Вот - счастье!
Стукнула дверь... они вошли на лестницу... сердце заколотилось... и тут же они вышли. Не оборачиваясь, они пошли со двора... Что такое? Впрочем, я уже понял - что! Я выглянул на лестницу. Эти народные мстители, борющиеся против иностранного нашествия, возвели баррикады из самого доступного материала - напрудили пруды! Как они оказались на лестнице, ведь никто не входил! Сидели в засаде? Проникли через чердак? Какая разница! И бессмысленно с ними бороться! Комары будут кушать нас, а не классовых врагов!
Временно исчерпав свои ресурсы, мстители исчезли - мы ходили по лестнице почти свободно, но больше гостей не приглашали...
Грустное лето - под лозунгом: но зато хоть посмотрим наш город. Одинокие блуждания. Город и вправду красивый, но запущенный. Ржавые баржи, бомжи... им мы, наверное, и обязаны тем, что в это лето сохранили свободу.
Волнующие, но давно знакомые истины: Фонтанка по-прежнему впадает туда же, а Мойка по-прежнему вытекает оттуда же.
Наполненный светлой грустью, я вернулся после одной из этих прогулок и обомлел... Снова изобилие! Но сейчас-то зачем? Ведь ясно же, что мы навеки порвали с иностранцами - теперь-то зачем?.. Нет ответа. Это было уже просто буйство красок, излишества гения, искусство ради искусства.
Говорят, видеть много дерьма во мне - к богатству, но наяву - вовсе не обязательно.
Звонок на двери зачем-то искорежен мощным ударом... тоже - излишество: кто же может добраться теперь до нашей двери и нажать звонок? Эх, не бережете вы своих талантов!.. Здравствуй, лето.
Конец интеллигента
Но и осень, увы, не принесла никакого оживления в мою жизнь. Обычно каждый сентябрь начинались суета в клубе, толкотня в издательствах. А теперь - словно этого и не было никогда - клуб сгорел, издательства исчезли. И именно мы все это смели заодно с ненавистным строем - так что жаловаться не на кого, увы!
Писатель Грушин пригласил меня на свой юбилей, но проходило это далеко уже не в ресторане, а почему-то в Доме санитарного просвещения.
- А вот и наш классик! - воскликнул Грушин, только я появился в конце практически пустого зала... Делать нечего, радостно улыбаясь, я направился к сцене, и вдруг Грушин сказал: - Он болен, очень болен. И приехал издалека! Он болен, но нашел-таки силы прийти! Поприветствуем его!
Я так и застыл с ногой - поднятой, чтобы войти на сцену... Почему это я "очень болен", черт возьми?! И почему это я "приехал издалека"? Так надо Грушину, чтобы показать, что даже очень больные люди буквально приползают на его юбилей! Черт знает что нынче делается для того, чтобы удержаться на поверхности, - и все, зная мое слабоволие, пользуются этим. Ну, ладно уж. Я болезненно закашлялся, лишь бы Грушину было хорошо. Даже когда приезжал с друзьями на юг, и там чувствовал неловкость, что горы не такие уж высокие, а море не такое уж синее - словно я в этом виноват!
- К сожалению, ему надо идти! - вдруг объявил Грушин, только я взялся за скромный бутерброд.
Куда это мне "надо идти"? Видимо, в могилу. И, судя по окружающей меня жизни, - верный адрес. Словно исчезло все, что я за жизнь свою сделал. Хочешь - начинай все сначала!.. Но хотел ли этого я?
Я зашел к критику Ширшовичу - пусть объяснит.
- Читал "Флаги на башнях"? - вдруг спросил Ширшович, выслушав жалобы.
- "Флаги на башнях"? - Видимо, он тоже считает, что мне надо начинать образование сначала. - Конечно, читал. Но только в детстве. А что такое?
- Критик Примаренков блистательно доказал, что колония трудных подростков, о которой пишет Макаренко, якобы педагог, на самом деле была притоном гомосексуалистов для высших правителей страны!
- Как? - Я даже подскочил. - Но Макаренко же их перевоспитывал!..
- В правильном ключе!
Вот как развивается сейчас литературоведение - семимильными шагами!
- М-да... И кто же... гомосексуалист... туда приезжал?
- Буквально все! Калинин! Бухарин! Без сомнения - Ежов. Конечно же, Максим Горький, ну, это подтверждается даже документально. Вот так.
- И... что?
- И то! Поэтому книги Макаренко выходили миллионным тиражом!
- М-да. А мы-то здесь при чем?
- При том же! Те же самые флаги на тех же башнях!
- То есть - что?
- То есть - то. Вся мировая политика, ну, и, разумеется, культура контролируются ими!
- Давно?
- Всегда.
- Но как же раньше было? Я и не знал!
- Только не надо считать меня за идиота! - вскричал Ширшович. - Все было - только тайно. И ты прекрасно это знаешь!
- Я?..
- Сколько ты выпустил книг? И помалкивай! Не надо строить из себя наивного идиота!
- ...каким я, видимо, и являюсь.
То-то последнее время у меня на глазах происходили непонятные взлеты непонятных людей, вчерашние приготовишки объявлялись гениями, объезжали мир, а ты как числился, скромным середнячком, так и остался... Спасибо Ширшовичу - открыл глаза!
- Но ведь Горький - известный бабник!
- Сам ты бабник, - презрительно проговорил он. - А, надеюсь, известно тебе, что Радищев был сифилитиком?
- Примаренков установил?
- Да нет! В книге написано. "Путешествие из Петербурга в Москву" называется.
- Мда-а...
Словно ошпаренный, я вышел от него.
Делиться больше не с кем - рассказал все жене.
- Ну что ж... раз так надо... - безжалостно произнесла она.
- И... как Радищев - тоже?
- До Радищева тебе далеко!
Да, человеку обычному в наши дни ничего не светит! И никогда не светило!
- Но ты уверена, что если бы... удалось, я, точно бы, стал преуспевающим автором?
- С тобой - ни в чем нельзя быть уверенным! - вскричала жена.
Через два дня, когда я вернулся с прогулки, она встретила меня радостно:
- Тебе звонили... из этой самой... колонии подростков!
- Как?! И что?
- Просили выступить.
- В качестве кого?
- Сказали, что ты сам все знаешь. Ты что, никогда не выступал?
- В колонии - нет. А кто звонил?
- Воспитатель Савчук. Голос молодой, ломкий. Сказал, что заплатят.
- Да? И когда?
- Завтра. В семь выступление, потом - танцы.
- Замечательно!
Утром перелистал "Флаги на башнях". Врет все Примаренков. Не может быть! И что я - Максим Горький? Зачем я им?
К вечеру стал собираться. Непонятно даже, какой галстук надеть.
- Ладно уж, не ходи, - вздохнула жена.
За убогого меня считает! Нет уж, пойду! Я им их "флаги на башнях" поотрываю, а там хоть трава не расти!
... Поздней ночью, прикрыв спящего завуча одеялом, я вышел в канцелярию, позвонил жене.
- Ну что? - проговорила глухо она.
- Ничего страшного. В смысле, воспитатель Сав-чук - обычная женщина. Причем неплохая.
- Идиот! Опять за старое! - Жена бросила трубку Так что не удалось повторить путь Максима Горького - если, конечно, это был его путь. Насчет Радищева пока не зарекаюсь, но откуда ж знать - повезет, не повезет?
Стакан горя
Под эти воспоминания я снова задремал, но тут дунуло холодом, хлопнула дверь, и ко мне, бодро цокая, приблизился пес - свежий, холодный после прогулки, с ярким веселым взглядом. Хоть кому-то везет!
- Эта... не звонила? - вскользь поинтересовалась жена. Имелась в виду дочь.
- Нет, не звонила.
- В такой-то хоть день могла бы позвонить!
- Да она и не знает!
- Ну что ж... поехали.
И потянулся этот грустный маршрут.
Когда-то мы этим маршрутом отвозили-привозили дочь, на выходные забирая у деда с бабкой. В воскресенье отвозили - не до нее. Своя жизнь слишком радовала. Дорадовались! Вот - результат!
Впрочем, надо добавить, что и к деду с бабкой, вырастившим ее, она тоже не прониклась особой нежностью: не в воспитании тут дело!
Помню, как она, толстая, неуклюжая, сидела напротив меня на таком же толстом, надутом автобусном сиденье. Не могу сказать, что было особенно спокойно каждое воскресенье увозить ее: совесть в нас, видимо, начинала уже пробуждаться... но так, видимо, и не пробудилась. Помню, как рвало сердце, когда она говорила серьезно и вдумчиво: "Нет, не буду телевизор смотреть: так время очень быстро летит!" И после этого - все равно отвозили! Помню, как я вложил в рот сложенные автобусные билеты, закрывал и раскрывал губы с листиками, пытаясь ее развеселить. "Уточка!" - улыбнулась она. Помню, как вспыхнула радость: значит, мыслит образно, соображает, значит, все станет хорошо!.. Стало!
Но, судя по последним мыслям, главное все-таки не воспитание? Все не главное - судя по последнему!
Вот здесь мы как раз тогда и ехали...
И в электричке в хмурый ноябрьский день оказалось битком! Неужто все на кладбище?!
Пошли желтые вокзалы этой некогда царской линии - и вернулись снова мучения тех наших поездок. Только закоптились эти славные домики за это десятилетие до неузнаваемости - особая чернота под сводами, под архитектурными излишествами. Все движется к худшему!.. Или это день такой? Не просто - день похорон, но вообще тягостный. Не хотел бы я хорониться в такой день! Впрочем - в какой бы хотел?
Выйдя из готического вокзала, мы втиснулись в автобус... что ли, специально еще надо мучить - в день похорон одного мало, что ли?
