пройдет день, и ларь снова начнет наполняться. Он считал, что в нашем мире может иссякнуть все — добро, верность, дружба, но отбросы и нечистоты пребудут в нем вечно. Отвернувшись от людей, он разведывал новый жизненный путь, познавал последний, самый крайний вид бытия.
Нельзя сказать, чтобы он не получал вестей о том, что происходит за пределами его тупика. Когда дорожал сахар, в ларь месяцами не бросали сластей, когда дорожала пшеница, там совсем не бывало хлеба, когда взлетали цены на табак, окурки становились такими короткими, что их невозможно было прикурить. О забастовках мусорщиков он догадывался, когда ларь его по два месяца не очищали, о мусульманском празднике жертвоприношения «бакр-ид» узнавал по тому, что ни в какой другой день ему не перепадало столько мяса, о «дивали» — индусском празднике огней — по невероятному количеству вываленных в ларь сладостей. Этот ларь, словно чуткий прибор, реагировал на все события человеческой жизни. Абсолютно на все, начиная со второй мировой войны и кончая тайными женскими недугами. Но Господину Объедку было безразлично все то, что происходило за пределами его убежища. Четверть века провел он возле своего ларя. Ветер эпохи мчал над его головой дни и ночи, месяцы и годы. Волосы его свисали длинными космами, будто ветви баньяна, черная борода свалялась, кожа стала землистой, с зеленоватым оттенком. Грязный, зловонный, в отрепьях, он сам представлялся прохожим каким-то сосудом с нечистотами. Сосудом, который подчас двигался, иногда разговаривал, но не с людьми, а сам с собой, или — чаще всего — со своим братом, мусорным ларем.
Прохожие диву давались, наблюдая эти беседы. Однако что тут странного? Господин Объедок не вступал ни с кем в споры, но, замечая удивление прохожих, думал, вероятно, что нет на земле человека, который делился бы мыслями с другими людьми. Все беседы в этом мире ведутся между внутренним «я» человека и его корыстным началом. Даже самые близкие люди и те, говоря друг с другом, втайне думают только о себе. Этот мир лишь громадная куча отбросов, из которой каждый стремится выхватить лакомый кусок своего интереса, кожуру выгоды или лохмотья расчета. Пусть эти люди, которые с презрением смотрят на него, жалкого нищего, пусть они заглянут на задворки своей души. Там скопилось столько нечистот, что убрать их сможет только ангел смерти.
Ускользали в прошлое день за днем. Одни страны обретали свободу, другие превращались в колонии, сменялись правительства, а ларь с отбросами все стоял на прежнем месте, и возле него ютился Господин Объедок — копался в мусоре, что-то бормотал, жил в полусне, полубеспамятстве, отвернувшись от мира.
Однажды ночью, когда он дремал на своем обычном месте у стены, его разбудил какой-то крик. Он открыл глаза. Крик повторился. Дрожа от испуга, Господин Объедок поспешил туда, откуда доносился крик, — к ларю. Обшаривая свои владения, он неожиданно натолкнулся на что-то теплое и мягкое. Пригляделся. Перед ним среди обглоданных костей, хлебных корок, старых башмаков, фруктовой кожуры и разбитых бутылок лежал голый младенец и, суча руками и ногами, во всю силу маленькой груди оповещал мир о своем появлении. Господин Объедок онемел от изумления. Несколько секунд он стоял, уставившись своими подслеповатыми глазами на крошечного человечка, который так яростно отстаивал свое право на жизнь, потом склонился над ларем, выхватил ребенка из груды мусора, прижал к груди и укутал тряпьем.
Но даже попав в тепло, ребенок не перестал кричать. Он совсем недавно начал жить и теперь плачем извещал человечество, что он голоден. Он еще не знал вкуса нищеты, не понимал, что материнская любовь подчас бывает трусливой, а жизнь из-за этого — запретной и что тогда ее, как мусор, выкидывают в ларь для отбросов. Всего этого он еще не знал. Сейчас он был только голоден, а потому плакал, бил себя ручонками по животу и дрыгал ногами.
Господин Объедок понятия не имел, как можно унять ребенка. У него не было ни молока, ни соски, он не помнил ни одной колыбельной песни. Он тихонько поглаживал крохотное тельце, а сам в отчаянии озирался по сторонам, будто в надежде увидеть в ночной мгле спасительную бутылку с молоком. Наконец ему пришло в голову разыскать среди отбросов плод манго и поднести его ко рту малыша.
Сладкий сок наполовину высосанного плода не подвел: постепенно ребенок успокоился и заснул на руках Господина Объедка. Остатки манго упали на землю. На нежных губах ребенка застыли желтые капельки, крошечная ручонка ухватилась за большой палец Господина Объедка.
На мгновение им овладела паническая мысль: бросить, немедленно бросить ребенка и бежать! Он попытался было освободить палец. Не тут-то было! Малыш крепко держал свою добычу. И Господину Объедку показалось, что жизнь снова поймала его, держит и мягкими рывками притягивает к себе. Внезапно на память пришла Дулари и тот ребенок, что погиб когда-то в ее чреве. И Господин Объедок заплакал. Даже Великий Океан не содержит столько влаги, сколько пролилось ее в ту ночь из глаз человека. Сколько бы грязи и отбросов ни скопилось в его душе за последние двадцать пять лет, все было смыто.
До самого утра ходил он, взволнованный и растерянный, по тротуару, качая на руках спящего малыша. А когда взошло солнце, люди не увидели Господина Объедка на старом месте. Он был на другой стороне улицы, он подносил кирпичи к строящемуся зданию. А неподалеку, в тени дерева гульмехр [32], лежал ребенок. Он был завернут в цветное одеяльце, сосал из рожка молоко и улыбался.
Перевод Л. Кибиркштис и А. Давыдовой
Одиннадцать ночи уже пробило, и это был последний автобус, отходящий на Варсаву. Тому, кто захочет попасть в Варсаву после одиннадцати, придется добираться пешком либо за две рупии нанять извозчика, а за три — такси. Варсава расположена в трех милях от автобусной остановки. Дорога туда пустынная, безлюдная, все время идет под уклон. По обеим сторонам ее растет высокий кустарник канада. В нем обычно скрываются бандиты и воры, и одинокий путник рискует стать жертвой насилия. Кроме того, в эти места нередко приходят из Бомбея те, кто надумал расстаться с жизнью. Потому-то кустарник этот часто попадает в газетную хронику. Шоферы такси и извозчики на этой линии, как правило, люди храбрые — уроженцы Синда, патаны. Они никогда не расстаются с кинжалом; в рейсе кинжал порой оказывается не менее нужным, чем гаечный ключ. Ночью обычно развозят пьяных. Поэтому даже самые смелые шоферы и извозчики никогда не ездят
