Столоначальник (не разб.) поклонился.
— Давно вы служите?
— Уж третий год-с, ваше превосходительство.
— О, как еще недавно! — сказал губернатор. — А где вы кончили курс? — спросил он, помолчав.
— В здешней гимназии-с, ваше превосходительство.
— А в университет не пожелали?
— Средств не было-с у отца, ваше превосходительство.
— А! Это другое дело… А вам самому хотелось?
— Очень-с.
Губернатор на минуту задумался.
— Где же теперь ваш отец? — спросил он внимательно. — Служит где-нибудь?
— Никак нет-с, ваше превосходительство: помер в прошлом году-с.
— Кто же у вас есть еще из родных? Мать?
— Мать-с, четверо братьев, две сестры, ваше превосходительство.
Губернатор сделался еще внимательнее.
— Велики ваши братья?
— Трое в гимназии учатся, а четвертый совсем еще маленький-с.
Губернатор помолчал.
— Вы, может быть, один поддерживаете все семейство? — спросил он через минуту.
— Сестра тоже помогает-с: шьет-с…
— Сколько же вы получаете в месяц здесь, у меня?
— Двадцать восемь рублей-с, ваше превосходительство, с копейками-с…
— Это очень немного для такого семейства, — сказал задумчиво губернатор. — Скажите, где вы живете? ваш адрес! — спросил он, вынув из кармана записную книжку, когда столоначальник назвал улицу, прибавив, что они живут в своем собственном доме, его превосходительство что-то записал для себя на память.
В эту минуту его камердинер принес на подносе завтрак. Матьвиевский стал раскланиваться.
— Не хотите ли позавтракать со мной немножко? — остановил его губернатор.
Столоначальник решительно не знал, что ему отвечать на такую любезность; он только переминался.
— Съешьте, пожалуйста, без церемоний что-нибудь… — сказал его превосходительство, наливая из графина коньяк в две крошечные рюмки.
Матвей Семеныч очень неловко приступил к подносу и так же неловко проглотил маленький кусочек телятины.
— Возьмите лучше вот это — прочнее… — сказал губернатор, заметив его затруднение, и положил ему отдельно на тарелку порядочную штуку превосходного бифштекса. — Что же вы ничего не выпьете? — прибавил он:- разве вы не пьете водки?
Матьвиевский не солгал, — сказал, что пьет.
— Так выпейте же, пожалуйста, — сказал губернатор. — У меня, с приезда, вам не мешает выпить одну маленькую рюмку, — пошутил его превосходительство, видя, что столоначальник все еще колеблется.
Матвей Семеныч торопливо выпил и даже осмелился выговорить:
— Желаю вам здоровья-с, ваше превосходительство!
— Самое главное, — заметил губернатор с улыбкой и поблагодарил его.
Матьвиевский был только очень скромен и застенчив, в сущности же он был далеко не глупый молодой человек. Он очень хорошо начинал понимать теперь, что новый губернатор вовсе не (не разб.) какой-нибудь, а просто — хороший, славный человек. Матвей Семеныч поспешил доесть свой бифштекс и начал снова раскланиваться.
— Желаю вам здоровья! — простился с ним губернатор рукой. — Скажите, кстати, от меня всем вашим товарищам: если кто из них будет иметь ко мне какую-нибудь нужду — я во всякое время готов их выслушать и быть им полезным, чем могу.
Губернатор поклонился, и Матьвиевский вышел, встретясь в дверях с камердинером, который докладывал о приехавшем с рапортом полицмейстере.
— Попросите подождать минуту: я сейчас выйду, — сказал губернатор камердинеру, торопливо оканчивая свой завтрак.
Часто уходил Матьвиевский сияющим от правителя канцелярии, но никогда еще он не уходил даже и от него в таком восторженном состоянии, в каком вышел в это утро от нового губернатора. Если бы у признательного столоначальника не было множества дел на руках, он наверно отпраздновал бы этот день, как свои именины. Эту счастливую восторженность донес он вполне на своем сияющем лице до самой канцелярии, где буквально все товарищи обступили его с жадными расспросами. Матвей Семеныч с радостью и впопыхах описал им свой доклад, описал его фотографически верно, не пропустил ни одной мелочи, ни одного слова из разговора; но положительно никто в целой канцелярии не хотел поверить, чтоб губернатор мог так мило и ласково принять простого столоначальника.
VIII
Речь его превосходительства
Ровно в час пополудни большая зала губернаторского дома наполнилась чиновниками, съехавшимися сюда со всех концов города. Каждое ведомство нашло себе здесь особенное место. На первом плане, налево, помещались члены губернского правления, большею частью старцы, во главе которых стоял старейший из них — сам вице-губернатор. Почти рядом с ним красовалась под предводительством Матюнина казенная палата в лицах самых разнообразных (не разб.) и весьма подозрительной наружности. Тут же предводительствовал и старик Снарский палатой уголовных дел, члены которой, действительно, напоминали собой нечто уголовное. В той же линии, только направо, приютились государственные имущества рядом с врачебной управой, в составе которой, однако ж, не видно было почему-то серьезно-умного лица доктора Ангермана, ее инспектора. Губернский прокурор и два губернских (стряпчих) представляли здесь из себя остроумную пирамиду, ибо оба стряпчие отличались прежде всего своими (не разб.) способностями, а уж о знаменитом остряке Падерине и говорить нечего. Полиция ухитрилась поместиться как-то особнячком, с боку, — не то на первом, не то на втором плане; так что полицмейстер, например, держался на первом плане, а остальные члены — три частных пристава, два пристава — один следственных, другой уголовных дел, секретарь управы, брандмейстер и шесть квартальных надзирателей — на втором. У последнего, впрочем, никогда в в обыкновении не было являться в таких торжественных случаях к губернаторам; но новый губернатор еще утром, при рапорте, выразил полицмейстеру, что он желает видеть полицию по возможности в полном ее составе. Представители местного благочиния и порядка перещеголяли своими беспорядочными физиономиями все это многолюдное общество; некоторые из этих физиономий были таковы, что при взгляде на них всякая мысль о благочинии и порядке вылетала совершенно из головы. Если у этих господ и было что-нибудь порядочное, то разве только одна амуниция. Затем второй план, то есть задние ряды, пополнялись остальными, более мелкими ведомствами, между которыми строительная и дорожная комиссия забилась, по обыкновению, в самую трущобу. Отсутствие в зале жандармского полковника объяснялось тем, что он еще утром успел побывать у губернатора. Предводитель дворянства чувствовал себя в этот день нездоровым и намерен был представиться с документами его превосходительству особо.
Во всей зале царствовало глубокое молчание. Лишь изредка кто-нибудь и то из самых представительных чиновников шепотом перекидывался с соседом двумя-тремя незначащими словами. Второстепенные лица позволяли себе только кашлять и сморкаться, да и то не очень громко. О мелкоте уже и толковать было нечего: она в этом зале положительно проглотила аршин. Один только изящный, как всегда, Вилькин позволял себе иногда нарушать эту убийственную тишину, подходя к губернскому прокурору и разговаривая с ним вполголоса. Далеко не спокойные чувства, испытываемые в эту минуту всей этой служащей толпой, были столько же разнородны, как и самые лица: на каждую физиономию приходилось здесь по совершенно особенному выражению; общего было у них — одна только тревога. Все, не исключая никого и несмотря на предупреждение Вилькина, были в мундирах.
В четверть второго вышел губернатор. Его превосходительство был во фраке, в ленте и со звездой. На минуту он как бы смутился, видя перед собой такую густую коллекцию сияющих золотым и серебряным литьем воротников, но тотчас же оправился и обвел все собрание орлиным взглядом.
— Здравствуйте, господа! Очень рад вас всех видеть… — сказал губернатор, сделав общий глубоковежливый поклон.
Чиновники поклонились ему почти в пояс.
— Господа! — начал его превосходительство и ступил два шага вперед. — Вступая в управление вверенной мне губернией, я считаю первым долгом выразить вам мою задушевную надежду, что каждый из вас более или менее понимает требования нашего времени, по возможности сочувствует им, без этого сочувствия, без этой надежды тяжелая обязанность, принятая мною на себя, была бы мне не под силу: я бы принужден был ограничиться только законными распоряжениями, которые, как мертвая буква, не вносят в общество никаких живых элементов. Многие из вас служат не год, не два, не десять лет даже, и я очень хорошо понимаю, как трудно им будет отрешиться от некоторых служебных привычек, вошедших уже, может быть, иным в плоть и кровь. Но и вы, господа, в свою очередь, должны понять также, что общество не обязано терпеть нравственных убытков из-за неспособности одной какой-либо личности. Весь современный прогресс заключается именно в этом разумном понимании отношения отдельной личности к целому обществу. Старое дерево срубается иногда вовсе не потому, чтоб оно, в строгом смысле, было ни к чему не годно, но потому, что оно задерживает собой соки молодых побегов, на которые больше всего рассчитывает хороший (не разб.) садовник. Я хочу этим сказать, господа, что и устаревшее воззрение большинства из вас на гражданскую службу будет всячески преследуемо мною вовсе не потому, что эта служба даже и в настоящем своем виде не приносила законной пользы, но единственно потому, что в таком виде она значительно задерживает рост будущих административных сил нашего отечества. Настоящее правительство очень хорошо понимает это и стремится к искоренению прежнего зла всеми зависящими от него средствами. Надеюсь, господа, что между вами не найдется ни одного, кто не захотел бы оправдать наконец то доверие, которым почтило его это правительство и кто не постарался бы загладить своим будущим поведением того прошлого, которое служило, может быть, только в ущерб его ближайшим интересам. Наконец, ваша собственная польза, господа, требует этого. Что же касается лично меня, господа, то предупреждаю вас, что во всех тех случаях, когда я буду неловко поставлен вами в положение выбора между моим прямым долгом и сохранением моих личных отношений к кому-либо из вас, — колебаться я не буду ни одной минуты: последнее всегда проиграет наверно. За это я вам ручаюсь.
