Вот так, думаю, номер!
Перекур
Маленько отошел от него, гляжу. По штанам вроде бы он, по обличью совсем другой. Ой, да что там обличье! Тут обличье у всех одинаковое. Подхожу опять потихоньку: "Сват, а сват?" Не откликается. Обращаюсь в полный голос: "Остановись хоть ненадолго, поговорим!" И не пошеве-лился сват. Ну, думаю, дело понятное. Бывает. Я когда в объединенных нациях служил, дак тоже не больно-то с земляками разговаривал. Хоть сват, хоть брат, проходи, не вникай. Почтительно посидел, потом говорю: "Сват, сколько годов жили в одном колхозе. Моя девка за твоим парнем, как-никак родня. Давай поговорим!" Нет, молчит. Что, думаю, с человеком время-то делает! В свате Андрее нету свата, остался только Андрей с номером! "Может, закуришь?" - кричу. Смотрю, сват враз очнулся. Цигарку-то еле завернул, руки с непривычки трясутся. "Вот-вот,- говорю,- перекури. Остановись думать-то". Закурил сват, воровски оглянулся и говорит: "Ты, Барахвостов, только потише. Не шуми. Давно с дому-то?" - "Шестой день. Умер по собственно-му желанью".- "Ну и дурак! Я бы на твоем месте жил бы да жил"."Дак в чем,- говорю,- дело? Давай убежим обратно, да и вся недолга"."Нельзя, Барахвостов".- "Почему нельзя, всё льзя",- "Назад нельзя отступать. Надо вперед. Не для того думаем".- "Да откуда ты знаешь, что вперед? Может, назадь. Ты, говорю, как хошь, а я обратно". Отсыпал ему табаку, адрес записал да бегом от его. В сторону проходной.
Ох, маткин берег, так и знал, что обратно не пустят! Подбегаю я к проходной-то, а меня за рукав: "Куда?"
Я совсем растерялся, говорю: "Так и так, надо сбегать обратно, забыл дома эту... как ее. Постельную принадлежность".- "Никаких принадлежностей, думать можно в сидячем виде!"*
* На этом месте по вине автора пятая тема обрывается. Какими путями удалось Кузьме Ивановичу уйти обратно - неизвестно. Автору стоило многих трудов, чтобы подбить его на продол-жение бухтин, но Барахвостов так и не стал завершать пятую тему. Надо заметить, что последую-щие бухтины записаны по памяти и автор не ручается за их стенографическую точность.
ШЕСТАЯ ТЕМА
(Последняя. Как Кузьма Иванович живёт в настоящее время и о его планах на будущее)
Разошлись подобру
Обратно-то прибыл, а дома тоже не признают. "Ты,- говорят,- умер, значит, тебя и нет". Из всех списков похерили. Пенсию списали на второй день после похорон. Кабысдох ушел жить на молочно-товарную ферму. Виринея нашла нового старика. "Ребята,- говорю,- как так?" - "Ничего не знаем, с покойником не разговариваем".- "Войдите в положенье, со всяким может случиться!"
Ну, потихоньку-помаленьку пенсию воротили. Хотя и не сразу, а стали носить. С Виринеей дело было много труднее. И старик-то, прохвост он эдакий, знакомый, вместе под Ленинградом служили! Я говорю: "Ты, мать-перемать, уж больно скор! Не мог погодить, сразу и прибрал к рукам"."А жалко,- говорит,- так бери! Не больно-то я и обзарился".- "Это,спрашиваю, - как так? Не больно обзарился. Это что, в самом деле? Сейчас же откажись от своих слов! Я оскорбленья личности не потерплю, моя Виринея не хуже других!" - "Глухая и забытоха. Самовар без воды поставила, вконец распаяла. За самовар плати, получай свою Виринею. Какая была, такая и есть, ничего от нее не убыло".- "И платить,- говорю,- не буду, и разговаривать не имею желанья".
Кабы старая сударушка
Была не по душе,
Не ходил бы ночи темные,
Не спал бы в шалаше!
Односторонняя переписка
Один раз сидим, пьем чай с баранками. Вдруг почта приносит пакет. Под сургучами, боюсь распечатывать. Екнуло сердце - оттуда! Ох, не везет, только успел наладить личную жизнь. Распечатал, читаю смысл:
"Гражданину Барахвостову. В срочном порядке предлагаем явиться. Как сбежавшему. Явка строго обязательна, обжалованью не подлежит". Число разобрал, подпись не разбирается. Первая мысль - не надо было распечатывать! Послать бы обратно, будто и дело не мое. Ох, дурак, дурак! Тырк-мырк, не знаю, чего делать. Первый раз в жизни опростоволосился. По избе бегаю. Совету-юсь со своей половиной: "Виринея, что будем заводить? Как быть?" Виринея конфету распечата-ла: "А требуют, так надо идти!" Ох, мать честная, такое меня зло взяло! Чуть стол не перевернул. "Ты что,говорю,- так-пере-так, видать, пондравилось? В чужой-то деревне!" - "Да я что, я пожалуйста. Я ничего и не сказала".
Не сказала... Знаем вашего брата, только и норовят в сторону. Я маленько поуспокоился, сам с собой думаю: "А не пойду, да и все. Будь что будет". Через неделю приходит вторая депеша. Я - из дому ни ногой.
Начинается односторонняя переписка. Депеши ихние прикалываю на гвоздик, сам стараюсь не обращать вниманья. Целое лето так и тянулось, письмо за письмом: "Гражданин Барахвостов, даем сто восьмое серьезное предупрежденье!" Нет уж, молодцы хорошие! Я вам больше не ходок. Дураков ищите в другом сельсовете.
Подают в розыски. За мою голову назначают большую сумму валюты. Вижу, дело худо. Чего-то надо делать.
Ныне после уборочной покупаю новый бумажный костюм, еду в гости.
К зятьям и к невесткам. Отступились. А я уже было думал: придется менять фамилию. Самое это последнее дело.
Ухожу в себя
Когда уезжал, дак говорю Виринее: "Гляди, Виринея, чтобы все ладно было. Ежели и в этот раз не устоишь, домой не жди. Все чемоданы с гостинцами оставлю при себе, сам женюсь на городской. Такую еще отхвачу, и коготки лаковые". А что? Я - Барахвостов, натуры у меня хватит. Из деревни пошел, ни на кого не гляжу. Народ вперед забегает: "Кузьма Иванович, счастливо! Кузьма Иванович, поклон сказывай!" Первый раз в жизни горжусь, поехал в гости. Детки выросли, можно и пофорсить. В поезде меня то и дело культурно спрашивают: "А ваше имя-отчество?" - "Кузьма Иванович Барахвостов, оттуда-то" - "Здоровье, простите, как? Не жалуетесь?" - "Зубы подводят, а в остальном хорошо. Имею, правда, фронтовое раненье ноги, к погоде побаливает" - "Выпить не желаете ли?" - "Благодарственное спасибо, не потребляю"
Сидим, едем. Не доезжая до города, вижу скопленье домиков, стоят рядами, вроде пасеки Спрашиваю "Простите, это для чего? Кого откармливают?" - "Нет, это фанерные дачи, народ выезжает на выходной" - "Понятно".
А самому ничего не понятно.
С вокзала прямо по адресу. К одной невестке, к другой. Все чернявые, крашеные, юбки чуть не до пупа. Глядеть неловко, отвожу свои взгляды в левую сторону.
Живу. Каждый день по два раза посылают на кулинарную куфню. К вечеру ноги как чугунные. Разуюсь, сижу под водопроводом. Сапоги убирают в уборную. Курить не дают. Перешел к зятю, от зятя к другой невестке. Эта тоже начала воспитывать: "Вы, папаша, совсем темная личность. Культуры не знаете". Слова говорю не так, думаю не так, ступаю не так - все поголовно меня учат!
Хорошо, буду учиться городскому обхожденью и пониманью. Я понятливый. Выучился, поумнел - опять неладно: "Вы, папаша, больно много знать стали!"
Не любят ни такого, ни этакого. За что не любят? Мало знаю - ругают, много - боятся. Чувствую, всю дорогу меня переделывают. Да надо мной же еще и хихикают. Ухожу от греха сам в себя. Им опять неладно! Опять недовольны: "Вы, папаша, совсем бессовестный, мы вам добра хотим, вы - сами в себя". Думаю своей головой: "Это вам же лучше, что ухожу сам в себя! Вам же, дурочки, надежнее! А ну-ко бы я начал наоборот, из себя выходить? Что бы тогда было? А неизвестно, чего было бы..."
Разжился
Обидней всего - назвали бессовестным. Ночами не сплю. Может, и правда мало во мне совести-то? Надо, думаю, разжиться. Деньжонки еще оставались, да и от Виринеи получил перевод. Пятнадцать рублей. Беру хозяйственную сумку, иду на рынок. Протолкался до обеда. В этой толкучке ни у кого совести нет. Зашел в комиссионный - говорят: была, да всю продали. Еще на той неделе. Ладно. Может, из-под полы где достану? Поспрашивал, ни у кого нет. Старушка какая-то посоветовала: "Садись вот на такой-то автобус, доедешь до последней остановки. Спрашивай в деревянных домах".
Поехал, стучусь в первом дому. Выходит гражданин, тапочки на босу ногу. "Была,- говорит,- да всю продал. Еще до праздника. Деньги были очень нужны". Брюхо почесал, дверями хлопнул. Я - в другой дом. Так и так, в цене не постою. "Пожалуйста,- говорят,- можем продать сколько надо. Только деньги сразу". Я обрадовался. "Конешно! Конешно!" - "Давай посудину!" Рассчитался честь честью, прихожу на квартеру. К невестке. Та и вниманья не обращает да еще потом ехидничает: "Ишь, какой совестливый стал папаша-то!" Я про себя думаю: "Нет уж, лучше своя совесть, а не покупная. Уж сколько есть..."
Домой приехал - сумку в погреб. Лежит третий год.
Весёлая жизнь
Съездил не зря, потому что понял цель жизни. Основную. Какая цель-та? Как тебе сказать... Не каждый, пожалуй, поймет. Я, конешно, не про тебя, а так, в общем. Жить научил зятев сусед. Последние-то дни меня уж и ночевать не пускали. "Иди,- говорят,- куда хошь со своей совес-тью. И глаза не мозоль". Ночевать где-то надо. Я к зятеву суседу, мужик вроде душевный. Утром пробудились - хлеба нет. Чай пить не с чем. "Иди,- говорит,- дедушко, сдай бутылки". Я бутылки сдал, купил батонов. Он говорит: "Здря! Надо было на эти деньги купить вина. Жить не умеешь, дедко. Я,- говорит,- все время так. Бутылки сдам, на эти деньги куплю вина. Чтобы бутылок еще больше, чтобы еще больше сдать. Вот уже десять годов ничего не делаю". Я подумал, а ведь и правда!
