Кристофер Ньюмен часто обедал на Йенской авеню, и каждый раз хозяин дома стремился как можно скорее увести гостя из-за стола и даже из дома. Миссис Тристрам горячо протестовала и заявляла, что ее муженек всячески изощряется, лишь бы ей досадить.
— Что ты, душенька, даже и не пытаюсь, — отвечал Тристрам. — Я знаю, ты меня и так не выносишь.
Ньюмену было неприятно наблюдать подобные сцены между супругами, и он не сомневался, что либо тот, либо другой из них крайне несчастлив. И подозревал, что это не мистер Тристрам. Перед окнами комнаты миссис Тристрам был балкон, на котором она любила сидеть июньскими вечерами, и Ньюмен откровенно заявлял, что предпочитает этот балкон клубу. Балкон обрамляли сладко пахнущие растения в кадках, сверху можно было смотреть на широкую улицу, а вдали в свете летних звезд виднелась громада Триумфальной арки и украшающие ее фигуры героев. Иногда Ньюмен выполнял данное мистеру Тристраму обещание и, посидев полчаса, отправлялся в клуб, а иногда забывал. Хозяйка дома засыпала его вопросами о нем самом, но эта тема не вызывала у него отклика. Он не был, что называется, «сосредоточен на себе», но, когда чувствовал в ней искренний интерес, делал поистине героические усилия, чтобы удовлетворить ее любопытство. Он подробно рассказывал о разных делах, в которых принимал участие, и потчевал ее анекдотами из жизни Запада; сама миссис Тристрам была из Филадельфии и, проведя восемь лет в Европе, изображала томную жительницу Восточного побережья. Однако во всех его рассказах героем всегда выступал преимущественно кто-нибудь другой, себя же он далеко не всегда выставлял в благодатном свете, а собственного участия в событиях, о которых вспоминал, касался лишь мимоходом. Миссис Тристрам особенно жаждала выведать, был ли он когда-нибудь влюблен — по-настоящему, страстно, — и, не удовлетворившись его отговорками, наконец спросила напрямик. Ньюмен помедлил и заявил:
— Нет!
Она сказала, что рада это слышать, так как получает подтверждение того, в чем не сомневалась: чувствами и страстями он не обременен.
— Не обременен? — переспросил он очень серьезно.
— Вы так считаете? А как вы узнаете, способен человек на чувства или нет?
— Не могу понять, какой вы, — ответила миссис Тристрам. — То ли очень простой, то ли очень сложный.
— Я — очень сложный. Сомневаться не приходится.
— Мне кажется, скажи я вам, сделав соответствующую мину, что вы — человек, лишенный чувств, вы бы с готовностью мне поверили.
— Соответствующую мину? — повторил Ньюмен. — Попробуйте — и посмотрим.
— Вы мне поверите, но вас это нисколько не огорчит, — сказала миссис Тристрам.
— Ошибаетесь. Как раз наоборот. Меня это глубоко огорчит, но я вам не поверю. Дело в том, что у меня никогда не оставалось времени на чувства. Мне надо было делать дело, да так, чтобы меня самого почувствовали.
— Могу себе представить! Наверно, у вас это получалось грандиозно! Иногда!
— Да уж тут вы не ошибаетесь.
— Боюсь, когда вы в ярости, от вас лучше держаться подальше.
— Я не бываю в ярости.
— Ну, когда вы сердитесь или недовольны?
— Никогда не сержусь, а недовольным был так давно, что совершенно этого не помню.
— Не верю, — заявила миссис Тристрам. — Неужели вы никогда не сердитесь? Но человек не может время от времени не сердиться. И не такой уж вы хороший и не такой плохой, чтобы постоянно сдерживаться.
— Я выхожу из себя не чаще, чем раз в пять лет.
— Значит, момент близится, — сказала хозяйка дома. — Не пройдет и полугода с тех пор, как мы познакомились, и вы придете в бешенство.
— Вы намерены довести меня до этого?
— И не пожалею. Уж слишком спокойно вы ко всему относитесь. Меня это просто возмущает. К тому же вы слишком большой счастливчик. Вы живете, зная, что загодя оплатили все ваши удовольствия, вряд ли можно представить себе более завидную уверенность! Ведь у вас перед глазами не маячит час расплаты. Вы уже расплатились.
— Ну что ж, пожалуй, я и впрямь счастливый человек, — простодушно произнес Ньюмен.
— Вам безобразно везет.
— Повезло с медью, — сказал Ньюмен, — более или менее повезло с железными дорогами. А с нефтью я потерпел крах.
— До чего неаппетитно узнавать, как вы, американцы, наживаете деньги! Зато теперь перед вами весь мир. Можете спокойно наслаждаться жизнью.
— Да! Вероятно, у меня и правда все есть. Только надоело, что мне вечно тычут этим в глаза. Но кое-чего мне не хватает. Я — человек не слишком просвещенный.
— Ну, особой просвещенности от вас никто и не ждет, — ответила миссис Тристрам и, помолчав, добавила: — К тому же тут вы ошибаетесь.
— Как бы то ни было, я собираюсь жить в собственное удовольствие, — заметил Ньюмен. — Я неотесан, я даже образования не получил. Не знаю истории, ничего не понимаю в искусстве, не говорю на других языках, ничего не смыслю в разной ученой зауми. Но я и не дурак, так что к тому времени, как распрощаюсь с Европой, уж постараюсь кое-чему научиться. У меня почему-то сосет под ложечкой, вот здесь, а почему, понять не могу. Какая-то меня одолевает жажда, так и хочется за всем тянуться и все хватать.
— Браво! — воскликнула миссис Тристрам. — Прекрасно! Этакий варвар с Дикого Запада, простак, в полной наивности вступивший в жалкий изнеженный Старый Свет! Не успели оглядеться и уже готовы на него обрушиться!
— Помилуйте, — сказал Ньюмен. — Какой я варвар? Как раз наоборот. Я видел варваров и знаю, что это такое.
— Я и не говорю, что вы — предводитель команчей и рядитесь в перья. Варвары тоже бывают разные.
— Вот-вот. Я человек вполне цивилизованный, — сказал Ньюмен, — и на этом настаиваю. А если вы мне не верите, готов это доказать.
Миссис Тристрам помолчала.
— Вот поглядеть бы, как вы будете это доказывать, — проговорила она наконец. — Надо бы поставить вас в затруднительное положение.
— Да ради Бога! Пожалуйста! — воскликнул Ньюмен.
— Не слишком ли самодовольно это звучит? — парировала его собеседница.
— Ну что же, — отозвался Ньюмен. — Я о себе высокого мнения.
— Вот бы вас испытать. Дайте срок, и я это сделаю.
После этих слов миссис Тристрам помолчала, словно обдумывая свое обещание. Но в этот вечер ей, видно, ничего придумать не удалось. Однако, когда Ньюмен собрался уходить, она заговорила с ним совсем другим тоном, куда девалось ее беспощадное вышучивание. Теперь у нее в голосе звучали чуть ли не робкие, участливые нотки, такие переходы давались ей с необычайной легкостью.
— Если говорить серьезно, — сказала она, — я верю в вас, мистер Ньюмен. Вы тешите мое патриотическое чувство.
— Патриотическое чувство? — переспросил Ньюмен.
— Именно так. Объяснять слишком долго, да вы вряд ли и поймете. Можете принять мои объяснения за громкие слова. Между тем к вам лично это не относится: речь идет о том, представителем чего вы для меня являетесь. И прекрасно, что вы всего этого не сознаете, а то раздулись бы от гордости.
Ньюмен смотрел на нее в удивлении, силясь понять, представителем чего же он для нее является.
— Простите мне мою надоедливую болтовню и забудьте мои советы. Довольно глупо с моей стороны брать на себя роль советчицы. Если вы не знаете, как поступить, поступайте так, как вам покажется лучше, и это будет совершенно правильно. Если окажетесь в затруднении, решение принимайте сами.
— Я запомню все, что вы мне сказали, — заверил ее Ньюмен. — Ведь здесь так много всяких правил и церемоний…
— Разумеется. Их-то я и имела в виду.
— Да, но мне бы хотелось их соблюдать, — сказал Ньюмен. — Чем я лучше других? Меня это не пугает, я не прошу, чтобы мне разрешили нарушать здешние порядки. Да я такого разрешения и не приму.
— Я вовсе не это хочу сказать. Соблюдайте их по-своему. Ставьте самому себе вопросы. Рубите узел или распутывайте его, как уж вам заблагорассудится.
— Да уж, уверен, рассусоливать я не стану, — сказал Ньюмен.
В следующий раз он обедал на Йенской авеню в воскресенье — день, когда мистер Тристрам не играл в клубе, так что вечером на балконе собралось трио. Разговор переходил с предмета на предмет, и вдруг миссис Тристрам заявила Кристоферу Ньюмену, что ему пора подыскать себе жену.
— Нет, вы только послушайте ее, какая дерзость! — воскликнул Тристрам, который в воскресные вечера всегда бывал склонен к язвительности.
— Надеюсь, вы не дали обет безбрачия? — стояла на своем миссис Тристрам.
— Боже сохрани! — воскликнул Ньюмен. — Я женюсь непременно.
— Ну, это дело нетрудное, — заметил Тристрам. — Только последствия роковые.
— Полагаю, вы не станете ждать, когда вам исполнится пятьдесят?
— Напротив. Я хотел бы жениться как можно скорей.
— Кто бы мог подумать! Вы ждете, что какая-нибудь дама сама придет и сделает вам предложение?
