*
Проспав урывками несколько часов, Сара проснулась в два часа ночи – девять утра на Восточном побережье. Она села и написала Нику.
Текстовые сообщения в субботу, 19 октября, 2:00
Сара
Не знаю, что и сказать. Джейн с Филом согласились все поменять. Спасибо как-то совсем ничего выражает.
Телефон молчал целый час и только потом негромко чирикнул. Сердце у Сары подскочило.
Ник
Они согласились? Дали добро?
Сара
Да. Расправляю крылья.
Ник
Невероятно. Поздравляю.
Сара
Не знаю, как тебе это удалось.
Ник
Когда ты сообщила, что не стала открывать сейф – что вошла в банк, а потом вышла и села на самолет в Лондон, – я просто не знаю. Все думал о том, что ты мне сказала перед уходом. Хотел хоть что-то сделать.
Сара
Почему ты мне не рассказывал о своих отношениях с Джейн?
Ник
Ну, мы никогда не подходили друг другу как любовники. Она готова заниматься любовью только при наглухо задернутых шторах.
Сара
Ну ладно, самую капельку.
Ник
В голову не приходило.
Сара
Да брось. Просто избегал темы.
Не любишь говорить о тех временах.
Ник
До сих пор сложно.
Сара
Сложно признать – я все стараюсь отогнать эти мысли, но уж как есть: ты мне нужен.
Ник
Я знаю
Сара
Я знаю? Ты кто вообще такой? Хан Соло после того, как Лея говорит «я тебя люблю» за секунду до того, как Джабба Хатт замораживает его в карбоните? Лучше бы я не знала, что ты поэт. А то это создает нереалистичные ожидания.
Ник
Случайно нажал «отправить», не успев дописать, что хотел.
Сара
Ой.
Ник
Я знаю, что я тебе нужен, потому что сам чувствую ровно то же. И очень глубоко. И боюсь, а вдруг то, что ты мне сказала тем утром в парке, правда. Мне нужно время разобраться в себе. А тебе нужно вложить все, что у тебя только есть, в книгу. Все.
Сара
И что же нам остается?
Ник
Поживем – увидим.
Сара медленно выдохнула. Слабыми пальцами с третьей попытки набрала «хорошо» – и нажала «отправить». На сердце угнездилась вязкая, тягучая тоска. А что тут еще можно было сказать? На «поживем – увидим» не ответишь колкой остроумной репликой. Это не разрыв. И не обещание. Ожидание. Самое сложное.
Сара посмотрела на телефон, а потом отложила его на тумбочку в изголовье. Легла и натянула одеяло до подбородка. Что еще оставалось делать с томлением, будившим в ней противоречивые желания – и сохранить, удержать в душе, и не испытывать вовсе или хотя бы так глубоко и остро. Пожалуй, подумала Сара, когда кого-то любишь, такое томление может быть как лучшей частью, так и самой мучительной: оно способно заряжать радостью и энергией – или повергать в самое тяжкое уныние.
В ту ночь ей приснился Ник. Они сидели в высокой траве на холме острова Бейкер, и Ник пальцем писал у нее на ладони ответы. Отлив обнажил песчаную косу между Бейкером и Айлфордом. Сара прижалась к Нику, нашла то удобное положение, в котором ее голова идеально вписывалась между его плечом и щекой, но выпрямилась, когда по другую сторону перешейка показались ее родители. Сперва они тонули в клубящемся над водой тумане, но потом он рассеялся, и она смогла хорошо разглядеть их. Они улыбались, как будто были там всегда, с самого начала, просто ждали, когда же она наконец их заметит.
Сара проснулась с мыслями о матери, о том, что та, должно быть, испытывала, дописывая отцовскую книгу. Какое болезненное томление снедало ее. Чувствовала ли она себя ближе к нему благодаря работе над его текстом? Или это лишь заставляло ее сильнее скучать по нему? Сара представила себе, как мама черпает во всем этом смятении чувств вдохновение, вкладывает и горе, и острое чувство утраты в свою книгу, свою историю.
В то утро Сара поднялась, полная решимости брать пример с матери.
Как объяснить людям, что истории
для меня – как воздух.
Я дышу ими, вдыхаю и выдыхаю,
снова и снова.
Жаклин Вудсон
На следующее утро Сара въехала в снятую квартирку – совсем небольшую, однокомнатную, на седьмом этаже Уэсли-билдинг, в двух кварталах от места, где когда-то жила ее семья. Сара надела самую главную писательскую одежду – спортивные штаны и свитшот с эмблемой университета. Натянула мамины носки и папину шапку. Передвинула письменный стол из спальни к окну в гостиной. Отсюда, чуть наклонившись к стеклу, она видела дальше по улице свой старый дом.
Она открыла ноутбук. Набрала в грудь побольше воздуха и принялась печатать. Первый час дело шло медленно, но постепенно в душе и разуме начали возникать слова, способные выразить то, что просилось наружу, и Сара поймала ритм и темп быстрее, чем рассчитывала.
В эту неделю она выработала свой распорядок дня: две четырехчасовые смены в день, а вечером – редактура и обсуждение с Филом.
Джейн сумела удивить ее еще раз: вернула ей Люси как второго редактора. Теперь Люси с Филом читали все, что она успевала написать за неделю, а потом, в выходные, они втроем обсуждали текст. Пару раз к этим видеоконференциям присоединялась и Джейн, и Сара поняла, что она не просто так достигла вершин в своей профессии. Годы опыта сделали ее чутким и вдумчивым редактором.
Тея связалась с Гиббсом Картрайтом и объяснила ему, что Мередит Лэмб и Мэри Грейсон – одна и та же женщина: факт, немедленно дискредитировавший его источник информации в «Торнтон Букс». Зато она пообещала ему эксклюзивное интервью, когда закончится срок действия подписки о неразглашении. Если же вдруг появятся публикации в каких-либо иных источниках, у них теперь были рукописи, которые Сара нашла у Кри. Фил переслал их все Саре, а копии – в «Айрис Букс» и Дэвиду Оллману.
Работа выматывала Сару до предела, но и радости приносила тоже немерено. Творческий процесс разбудил те стороны ее души, о существовании которых она даже не подозревала. Никогда в жизни она еще не ощущала себя настолько живой. Как будто она смотрела на мир и на себя новым взглядом. Она столько лет списывала свое безотрадное существование на неудачный брак, а потом на развод – но лишь теперь поняла, что утратила себя гораздо раньше и гораздо сильнее, чем ей казалось, что перестала жить в тот миг, когда перестала творить. Осознание накрыло ее однажды утром в Робин-парке холодной волной, и Сара застыла на месте как вкопанная, забыв, как дышать. Стараясь прийти
