-- Ну, ты тут загнул насчет награды Левину! -- приземлил Козлюка подполковник Агафонов, тыча желтым от табака пальцем в газету. -- Мы же вчера его расстреливать выводили перед строем как отпетого баптиста!
Политрук огорченно почесал затылок.
-- Действительно, некрасиво получается... А так представили бы его к ордену, наша часть прогремела бы. А мы -- командиры, воспитавшие героя... Кто же мог подумать, что он живым останется?
Судили-рядили Агафонов с Козлюком и надумали, наконец, уже отпечатанный тираж газеты "Смерть врагу!" попридержать до первой вражеской бомбежки... А в отношении Левина распорядились: объявить ему устную благодарность, выдать новую шинель и перевести от греха подальше служить в одну из медицинских частей.
И только в роте лейтенанта Тимофеева пробитую в трех местах старую шинель и изрешеченный вещмешок Левина (которого так и не оцарапала ни единая пуля!) бережно, словно церковные реликвии, еще долгое время показывали всем желающим...
2002 г.
В ПАСХАЛЬНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
К Пасхе 1953 года верующие N-ского красноярского лагеря готовились с особенной радостью: в малый десятый барак на воскресные собрания к "сектантам" стал приходить прибывший недавно по этапу, но посаженный еще до войны, православный священник отец Герман. За ним потянулись другие зеки, тоскующие по христианскому общению. Вся небольшая община, включавшая в себя теперь около двенадцати человек, сразу же условилась не касаться вопросов, разделяющих верующих на разные группы, оставив богословские споры до лучших времен. На всех у них было одно Евангелие, разорванное по страничкам на случай обыска. Провести утреннее пасхальное богослужение поручили отцу Герману, для причастия еще с вечера приготовили кусочек черного хлеба, из зековской пайки, и кружку чая -- вместо чаши с вином. Проповедь должен был сказать также баптистский благовестник Савелий Дубинин. Однако начальство лагеря, в последнее время смотревшее сквозь пальцы на собрания "божников", на этот раз приготовило им неприятный сюрприз.
Утром в воскресенье, вместе с первым ударом в рельс у штабного барака, на весь лагерь было объявлено, что день будет рабочим. План, дескать, до конца не выполняется, дело нужно поправлять, а потому все -- марш на "воскресник", на общие работы, на лесоповал, и никому никаких поблажек! Сам начальник лагеря майор Зубов, в начищенных до блеска сапогах, в теплой шинели, ладно сидевшей на его широкой и сильной фигуре, в сопровождении двух своих любимых немецких овчарок на длинных поводках, прохаживался между бараками и мрачно наблюдал за неспешным построением на развод. Заключенные нехотя слазили с нар, и хотя всеобщее недовольство было налицо, бунта в лагере ничто не предвещало, и не такое видели и терпели зеки...
Сразу же после подъема несколько братьев собрались вместе и задали вопрос Савелию (его лагерный номер был Д-184) и Герману (С-522), как быть. Лица у пастырей были встревоженные, о чем-то они уже успели переговорить между собой.
-- Поступайте, как... вам велит сердце, -- с трудом подбирая слова, сказал Савелий, -- а мы с Германом идем на пасхальное служение!
Когда все население лагеря, наконец, выстроилось на развод, чтобы шагать в лес по своим делянам, в малом десятом бараке сошлись пятеро заключенных для празднования Пасхи.
-- Пять отказчиков в десятом! -- тут же донесли Зубову.
-- Ах, вот как, -- начальник лагеря недобро усмехнулся, -- отправляйте мужиков на работу, а с недовольными я разберусь сам...
Спустя пятнадцать минут майор Зубов с собаками и трое вызванных им караульных с автоматами вошли в мятежный десятый барак. Из дальнего угла доносились слова древнего песнопения:
Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ
И сущим во гробах живот даровав...
-- Так это наши смиренные божники бузят! -- громко и презрительно оборвал поющих Зубов. -- Про какой-то "живот" распевают, когда все лес валят... А ну, выходи во двор строиться!
Пятеро заключенных послушно вышли из барака. Им было видно, как через широкие лагерные ворота проходила последняя колонна идущих под конвоем на работу зеков. Всходило солнце, стояло чудесное пасхальное утро.
-- Вы знаете, что я рассусоливать не люблю: кто идет на работу --отходи налево, кто не желает работать -- направо, к стенке!
Солдаты для большей убедительности слов начальника лагеря передернули затворы автоматов. Один из братьев, опустив голову и молясь про себя, тут же отошел налево. Остальные стояли не шелохнувшись.
-- Направо, к стенке, я сказал! -- заорал Зубов.
Овчарки, услышав интонацию хозяина, злобно залаяли. Он их ласково потрепал за загривки. Между тем, все четверо братьев встали у бревенчатой стены барака.
-- Ты поп, -- Зубов указал пальцем на отца Германа, и три автомата одновременно развернулись в его сторону, -- пойдешь работать?
-- Нет.
-- Ты? -- палец вместе с автоматами переместился на молодого брата Василия.
По лицу юноши было видно, что он колеблется. Тогда Зубов достал свой пистолет и приставил его к виску отказчика.
-- Будешь работать?
-- Да! -- не выдержал Василий и отбежал в сторону.
-- Хорошо, -- лицо начальника лагеря просияло, -- кому еще синод разрешает работать на Пасху? Как насчет тебя, Ф-319 ? -- он ткнул пистолетом в грудь третьего брата.
Тот молча отошел к двум испугавшимся прежде него друзьям.
-- И остался у нас еще пресвитер, так, кажется? -- четыре ствола посмотрели черными отверстиями на Савелия.
-- Нет, я не буду сегодня работать, -- тихо, но решительно ответил он.
-- Итак, было у нас пятеро отказчиков, а теперь только двое, на весь лагерь! -- подвел итог Зубов. -- Передумавшие сейчас пойдут с конвоиром на деляну, там их ожидает честный трудовой день вместе со всеми, а этих двух лентяев нам придется сегодня хоронить...
Начальник лагеря кивнул головой одному из автоматчиков и тот повел, посмеиваясь, троих братьев в лес, на самую тяжелую и унизительную работу.
Зубов в упор смотрел на оставшихся убежденных отказчиков и его гнев стремительно разгорался с новой силой. Ах, с каким бы удовольствием он сейчас пристрелил этих Д-184 и С-522! Двумя безликими номерами стало бы меньше, невелика потеря. Но Сталин уже умер... Старый мир, в котором майор Зубов всегда столь явственно чувствовал свою необходимость и значимость, начинал рушиться на глазах. Уже многие выдвиженцы Хозяина потеряли свои места, уже пошли слухи о скорой массовой амнистии заключенных в стране, а новая секретная инструкция строго предупреждала против самовольных расстрелов в лагерях. И что он теперь может сделать этим религиозным фанатикам, всего-то отправить в БУР (Барак усиленного режима, лагерный штрафной изолятор)? Но вкусивший крови волк уже не станет вегетарианцем... Зубов испытующе посмотрел на своих овчарок: красавицы Веста и Стела, сильные, послушные ему. Ведь могли же они сами сорваться с поводка? Такое иногда случается... Отказчики, скажем, выбегали из десятого барака, пытаясь скрыться, он в это время разговаривал с караульными о необходимости закрытия упорствующих заключенных в БУРе. Тут овчарки неожиданно сорвались с поводка, и пока к ним подбегали, все уже было кончено... Такой вот несчастный случай!
Зубов оглянулся по сторонам и нежно улыбнулся караульным, он знал этих солдат давно, они лишнего не скажут. "А ну, заглянем за барак!" --загадочным голосом сказал он заключенным и охране. Все вместе прошли на мрачный задний двор. Сюда еще не проникли лучи солнца и потому здесь было довольно сумрачно и холодно. Вдоль барака тянулись ряды старой колючей проволоки. Начальник лагеря вновь распорядился Савелию и Герману встать к стене. Те, готовясь к расстрелу, принялись молиться. Они твердо решили исполнить Божью заповедь и святить пасхальный день до конца. "Воскресивший Господа Иисуса воскресит и нас!.." -- по памяти процитировал Савелий слова апостола и протянул руку отцу Герману (2 Кор. 4.14).
"Взять!" -- в ту же секунду ожесточенно выкрикнул Зубов. Наученные по этой команде перегрызать горло, Веста и Стела, грозно зарычав, бросились на христиан. Изможденные тяжелым трудом и недоеданием тела заключенных, казалось, были для них легкой добычей. Однако в два прыжка достигнув своих жертв, овчарки затем почему-то остановились, закружили на одном месте, скуля, а еще через мгновение -- вдруг завиляли хвостами и мирно улеглись у ног братьев.
-- Ты молился об этом? -- открыв глаза, удивленно спросил Савелий.
-- Велик Господь! -- ответил ему Герман. -- Готовься, сейчас будут стрелять!
Вскоре, действительно, раздались выстрелы -- разъяренный Зубов стрелял в своих любимых собак, никогда прежде его не подводивших. Те с безразличием приняли пули, которые их хозяин мысленно посылал в непокорных христиан. Остаток святого дня (и ближайшую неделю) Савелий с Германом провели в БУРе, на хлебе и воде, без горячей пищи. Но разве это могло уже сколько-нибудь омрачить их великую радость, проистекавшую от реального Божьего присутствия с ними!
