилась в Фелипе взглядом, не веря, что природа могла создать существо настолько грациозное, с такими манящими изгибами тела, и, хуже всего, это существо было с Сергеем в одной квартире.
– Кто это на заднем фоне? – спросила Татьяна Викторовна, пользуясь тем, что бразильянка не знала русского языка.
– Это дочь хозяйки, – сказал торопливо Сергей.
Фелипе между тем заварила себе кофе и стала пить его, прислонившись к столешнице, почти присев на нее, одну ногу в коротких шортах она согнула в колене. Смуглая ее кожа золотилась загаром и казалась удивительно гладкой. От матери она забрала негармоничные черты лица, но только природа словно пожалела ее и сгладила их до такой степени, что они стали ее достоинствами: скулы были невытянутыми, но широкими, большие полные губы и огромный рот достался тоже от матери, но губы не выпячивались, брови не сливались, были широкими, как у Альбы, и добавляли красоту ее небольшим глазам, зрительно увеличивая их.
– Сколько ей лет? – продолжила расспросы Татьяна Викторовна.
– Не знаю, – Сергей пожал плечами. – Может быть, лет двадцать.
– Хм, – сказала Татьяна Викторовна.
– А ты когда снимал квартиру, знал, что будешь с ней жить вместе? – уточнила осторожно Вера.
– Конечно нет, – ответил Сергей, поняв наконец, куда они клонят. – Я видел только информацию о самой хозяйке, Альбе. Я даже не знал, что здесь будет еще третья спальня.
– Странно, что они разрешают молодым мужчинам селиться у них. Я бы беспокоилась о своей дочери и селила только пары.
– Я, честно говоря, сам этого не пойму, – сказал Сергей. – Но, мне кажется, здесь такие проблемы в экономике, что людям приходится идти и не на такое.
Фелипе, словно поняв, что речь шла о ней, – возможно, по смущенному голосу Сергея, – подошла к спинке дивана и, облокотившись на нее, заглянула в телефон через плечо Сергея. Она поздоровалась с ними по-английски и стала расспрашивать его, кто это, а он в ответ пояснил, что это его девушка и ее мама. Когда Фелипе так склонилась над плечом Сергея, ее грудь наполовину вывалилась из топа, и Веру с матерью смутил не сам этот факт, а то, что Фелипе знала, что это произошло, но нарочно не меняла позу, словно ей нравилось демонстрировать и Сергею, и им, как сексуальна она была. Это было неприятно, странно и болезненно, особенно в такой момент, когда Вера не то что одеться или накраситься не могла, она не могла даже принять нормальную позу в кровати, чтобы лицо ее было привлекательным и симметричным.
Когда Сергей положил трубку, Татьяна Викторовна недовольно сказала:
– Ну и что ты думаешь? Понравилась тебе его соседка?
Вера стрельнула на нее взглядом и опустила глаза на одеяло.
– Нет! Но что… что я могу сделать? Он – за океаном.
– Я говорила тебе, что нельзя отпускать мужчину одного так далеко. И Лиза была со мной согласна.
– Плевать мне на мнение Лизы, она ни в чем не разбирается!
– Так ли уж плевать будет, когда он останется в Бразилии? Или, еще хуже, привезет эту знойную бразильянку с собой?
– Мама, ты забываешь маленькую деталь. Такую крошечную. Но которая меняет все. Сергей на это не способен.
– Так уж не способен! – усмехнулась Татьяна Викторовна, глаза ее смеялись под красивой яркой оправой очков. – Все мужчины одинаковы.
– Даже папа?
– Папу я никогда не оставляла одного.
– А сейчас?
– Сейчас он уже не в тех летах, чтобы изменять.
– И все равно, мужчины не все одинаковые! Как можно всех ровнять под одну гребенку, вот скажи мне? Неужели ты хочешь сказать, что все люди одинаковы? Все женщины одинаковые? Не для всех мужчин секс первостепенен.
– Как плохо ты разбираешься в мужчинах, милая моя!
– А ты у нас эксперт по мужской психологии, – с издевкой сказала Вера.
– Я дольше тебя живу на свете и намного больше в жизни повидала.
– Да, – отрезала Вера резко. – Ты мне и раньше говорила, что Сергей разлюбил меня, но оказалась не права. Что за страсть такая – все время очернять его? Человек всю свою жизнь, всю карьеру отложил ради этого обучения, ради возможности помочь мне, а мы за глаза его обсуждаем и осуждаем.
– Но эта женщина живет прямо в его квартире, разговаривает с ним, дышит с ним одним воздухом, наклоняется при нем, – Вера в момент этих слов закатила глаза, – и бог весть что еще делает… Разве ты не заметила, как она смотрела на него и как на тебя… словно ты соперница, и соперница беспомощная. Как ты не понимаешь, что риск велик? Я не уговариваю тебя на большие поступки и ссоры. Просто скажи ему, чтобы поменял апартаменты.
Вера глубоко вздохнула и стала кусать губы. Казалось, в ней шла борьба двух желаний: покориться матери и поступить так, как поступали миллионы женщин до нее, или же… поступить по-иному. Одна сторона наконец выиграла.
– Нет.
– Но почему? Неужели ты не допускаешь вероятность того, что…
– Допускаю.
– И что же?
– Если так все сложится, то пусть. Никакая любовь не бывает в жизни напрасно, всякая что-то дает: тепло, чистоту – или, наоборот, озлобленность. Говорят, сердце, умевшее любить, умеет и ненавидеть. И пусть! Что заключает в себе страсть, то живо… Да, я
