А к вечеру сбылось то, о чем Женька так долго мечтал. Как ни металась, как ни противилась Чайка, все же вынуждена была покориться. Обхитрил ее Женька. На измор взял. Вцепился в длинный повод на уздечке, закрыл глаза и что было сил стегал ее кнутом. Чайка прыгала, падала, рвалась из рук на простор степи, отчаянно ржала, била копытами землю и, наконец устав, смирилась. На боках ее дрожала кожа, с груди и крупа белыми шапками падала пена. Лошадь стояла уставшая и покорная. Женька заглянул ей в глаза, и сердце его болезненно сжалось. Они были такими же большими, грустными и просящими, как тогда, в день их первой встречи.
- Чаечка... - дрогнувшим голосом сказал он и прижался щекой к ее мокрым губам. - Прости меня, Чаечка, ты же сама...
Лошадь вздрагивала и стригла ушами воздух. Из разорванной удилами губы сочилась кровь. Женька осторожно вытер ее подолом рубахи, снял уздечку, размахнувшись, кинул в бурьян и, закрыв лицо руками, убежал в овес.
- Он плакал по-мальчишески стыдливо, вздрагивая худенькими плечами. В небе кричал чибис, тонко пел степной свистун, над головой шуршал овес. Жара спадала. Смолкали уставшие степные хоры. Теплая земля пряно пахла ромашками, зреющим хлебом. По телу парным молоком растекалось успокоение. Место острой жалости к обиженной им лошади медленно заполняла тихая радость.
Неслышно подошла Чайка. Осторожно толкнула его носом под бок и загоготала. Женька опрокинулся на спину, удивленно посмотрел на нее и вдруг расхохотался. Держась за живот, катался по овсу, дрыгал ногами и на всю степь громко хохотал. Потом поднялся с земли, подошел к Чайке и погладил гриву. Та скосила глаз, но стояла смирно. И тут какой-то бес подстегнул Женьку. Не успев еще как следует обдумать свои действия, он, как кошка, вцепился лошади в гриву и в один прыжок очутился на ней. От неожиданности Чайка застыла. Но в следующий миг мощным толчком задних ног рванулась вперед и, будто на крыльях, понеслась по притихшей вечерней степи.
Никогда в жизни не ездил так быстро Женька. Никогда еще так сладко не замирало его сердце. И вольный ветер полей еще ни разу не пузырил так упруго за его спиной рубаху.
- Эггг-гей! - от избытка чувства горланил он, и лошадь, прижав уши, неслась еще быстрее.
Облетев несколько раз вокруг табуна, Чайка постепенно замедлила бег и перешла на шаг. Глаза мальчишки горели победным светом. Пусть теперь кто-нибудь попробует сказать, что он не смелый. Да тому же Кащею вовек не набраться храбрости вот так, за здорово живешь, сесть на необъезженную двухлетку! Жаль, что уже стемнело, а то бы... по селу... Галопом! Не успели глазом моргнуть, а он уже на другом конце. И еще раз! Пацаны лопнут от зависти!
Новым смыслом, новыми радостями наполнилась с того дня жизнь Женьки. Даже голод стал меньше мучить его. И степь, широкая ковыльная степь, которую он знал с детства, стала будто бы иной, ярче цветами и ароматней запахами. С Чайкой ему был доступен теперь любой ее уголок.
Удивленный, он замечал, что у Волчьего лога, куда с ребятишками по весне бегал удить кярасей, есть поляна, густо усыпанная ромашками. И ромашки там не простые, а волшебные. Если лечь навзничь в их заросли и посмотреть в небо, то покажется, что цветы растут далеко-далеко, на
белых сугробах облаков. Узорчатая корона ромашки размещается на целом облаке, и чудится, будто то совсем не облако, а огромная сказочная ромашка. И если осторожно тронуть головку пальцем, то пойдет такая карусель, что и рассказать трудно и обсмеяться молено.
У Торфяного болота будто облитый яичным желтком донник и веселые стайки колокольчиков. Женька натирал донником грудь лошади, и потом целый день от его рук и от Чайки на целую версту несло острым запахом душистой травы.
Солонцы Женька не любил. Их было много в степи. Такие чистенькие, беленькие, как наглаженная к празднику скатерть. Но на них ничего не росло. Солонцы были холодными даже в самый знойный день.
А за солонцами... Там разливалась низкорослая сизая полынь и штилевым океаном блестел на ветру свистун. День и ночь не смолкает его тихий свист. Если лечь в свистун и, ни о чем не думая, смотреть на облака, можно очень скоро заснуть.
Нет большего удовольствия на свете, чем мчаться по такому полю на Чайке! От быстрой езды свистун сливается в сплошную блестящую поверхность, и кажется, что лошадь скачет не по траве, а скользит по теплому мягкому льду. Дух захватывает от такой езды.
У Чистого озера Женька нашел поляну с дикими розами. Вернее, нашел не он, а Чайка. На всем скаку она вдруг резко замедлила бег и остановилась. Не поняв, в чем дело, он оглянулся и ахнул. Маленькая поляна была густо усеяна цветами. Степные розы поразили его своей яркой красотой. Оки были такими маленькими, нежными и такими ярко-красными, что казались живыми каплями крови. С того дня в гриву Чайки и в белую челку на лбу всегда были вплетены розы.
Особенно полюбились Женьке голоса степи. Их было много, и все они разные. По ним он мог определить любой ее уголок. У Грунькиного луга, например, всегда плакали чи-бксы и заливисто, с какими-то особенными коленцами стрекотали кузнечики.
Над Торфяным болотом постоянно висели болотные чайки, пикировали на блестящую гладь плеса и пронзительно пищали. В болоте как-то по-домашнему, по-хозяйски квакали лягушки. Но тут они квакали не так, как их родичи в Заячьем болоте. Там голоса их были тоньше, а сам крик отрывистей, короче. И чайки туда не залегли. Но зато в камышах тоненькими голосками перекликались юркие синицы.
Жаворонки над болотами и вблизи их не водились. Они царствовали над степью. Особенно много их собиралось в южной се части, что ближе к селу. Женька ложился в ковыль и, закрыв глаза, слушал трели жаворонков. Иногда ему начинало казаться, что небо увешано волшебными колокольчиками и пролетающие облака, касаясь их, заставляют звенеть. Он быстро открывал глаза и удивлялся - колокольчики исчезали. Чайка паслась рядом. Она уже ни на шаг не отходила от него.
Наслушавшись вдоволь, он бодро вскакивал, седлал Чайку и вольной птицей мчался дальше. Его ждали степные розы, причудливые ромашки на сизых облаках, его ждала степь - широкая, ласковая, доверчивая.
А однажды... Был обычный знойный день. Спасаясь от оводов, лошади жались друг к другу и, отбиваясь хвостами, пятились к прохладным зарослям болота. Чуть поодаль в тягучих волнах марева мохнатыми шапками плавали соломенные крыши села. Под тяжестью жары трава пригибалась к земле, скручивалась в трубочки и желтела. Женьку мучила жажда. Теплая вода болота не утоляла ее. До родника у Волчьего лога было далеко. Да и гнать в такую даль и жару Чайку не хотелось. К тому же давно и не менее, чем эта жажда, Женьку сжигало желание проскакать на лошади по селу. Ему был совершенно непонятен категорический запрет матери делать это. А сегодня как раз ее не будет дома до самого вечера. И, подстегиваемый двойной жаждой, Женька решился...
У крайней избы он поплевал на ладони, застегнул на рубашке верхнюю пуговицу и, выпятив грудь, торжественно въехал в село. Из придорожной пыли поднялись взлохмаченные куры и, кудахча, шарахнулись к домам. Улица до самого конца была пуста. "Поумирали, что ли!" - недовольно подумал Женька.
В середине села, около Зубчихиной загородки, мелькнула пестрая Колькина рубашка и скрылась за ветлой. "Вот вы где, голубчики! - как-то сладко замерло у Женьки в груди, он гикнул и отпустил поводья. - Ну смотрите!"
Чайка взмыла передними ногами вверх и мощным прыжком, словно стрела, выпущенная из лука, рванулась вперед. Сначала Женька ничего не видел и не слышал. Только чувствовал, как по голому животу скользит прохладный ветер и щекотно обнимает его Чайкина грива. Потом мелькнула пестрая рубашка Кащея, разлапистая Зубчихина ветла и за ней горластая ватага ребятишек.
"Видели, видели, видели!" - пулеметной дробью стучали Чайкины копыта, поднимая с дороги частые грибы пыли.
От радости, от восторга, от голода в глазах у Женьки помутилось. Он уже ничего не видел. Розоватый туман качался перед ним, обволакивал и тянул назад.
Пес выбежал из-за сарая почти в самом конце улицы. Он не успел еще тявкнуть, как лошадь резко вильнула в сторону, и Женька, сделав в воздухе нелепое сальто, плюхнулся на дорогу. Попытался вскочить, но в голове закружилось, глаза застлала болючая красная сетка, и розовый туман стал еще гуще...
О дальнейшем, захлебываясь от восторга и зависти, ему рассказал Колька. И о том, как Чайка гонялась по огороду за псом, била его ногами и вытоптала всю Аксиньину картошку, и о том, как не подпускала к Женьке ребятишек и пыталась утянуть его в степь, но рвалась рубашка, потому что, наверное, очень острые у нее зубы, и конечно же ему влетит от матери за порванную рубашку, и, наконец, о том, как дядьке Мишке табунщику удалось отогнать лошадь, и она убежала к табуну и долго ржала там на всю степь, будто плакала от обиды. Потом прибежала перепуганная мать, поливая его слезами, целовала и последними словами ругала председателя колхоза. Об одном умолчал Колька. О том, что все его попытки поймать Чайку и прокатиться на ней окончились неудачей. Более того, Женькина покорная любимица чуть не покусала его.
