В доме его была одна подправленная увеличенная карточка с за-ретушированными утратами. Иногда он ставил ее на стол, повернув к свету, и спрашивал: "Ну, что мама, прорвемся? Еще немного продер-жаться надо. Я смогу -- ты не волнуйся. Это вредно. Даже там, мама...
Ты поверишь, мама... они сами топорщатся и стучат строчками, как каблуч-ками по доскам на мостике у озера, когда Машка прибегала... знаешь, это так забавно -- какая-то щекотка между лопаток, и удержаться не-возможно! Вот когда хочешь чихнуть и закрываешь рот, чтобы сдер-жаться -- можно лопнуть, в ушах ломить начинает, как возле сто два-дцати миллиметрового миномета, если уши не закрыть ладонями. Ты представляешь? Так забавно... "
x x x
У входа на асфальте валялись три огромных собаки будто их вне-запно настигла смерть... в боковой аллее вообще никого не было видно. Он открыл калитку, развязав кусок бельевой веревки, служившей запо-ром, положил перчатки на влажную скамеечку и сел на них.
- Мама, ты представляешь, он предлагает писать пьесу, заявку в мини-стерство, аванс и все такое...
- Ну, ты же мечтал об этом...
- Ты думаешь, мечтал?
- Во всяком случае, мне всегда так казалось... хотя...
- Мама, договаривай, - это очень серьезно...
- Та женщина, что говорила тебе, что ты напрасно с ним имеешь дело, была права, по - моему...
- Ну, мама... это так субъективно...
- Творчество, вообще субъективная вещь, но талант для окружаю-щих объективен... это единственное неравенство, которое плодотворно на свете...
- Так ты мне не советуешь?
- Я этого не говорила никогда... видишь ли... без дипломатии не про-живешь, но ты не умеешь идти на компромиссы... как дед...
- Который вовремя умер?.. прости, мама, это так горько... но ему нужна пьеса, он не поставит ничего из того, что все знают... ему нужна новая пьеса...
- Ты хочешь по дружбе его выручить, а сам при этом думаешь о том, что такой удобный случай получить заказ... но публика об этом ни-чего не узнает...
- А если он хорошо поставит? Может быть, попадись ему в руки раньше настоящая пьеса, он бы не фальшивил и не шел на компромиссы?
- Ты веришь в случай... в случайность... я в судьбу... некоторые го-ворят фатализм, некоторые Бог... может быть, есть все же такая книга, в которую занесли наши судьбы, или удачи и обиды...
- Мама, скажи, пожалуйста, я понимаю, что все прятались и врали молчанием, разговорами... но нет никаких следов...
- Думаю, что есть... но люди смертельно напуганы, и никогда не на-ступит время, которое развяжет им языки... только раскопки через века... ты знаешь, откуда залежи магния, скажем, на дне океана... это переработанные временем колонии бактерий... временем... ты не най-дешь следов... слишком мало времени прошло, понимаешь...
- Я чувствую, что мне надо сделать это...
- Дело художника доверять своему чувству... интуицию еще не вы-вели с помощью формул...
- Ты все шутишь... а как мне быть? Мне нужен материал. Легенда. Вечна только легенда...
- А "Ромео и Джульетта"?
- Конечно, конечно, легенда...
- Тогда ищи... хотя не понимаю, что ты себе напридумывал... навер-ное, там обыкновенное бытоописание того страшного, что он видел своими глазами, что пережил своим сердцем, что было его частью, его жизнью. Бытоописание и педагогические откровения, или открытия, если они возможны в той области... А тебе нужна легенда. И ты строишь ее на ощущении неосязаемого и неощущаемого, прости за тавтологию, ма-териала... это не научно... извини, я сегодня устала...
можно же и са-мому выдумать легенду... может быть, ты прав... "Один день Ивана Де-нисовича" уже есть, и что бы кто ни написал -- это всегда будет "Второй день", а нельзя быть вторым писателем, вторым актером... эх, если бы ты пошел в науку...
- А вторым ученым можно быть?
- Нет. Нельзя. Просто вторых ученых не бывает, потому что в науке существуют истины, которые можно оценить... это не количест-венно, как секунды у бегуна... это шаги... если они новые -- ты ученый... если нет -лаборант... вот и все...
- Но, мама... мама? Да. Полдень не может тянуться даже десять минут. Я понимаю... он -- Полдень... спасибо, мама...
Разведка
Автор не предполагал где-то заимствовать материал, а Пал Васильич, надорвав уверенность своей жизни, заслоненной биографией, мечтал реабилитироваться новой постановкой. Но он чувствовал, что никакой Шекспир, Толстой или даже более подходящий времени Горь-кий ему не помогут. Он знал, что ему нужно, но: а). Не мог выразить этого словами и б). Не мог сам себе ничего написать. Он вообще не мог написать даже письма, даже записать инсценировку, делаемую на ходу по мере продвижения репетиций, не мог для благого дела -- получить за нее деньги. Машинистка Наденька списывала со сцены все реплики и со слуха его ремарки, за что ей перепадала большая часть суммы в виде наличности, а потом подарков и трат на развлечения. Он деньги в руках держать не умел -- тем более, в кармане -- их наличие мешало ему жить, лишало покоя, их отсутствие мало заботило его, но тоже лишало покоя и отвлекало...
Компанейская натура режиссера очень трудно перестраива-лась на обычный житейский лад. Он забывал порой, что не все стоящие, идущие, сидящие перед ним люди, - вовсе не персонажи пьесы, что они подчиняются какой-то морали, включающей в себя законы, условности, предрассудки, заблуждения целого государства. Ему хотелось строить мизансцены и тут же видеть результат своего желания, передвигать фи-гурки, учить их походке, интонации, выражению, словам...
но, чтобы все это осуществить, ему нужен был прежде всего сюжет и слова, нанизан-ные на него. Несколько раз он попытался сделать это сам, взяв за ос-нову творения великих графоманов, но понял свою неспособность и за-рекся страшными клятвами от этого уничтожающего своей неотврати-мостью в страсти занятию. Поэтому он прилепился к Автору и в мыча-ниях долгих бесед за бутылкой и в процессе других милых сердцу общих "мероприятий" пытался выразить свое внутреннее ощущуние материала.
Скверно было у него на душе от "теплых слов" высоких гостей, от вежливых улыбок знакомых, приглашенных неизвестно кем и непригла-шенных... внутреннее неудобство означало, что... он еще не безнадежен. К несчастью для себя он побывал на премьере у соседей и невольно сравнивал спектакли... нет, не спектакли... их нельзя было даже сравни-вать, хотя соседский по мастеровитости и поставновки, и игры уступал его собственному, но в том, чужом, ощущалось спокойное ненатужное дыхание. Вот, как умеем так и играем -- "не стреляйте в пианиста, он старается изо всех сил". Может быть, ему только казалось, что про-сматривал он у себя сам
-- некую предвзятость, а оттого натужность и неуверенность интонации. Мы, сыграем, сыграем вам, но не обессудьте, что сыграем это... он хотел продышаться
-- за все.
Из того, что приготовил завлит, он прочел две пьесы, понял, что остальные будут такими же, собственно говоря, - по вкусу своего, навя-занного ему помощника, взял всю пачку пьес домой, якобы для чтения, и по-ложил под стул возле телевизора... он подозревал, что завлит стучит. И давно, поскольку лет на двенадцать старше его...
Он опять сидел в комнате, завешанной марионетками, Шут тере-бил его волосы рукой, заглядывал в лицо, в глаза, беззвучно раскрывал рот, готовясь что-то сказать, вздыхал и отворачивался.
Автору Эля позвонила неожиданно: "Ты мне нужен. Хотела бы с тобой посоветоваться. " Он поехал. Вопросов не задавал -- в редакции все все слышат. "Посмотри, - сказала она, когда вышла соседка по ком-нате, - и достала десятка два листков из стола. -- Фамилия тебе ничего не скажет". Он принялся читать, положив перегнутые вчетверо листы на колени. "Какой-нибудь графоман, да и никогда профессионалы не при-сылают стихи в почтовом конверте... "
На войне нам хватало работы -
Что кому, - но хватало на всех.
Мы телами закрыли не доты,
А к власти дорогу наверх...
"Ничего себе! " И дальше.
Мы все -- убийцы в орденах,
А что другое мы умеем?
- Ты где это взяла?
- В конверте.
- Покажи?
- Там нет обратного адреса.
- И что ты с этим будешь делать?
- А что с этим можно делать?
Фамилия, конечно, была не своя. Какой там к черту С. Сукин. Ад-реса не было. На штемпеле п/о Замореново. Замореново, да сколько их по России... Замореново. Ясно, что человек не хотел, чтобы к нему постучались ночью... значит...
значит... что это значит? Жалко. Человек понимал, что он пишет... Через два дня стихи вернулись к редактору. Итак она совершила недозволенное -выносить рукописи из редакции чужим не дозволялось -- только редактору и рецензенту. Но Автор их не перепечатывал -- сдержал слово. Все казалось зыбким и напридуманным. К тому же прошло почти три-дцать лет с той страшной послевоенной поры. Еще более страшной, чем довоенная. Почему-то в России который раз уже так: кончается война, возвращается армия, веет духом свободы, надежды вырастают из воз-духа, и... этот воздух выпускают из-под купола неба над страной, и она начинает задыхаться...
