Только подумай, сколько всего ты успел сделать с тех пор, как сюда попал.
– И сколько всего не успел. – Я сажусь на кровать и откидываюсь на подушку. – На меня безумно давит то, что теперь всю жизнь нужно прожить за один день. – Может быть, даже не за полные сутки. Хорошо, если у меня есть хотя бы часов двенадцать.
– Никто и не ждет, что ты найдешь лекарство от рака или спасешь панд от вымирания, – пожимает плечами Малкольм.
– Йоу, этим ребятам в Отделе Смерти повезло, что они не умеют предсказывать смерть животных, – говорит Тэго, а я раздраженно цыкаю и качаю головой. Он выступает в защиту панд, хотя его лучший друг вот-вот умрет. – Не, ну правда! Прикиньте, как все возненавидят чувака, который приговорит к смерти последнюю панду на планете. СМИ сойдут с ума, чувак будет постить селфи, и…
– Да ясно, – прерываю его я. Я не панда, и средствам массовой информации на меня плевать. – Ребята, сделайте одолжение – разбудите Дженн Лори и Фрэнсиса. Скажите, что я хочу устроить похороны перед тем, как уйду из дома. – Фрэнсис так и не проникся ко мне симпатией, но благодаря ему я обрел дом, а многим об этом даже мечтать не приходится.
– Тебе надо переждать вот здесь, – говорит Малкольм и открывает наш единственный шкаф. – Вдруг мы победим систему? Ты можешь стать исключением! Запрем тебя внутри, и все.
– Либо я там задохнусь, либо мне на голову свалится тонна твоего шмотья. – Уж ему ли не знать, что исключений не бывает, что все эти надежды – хрень собачья. Я сажусь на кровати. – У меня не так много времени, парни. – Меня немного трясет, но я беру себя в руки. Не могу себе позволить сорваться в их присутствии.
У Тэго снова начинается тик.
– Тебя можно оставить одного?
Я не сразу понимаю, что он имеет в виду.
– Рук на себя я не наложу, – говорю я.
Покончить с собой я не планировал.
Меня оставляют одного в комнате. Белье, которое мне больше не нужно стирать. Задание на лето, которое не придется заканчивать – да и начинать тоже. В углу кровати лежит свернутое одеяло Эйми, желтое с узором из разноцветных журавликов. Я укутываю им плечи. Одеяло принадлежало Эйми, когда она была ребенком, – это семейная реликвия из детства ее мамы. Мы с Эйми начали встречаться, когда она еще жила здесь, в Плутоне; мы вместе отдыхали под этим одеялом и изредка устраивали на нем пикник в гостиной. Офигенные были времена. После расставания Эйми не просила вернуть ей одеяло, кажется, потому что не хотела меня отпускать. Одеяльце будто бы намекало, что у меня все же есть шанс ее вернуть.
Эта комната капитально отличается от той, в которой я вырос: бежевые, а не зеленые стены, две дополнительные кровати и соседи по спальне. Сама комната меньше вполовину, и в ней нет ни штанги, ни постеров с персонажами из компьютерных игр. И все же здесь есть ощущение дома. Здесь я узнал, что люди могут значить куда больше, чем вещи. Малкольм, например, выучил этот урок тогда, когда пожарные тушили пламя, поглотившее его дом, родителей и все, что он любил.
У нас тут все просто.
К стене над моей кроватью кнопками прикреплены фотографии, которые Эйми распечатала из моего инстаграма: парк Алтеа, куда я всегда хожу подумать; потная белая футболка свисает с рамы моего велика (кадр, сделанный после веломарафона прошлым летом); кем-то оставленная посреди Кристофер-стрит стереосистема, играющая песню, которую я никогда раньше не слышал и больше не услышу; Тэго с разбитым носом (мы тогда придумывали особое рукопожатие плутонцев, но что-то пошло не так, и мы, как придурки, столкнулись башками); два кеда, один одиннадцатого, второй девятого размера (покупая новую пару, я схватил ее, не удосужившись глянуть на подошву); мы с Эйми, где у меня такой чумной взгляд, будто я накурился, хотя это не так (накурился я позже), но фотка все равно вышла зашибись (уличный фонарь на ней прикольно освещает Эйми); следы в грязи, которые я сфотографировал после того, как долго гнался за Эйми по парку (до этого целую неделю лил дождь); две тени, сидящие рядом (Малкольм сопротивлялся, но я все равно нас сфотографировал); и еще миллион снимков, которые я буду вынужден оставить парням, когда уйду отсюда.
Уйду отсюда.
Я так не хочу уходить.
Матео
01:52
Я почти готов выйти из дома.
Помыл посуду, вымел пыль и фантики из-под дивана, протер полы в гостиной, смыл следы от зубной пасты с раковины в ванной и даже заправил кровать. Сейчас я снова сижу у открытого ноутбука, и передо мной стоит задача посложнее: какую надпись заказать для своего памятника. Максимум восемь слов. Как резюмировать жизнь всего в восьми словах?
Он умер там, где жил: в своей спальне.
Жизнь насмарку.
Дети и те меньше боятся рисковать.
Надо придумать что-то получше. Все ждали от меня большего, включая меня самого, – это нужно учитывать. У меня остался всего один день.
Здесь лежит Матео: он жил для всех.
Я нажимаю кнопку «отправить».
Назад пути нет. Да, текст еще можно отредактировать, но обещания не забирают, а я только что пообещал миру, что буду жить для всех.
Я знаю, что еще очень рано, но в груди у меня все сжимается, ведь в то же время уже очень поздно, если ты Обреченный. Я не могу сделать это один, не могу выйти из дома в одиночку. Лидию втягивать нельзя. Как только я отсюда уйду (не если, а когда), я зайду к ней и Пенни, но ничего не скажу. Не хочу, чтобы Лидия считала меня мертвым прежде, чем это случится, не хочу причинять ей страдания. Может, позже отправлю открытку, в которой все объясню, пока буду гулять по городу и доживать свой день.
Мне нужен наставник, который одновременно
