-- Восьмого марта 1968 года состоялось открытие фестиваля, посвященного десятилетию Академгородка и пятилетнему юбилею клуба, что не помешало, впрочем, объявить впоследствии с высоких трибун все эти совпадения не случайными, а закономерными -- одновременность студенческих волнений, вспыхнувших в Варшаве и списанных на происки сионистов. Но это случится через месяц другой. А сейчас мы прослушиваем на пробном концерте всех участников фестиваля подряд. Завершает программу выступление Галича. Перед выходом он нервничал, расхаживал за кулисами в обнимку с гитарой, глотал валидол. А вышел и спел "Памяти Пастернака", "Мы похоронены где-то под Нарвой" и "Балладу о прибавочной стоимости". Зал встал, аплодируя. Выбор жюри был предрешен. Галич занял первое место... Затем картина на экране снова меняется и возвращает сюжет из документальной кинолетны, где возмужавший Анатолий Израилевич продолжает воспоминания о выступлении Галича: -- На первой же прессконференции, которая только что пущена в Доме ученых, секретарь райкома комсомола немедленно сделал политическое заявление о том, что он считает это крупной ошибкой, политической. Кроме того, обком комсомола запретил городские концерты. Нужно было вмешательство обкома партии, который "распретил" их обратно. То есть, что ни день, то приносил вот такие новости. Мы вообще такого никогда не видели и не слышали, чтобы противоречия возникали на таком уровне... Тогда мне после этого сказал контролирующий фестиваль представитель райкома партии, что Галича нужно отстранить от концертов. Я сообщил ему об этом. Он принял это совершенно нормально. Он в общем был к этому готов. Я тоже был к этому готов и ясно совершенно отдавал себе отчет, что номер не пройдет. Потому что при том буме, который случился, -- имеется в виду первое выступление Галича на пробном концерте, -- публика наша академическая не потерпела бы, чтобы она не услышала того, что услышали другие. Поэтому было абсолютно ясно, что на концерт в Доме ученых (закрытый концерт для членов Дома ученых) его позовут. Так и случилось. Этот же самый человек подошел ко мне и сказал: "Ну знаешь, академики хотят всетаки послушать. Придется ему разрешить". Ну я тут сказал: "Как прикажете. Будет сделано". И мы ему тогда дали все отделение целиком". И далее в кинокадрах появляется снова Галич в окружении восхищенных молодых людей, которым он щедро раздает автографы, затем он снова на сцене с гитарой: Где теперь крикуны и печальники, Отшумели и сгинули смолоду, А молчальники вышли в начальники Потому, что молчание золото... Пение Галича прерывается нежным голосом дикторши: "Пресса не обошла молчанием фестиваль в Академгородке. Среди статей выделялась эта, из "Новосибирской вечерки". Кинолента являет крупным планом страницу газеты со статьей "Песня -- это оружие". Под объемным текстом подпись автора: Николай Мейсак, член союза журналистов СССР, участник обороны Москвы. Затем следует комментарий Бурштейна к статье и ее автору: "Он был истово верующий солдат партии, и он принимал директиву за вдохновение. То есть он где-то себя растравил, и вот это сознание, сознание сороковых годов, самого тяжелого нашего времени выплеснулось в виде мифов, комплексов в его статье. Понимаете? Вопервых, он не был на фестивале. Начнем с этого"... Затем в кадре этого же фильма появляется Александр Дольский -- один из лауреатов того фестиваля. Тогда совсем юный, стройный худощавый, с густой белобрысой шевелюрой, он буквально с первой же своей песни стал одним из любимцев фестиваля. Сейчас на кинопленке раздобревший, но вполне моложавый, он сидит за столом накрытым для чая и эмоционально комментирует статью Мейсака. "Это совершенно четко инсперированная партийными органами статья. Это статья фашистского толка. Я не говорю, что она реакционная. Она просто фашистская. Статья палаческая. Вот эта статья и ряд других статей, ведь они же сыграли свою роль. Ведь начался же просто разгром авторской песни. Начались гонения на Галича. Его выгнали. Меня пытались приспособить и сделать доносителем. Но это им не удалось... С обыском ко мне приходили, в шесть часов утра меня забирали. Понимаете. Такие интеллигентные якобы молодые люди. На самом деле им убить ничего не стоит -- по глазам видно. Запугивали... Я писал свои показания, что ничего это опасности не представляет... Но что я мог сказать, смешно даже. Я ведь знаю, что это представляет для них опасность. Конечно. Но не для народа это представляет опасность, а для власть имущих. Это ужасно, что началось по всей стране"... На экране снова появляется Гера Безносов со своей женой Светланой Павловной Рожновой. Известные интеллектуалы и носители самой светлой духовности, они соединили свои судьбы сравнительно позже многих их ровесников, создав великолепную семью. Светлана Павловна прошла путь от секретаря райкома и популярного общественного деятеля Академгородка до отвергнутого партией ее члена как одна из 46ти "подписантов". Позже она стала одним из самых неординарных и любимых преподавателей русского языка и литературы в известной во всей стране академгородковской "английской школе". Здесь перед кинокамерой Светлана Павловна, печально заглядывая куда-то в прошлое, говорит: -- "Интегралу" было вменено в вину то, что его активисты занимаются антисоветской деятельностью. Анатолия Израилевича (имеется в виду Бурштейн) лишили кафедры в университете, и каждый ходил под прицелом бдительного ока, так что люди вынуждены были сами собой отойти от всей этой деятельности "интегральной", которой Городок прославился не только в Советском Союзе, но и за рубежом. Теперь же это было оценено как гнездо и рассадник всяческой крамолы и свободомыслия, которое к тому времени уже по всей стране глушили и пресекали". На экране снова Ром и Леафар. -- И что же, в одночасье удалось задушить все свободолюбивые начинания в Анаукс? -спрашивает Леафар. -- В принципе, они хотели это сделать в одночасье. Но осуществить это было не так просто, потому что еще дышали в Анаукс инерционные процессы жизни в условиях свободы. В кадре собеседники исчезают, и вместо них появляется снова прерванный сюжет с более молодым Бурштейном, который продолжает свой рассказ: -- Нельзя сказать, -- говорит Анатолий, -что мы не предчувствовали перемен к худшему. "Интеграл" был социальным барометром той интеллигентной среды, которая нас окружала, и задолго до всех событий он беспристрастно свидетельствовал: она не созрела для организованного протеста, тем более для сопротивления.
На смену этому сюжету снова замелькали прежние кадры документальной кинолеты с Бурштейном. -- А через месяц, -- говорит он, закончив комментарий к статье Мейсака, -- случится история с "подписантами". То есть люди подписывали письма протеста против неоправданных политических процессов, начавшихся в этом и прошлом году. В шестьдесят седьмом они прозвучали по "Голосу Америки", по Бибиси. Таким образом, представлялось, что они писали в сущности не в Верховный суд, не в ЦК партии, а прямо за кордон, хотя это бессмыслица, понимаете. Потом документально было установлено, что это неправда. Но это были превентивные процессы, это была артподготовка перед входом войск в Чехословакию. Интеллигенцию спровоцировали по существу на выступление преждевременное, затем прозвучал удар хлыста, и она быстро разбежалась по домам... Ром и Леафар снова продолжают свою беседу. -- В принципе, они, конечно, хотели факел свободы и демократии, зажженный Анаукс, загасить навсегда. И, учитывая специфику этой республики, о которой мы с тобой поведем разговор ниже, -- им удавалось охватить немалое число анауксиев отступничеством, ибо, как выяснилось, они для организованного противостояния не успели созреть, даже в таких уникальных условиях, каким была Анаукс. Но все же огоньки этого факела в разное время в разном количестве продолжали светиться как в Анаукс, так и за ее пределами. И хоть они не всегда были так ярки, как хотелось, хоть они приглушались "абажурами", но все же они светились не угасая. Скамейка с собеседниками исчезает, и на экране появляется Александр Дольский за тем же столом с чайными приборами. -- Этот фестиваль, -- говорит он, -- дал сразу такую реакцию обратную, потому что стало ясно, что если они это не задушат в зародыше, то это просто может быть очень опасно для этих воров, которые там сидели наверху: Брежнев и иже с ними там -- все эти преступники. Так что... Ну им удалось... -- опустив грустно голову, говорит Дольский. -- Тогда им удалось... Но не совсем, -- он лукаво рассмеялся, -- они нас не убили всетаки... А затем на смену Дольскому в кадре снова появляются супруги Безносовы за тем же столом и в окружении тех же нескольких собеседников:
-- Филиал "Интеграла" у нас находится теперь, -- говорит Гера. -Архив, филиал, друзья, -- дополняет Светлана Павловна.
-- Мы считаем, что он как бы продолжает в каком-то смысле жить, "Интеграл", понимаете, -- говорит Гера, улыбаясь своей застенчивой детской улыбкой.
