- Так из Москвы, значит?
- Из Москвы.
- Если вы заскочили в мой вагон, то будьте покойны, - говорил Майба. Это кто тут подсумок запихнул? Это ты, Юхим, подсумок запихнул? Убери сейчас же к собачьей матери этот подсумок, он тут дамочке бок насквозь протолкал...
Потом опять:
- Нехорошо, Юхим! Вы его, ради бога, не слушайте. Он без этого никак не может. Он приедет домой и при своей маме будет матюкаться, потому что от такой жизни человек делается как лошадь и совсем отучается от людских слов. Вы ему говорите: "Будьте, мол, так любезны, дорогой товарищ Юхим Суханов, я вас прошу". А он тебе такое загнет...
Через некоторое время Матвеев услышал снова:
- И дурак. Лаской-то ты больше добьешься, чем таким конским обхождением. Разве можно так вякать? Ты, брат, этим не бросайся, на чужой стороне и старушка - божий дар. Глядишь, - она тебя и пригреет...
Он игриво пошевелил ногой. Кто-то запел:
Д-ты не покупай мне, папа, шубу,
Зимой блохи заедят,
А купи ты мне калоши,
Пускай люди поглядят!
"Грех тщеславия", - сонно подумал Матвеев.
Майба говорил:
- Да-а. Вон ту старушку, если ее железом обить, так еще на десять лет хватит. Да-а...
Он подошел к молодой женщине, закутанной в темный платок, и потрогал рукой ее плечо. Она отодвинулась. Матвеев мельком увидел блеск ее влажных глаз.
- Чего вы пугаетесь? Я не какой-нибудь зверь. Я не... это самое... какая она у вас, скажите пожалуйста!
Майба стоял к Матвееву спиной, и он видел только его острые лопатки. Майба говорил что-то вполголоса, но женщина молчала. Матвеев снова заснул.
Ему приснился его конь, большой добрый зверь. Он был немного тяжел, но хорош на ходу. Его волосатые ноги ступали крепко, на лобастой голове была белая отметина, похожая на сердце. Грива и хвост были, как ночь, черные, тяжелые, мускулы спутанными клубками ходили под кожей. Были в дивизии хорошие кони, лучше его; корили матвеевского коня за то, что слишком уж мускулист и тяжел. Но Матвеев этим не смущался. Зато его конь шел прямиком, со страшной силой, которую ничто не могло остановить. Они вместе прошли много верст и очень привыкли друг к другу.
А потом убили коня, утром, около реки, на желтом песке. Он умирал страшно, как человек, точно силясь сказать что-то. Навсегда остался в жизни Матвеева взгляд его темных глаз.
- Да, из Москвы, - сказал он сквозь сон.
Отчего-то волновался Безайс. Он тяжело дышал, возился, несколько раз толкнул Матвеева. Наконец донесся его возмущенный шепот:
- Вот я его застрелю, скота!
- Кого?
- Этого негодяя.
- Попробуй только, - ответил он, засыпая.
Тут он заснул крепко и уже ничего не слышал. Спал он долго, может быть несколько часов, раскачиваясь от толчков, когда вдруг почувствовал, что его бьют по голове, по спине, наступают на ноги. Бьют серьезно, с размаху. Это было полной неожиданностью, он не успел даже проснуться и сознавал только, что вокруг стоит дикий шум. Сильный удар по голове вышиб из него остаток сна, и тут он вдруг необычайно отчетливо понял, что его волокут к настежь распахнутой двери вагона, за которой летит сплошная полоса серого снега.
Это наполнило его паническим ужасом. С отчаянной силой Матвеев брыкнул ногами, вырываясь, и тотчас, поднятый десятком рук, вылетел из вагона наружу, перевернувшись в воздухе. Его подхватила тьма, режущий ветер, и все пропало в одном страшном толчке.
Рыча и размахивая руками, Матвеев вылез из снега, готовый на убийство. Последний вагон мелькнул перед ним, свистя колесами, поднятый ветром снег летел, как белый дым. Он побежал за ними и тотчас остановился, поняв, что невозможно их догнать, - уже далеко впереди раскачивался красный фонарь последнего вагона.
Тогда Матвеев стал и огляделся. Он не искал объяснений, потому что они были невозможны. Случилось что-то невероятное, - таких вещей не бывает, можно сойти с ума, придумывая им объяснение, и все-таки ничего не выдумать. Несомненно было только одно, - что он стоит в поле, на морозе, наполовину мокрый от снега, и наверху, в черном небе, светят неясные звезды. Он сел на снег, потом снова встал и вдруг разразился длинным, неестественно вывернутым ругательством, - но оно не облегчило его.
Далеко впереди поезд стучал по рельсам, потом внезапно смолк наступила внимательная тишина, как бывает на больших открытых пространствах. Матвеев засунул руки в карманы и выбросил оттуда пригоршни снега.
- Да что же это? - спросил он с обидой в голосе.
Он залез на сугроб, но тотчас провалился по пояс и выбрался обратно. Потом он услышал, что его зовут; оглянувшись, он в нескольких саженях увидел на снегу темную фигуру. Матвеев подошел - это был Безайс. Он сидел, глядя на Матвеева снизу вверх, и слабо улыбался.
- И тебя тоже? - спросил он.
- Что?
- Вышибли?
- Я найду их в Хабаровске, - сказал Матвеев, опускаясь на снег, - и сделаю с ними что-нибудь. Сволочи! Они перепились, что ли?
- Они приставали к ней, - сказал Безайс, закрывая глаза. - Чем это съездили меня по голове?
- Я этого так не оставлю! - сказал Матвеев, утешаясь бесполезными угрозами. - Но что же мы теперь будем делать?
Он вдруг заметил, что Безайс держит в правой руке револьвер.
- А это зачем? - спросил он с внезапной догадкой. - Ты?..
- Да, - ответил Безайс, бессмысленно улыбаясь. - Я не мог этого видеть.
- Ты стрелял?
- Нет, не успел. Они так двинули меня по голове, что чуть было не отшибли ее совсем.
- Из-за этой девчонки?
Безайс спрятал револьвер в карман и виновато опустил глаза.
- Не ругайся, - сказал он просительно. - Это надо было видеть. Кажется, они хотели ее изнасиловать.
- "Кажется"? А тебе какое дело?
Матвеев поднялся на четвереньки, дрожа от ярости.
- Идиот! - крикнул он с каким-то воплем. - Романтику разводишь? Защитник невинности? Вот я тебя убью сейчас!
Безайс почувствовал себя нехорошо. Его мутило.
- Я тебя... сам убью, - пробормотал он, тяжело справляясь с охватившей его слабостью. - Молодая дезушка... очень хорошенькая. Ты хочешь, чтобы я спокойно смотрел, как ее будут насиловать? Эта каналья Майба потащил ее на нары.
- Да ведь тебе партийное дело поручено, дураку. Понимаешь? Ломай себе голову, если ты свободен. А сейчас тебя это не касается, все эти девицы и благородство.
Безайс хотел что-то ответить, но не успел. Последнее, что он видел, было испуганное лицо Матвеева и темное небо с неясными звездами... Потом исчезло все.
ЭТО ШЕСТИДЮЙМОВКА
После Безайс часто и подолгу объяснял, как это вышло, но его самого не удовлетворяли эти объяснения. Конечно, это было нелепостью, внезапным порывом, который заставляет человека делать самые странные вещи. Он вынул револьвер непроизвольно, ни о чем не думая. Но он был настолько молод, что еще не научился глядеть на людей как на материал, не умел заставлять себя не думать и не видеть, когда это нужно.
- Я сделал глупость, - говорил он много позже, вспоминая об этом, - но тем не менее должен сказать...
- Замолчи, замолчи, - говорил Матвеев.
Он объяснил Безайсу свою точку зрения. Один человек дешево стоит, и заботиться о каждом в отдельности нельзя. Иначе невозможно было бы воевать и вообще делать что-нибудь. Людей надо считать взводами, ротами и думать не об отдельном человеке, а о массе. И это не только целесообразно, но и справедливо, потому что ты сам подставляешь свой лоб под удар, - если ты не думаешь о себе, то имеешь право не думать о других. Какое тебе дело, что одного застрелили, другого ограбили, а третью изнасиловали? Надо думать о своем классе, а люди найдутся всегда.
- Быть большевиком, - сказал Матвеев, - это значит прежде всего не быть бабой.
Но Безайс с ним не соглашался.
Открыв глаза, он увидел Матвеева, наклонившегося над ним и нащупывавшего сердце.
- Вынь руку, Матвеев, - сказал он, поднимаясь и стыдясь своей слабости. - Пальцы холодные.
- Можешь ты встать?
- Попробую. А ты как?
Он повернул голову и почувствовал, что у него замерзли уши. Оглядевшись, он увидел над головой темное, усеянное звездами небо. Матвеев стоял на коленях и поддерживал его за плечи.
- Я совершенно замерз, Матвеев, - сказал Безайс, трогая уши и пытаясь встать. - Ты цел?
- Я-то ничего.
Безайс тер уши и медленно собирался с мыслями. Он осторожно потрогал голову. Слева кожа на темени была рассечена, и кровь медленно сочилась по щеке.
- Здорово они меня отделали, - сказал он виновато.
- Это все в твоем вкусе, - желчно ответил Матвеев. - Ну, скажи, пожалуйста, кто просил тебя лезть? Зачем это нужно?
- Да я тут ни при чем, - капризно возразил Безайс, прикладывая снег к рассеченной голове и морщась. - Во всем виновата эта дура. Не мог же я спокойно смотреть, как ее насилуют!
- Легче, - сказал Матвеев. - Она сидит позади тебя.
Безайс оглянулся и смутился. Девушка стояла позади него, как и Матвеев, на коленях, и молча грела руки дыханием.
- Если вы считаете меня дурой, - сказала она обиженно, - то сидели бы спокойно. Я сама выпрыгнула.
